Петр I - Берг Василий

В сентябре 1720 года в Петербурге состоялись торжества по поводу славной победы русского флота. В «похвальном слове» вице-президент Святейшего Синода архиепископ Псковско-Великолукский и Нарвский Феофан (Прокопович) отметил историческое значение царского ботика в создании российского флота: «Возбужденная в монаршем сердце к морскому плаванию охота не от промысла человеческаго была… Что охоте той вину подало? Негде по случаю найденый… малый, ветхий, презренный ботик. О том стал первее легкий вопрос, а с полученнаго ответа возгорелась охота, да еще только к водному гулянью; скоро же, больше и больше разгараяся, сердце пролилось, аки пламень, ко устроению великаго флота. Кто зде не видит явнаго божия смотрения?.. А кто же не скажет, что малый ботик против флота есть, аки зерно против древа? А от того зерна возрасли сия великая, дивная, крылатая, оруженосная древеса. О ботик, позлащения достойный!.. Мой бы совет был ботик сей блюсти и хранить в сокровищах на незабвенную память последнему роду».

Петр совет запомнил, но чествование ботика, доставленного в Петербург с Переяславского озера, состоялось только 11 августа 1723 года (раньше руки не доходили), и стало оно своеобразным подведением итогов петровского правления – по сути, чествовали не ботик, а царя. «Около восьми часов контр-адмирал Дюффус отправился с нашего корабля в город с своим флагом, – записал в дневнике голштинский камер-юнкер Фридрих Вильгельм фон Беркгольц, – а в девять все девять флагманов с своими флагами приехали принять бот с галиота, на котором он находился. Его высочество переехал на болверк, где поставлено было несколько палаток для дам, которые и окружали уже императрицу и принцесс. Тотчас после десяти по данному сигналу раздался генеральный залп со всего флота, возвестивший о спуске ботика с галиота на воду: он разразился в воздухе подобно страшному грому и молнии, потому что в течение одной минуты выпалено было из полутора с лишком тысяч пушек. Вскоре после того показалось несколько флагманов (адмиралов, сколько их могло поместиться в нем) с ботиком, и когда он поравнялся с кораблями, флаги и вымпела на них были спущены от верхушки до самого низу в знак величайшего уважения. Затем каждый корабль выпалил из всех своих пушек. По окончании этой пальбы ботик вдруг разом весь украсился флагами, которых сверху донизу показалось на нем более сотни, и так как потом все корабли сделали то же самое, то вид был очаровательный. Когда император подъехал к тому месту, где находилась императрица, она и все бывшие при ней дамы и кавалеры прокричали три раза ура! С ботика им тотчас же разом отвечали, а потом мы, по обыкновению, снова закричали ура, когда он из своих трех маленьких пушек начал палить так, как полагается для салюта флагманских кораблей. При проезде мимо нас император сам греб с князем (Меншиковым), а великий адмирал правил рулем; после же, на обратном пути (который продолжался почти полтора часа, потому что крайние корабли стояли очень далеко), они шли под парусами, и князь Меншиков стоял спереди, у фока. Ботик снаружи весь обит был медью, чтоб, по ветхости своей, не мог распасться. Как скоро он вошел в гавань военных кораблей, раздался не только в третий раз генеральный залп всего флота, но и началась пальба вокруг крепости, со всех верков. Полагали, что вся канонада этого дня стоила императору от десяти до двенадцати тысяч рублей». Спасибо Беркгольцу за столь обстоятельное описание, торжество предстает перед глазами словно наяву.

В 1720 году был издан еще один важный документ – «Книга Устав морской о всем, что касается доброму управлению в бытности флота на море». В манифесте о введении Устава говорилось: «И понеже сие дело необходимо нужное есть Государству (по оной присловице: что всякой Потентат [государь], которой едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а которой и флот имеет, обе руки имеет), того ради сей воинской морской устав учинили, дабы всякой знал свою должность и неведением никто б не отговаривался». Автором манифеста был Петр («все чрез собственный наш труд учинено и совершено»), и это сразу видно по легко узнаваемому царскому стилю: «Когда флот к неприятелю в бой приближается, тогда Аншеф командующему надлежит по крайней возможности тщитися так взойти, дабы неприятель у него всегда под ветром был. Однако ж все с добрым порядком, дабы не отнял един у другого ветру и не помешал бы един другому по неприятеле стрелять, но держаться во ордер баталии и чинить промысл над неприятелем, под лишением живота». Закончив с «Морским уставом», Петр приступил к работе над «Регламентом об управлении адмиралтейств и верфи», который вышел в 1722 году. Одновременно создавался «Табель о корабельных пропорциях» – первый отечественный кораблестроительный регламент, работа над которым была завершена уже после смерти Петра.

Можно сказать, что Петр «регламентировал Россию», установив во всех значимых сферах государственной жизни единый порядок. Можно сколько угодно сетовать на разгул бюрократии и засилье инструкций, но порядок облегчает жизнь, делая ее проще и удобнее. Все осложняют перегибы, и сам Петр хорошо понимал это и указывал, что порой нужно поступать не «по букве», а по собственному усмотрению.

Сколько веревочке ни виться, а концу все равно быть… Три успешные высадки десантов на шведском побережье, предпринятые Петром в 1719 году, убедили короля Фредерика I (мужа Ульрики Элеоноры) и его окружение в том, что с заключением мира лучше поторопиться, а то как бы не пришлось признавать капитуляцию. 30 августа 1721 года в городе Ништадте[161] был подписан мирный договор, по которому к России отошли часть Карелии, расположенная к северу от Ладожского озера, Ингерманландия от Ладоги до Нарвы, часть Эстляндии с Ревелем, часть Лифляндии с Ригой, а также острова Эзель и Даго. Занятая русскими территория Финляндии была возвращена шведам (собственно, Петр так и предполагал, говоря, что нужно иметь что-то, что можно будет вернуть в обмен на мир).

В Ништадтском договоре есть пункт, вызывающий сильное удивление: Россия обязывалась выплатить Швеции два миллиона ефимков (серебряных талеров), что составляло пятьдесят шесть тонн серебра и равнялось годовому бюджету Шведского королевства. С какой стати победители должны платить побежденным? Большинство историков согласны с объяснением видного отечественного историка князя Михаила Щербатова: «По заключении мира император заплатил Швеции два миллиона рублей за Лифляндию, на кою Польская Республика могла иметь требования, ибо Петр Первый обязался заключенным с польским королем трактатом, чтобы в случае завоевания Лифляндии сия провинция осталась Польше, а прежде Ништадтского мира император намерен был отдать оную Швеции. И сделалось бы так, если бы барон Остерман, бывший потом в России министром, не подкупил на Ништадтском конгрессе шведских министров». Эх, как бы хотелось иметь письмо Петра Меншикову или, скажем, Екатерине с комментариями по поводу двухмиллионного выкупа…

Окончание войны, длившейся двадцать один год,[162] праздновали пышно и долго – торжества шли до ноября, когда в Петербурге случилось сильное наводнение. Кульминацией торжеств стала служба в Свято-Троицком соборе Петербурга 22 октября, после которой канцлер Гавриил Головкин зачитал прошение сенаторов царю Петру о принятии им титула «Отца Отечествия, Императора Всероссийского, Петра Великого» «в показание и знак нашего истинного признания, что весь подданной ваш народ ничем иным, кроме единых ваших неусыпных попеченей и трудов об оном, и со ущербом дражайшего здравия вашего положенных, на такую степень благополучия и славы в свете произведен есть».

Разумеется, инициатива исходила не от сановников, а от самого царя и дело было не столько в тщеславии, сколько в необходимости признания нового статуса Российской державы, которая из «обычного» государства стараниями Петра и его сподвижников превратилось в империю, влиятельного игрока на мировой политической арене.