Пионеры, или У истоков Сосквеганны - Джеймс Купер

Ричард ехал, как всегда, впереди, в качестве руководителя, и старался занимать компанию разговором.

— Вот настоящая сахарная погода, Дюк! — кричал он. — Ночью мороз, а днем припекает солнце. Я уверен, что сок течет теперь из кленов, как вода с мельничного колеса. Жаль, право, судья, что ты не постараешься ввести среди своих фермеров более научный способ варки сахара. Этого можно добиться, судья Темпль!

— Моя главная забота, дружище Джонс, — ответил Мармадюк, — оберегать источник этого богатства и благосостояния от хищнического хозяйничания поселенцев. Когда я добьюсь этого, тогда можно будет подумать об усовершенствовании производства. Но ведь ты знаешь, Ричард, что я уже пробовал рафинировать наш кленовый сахар, и что получился рафинад высшего качества: белый, как снег на тех полях.

— Рафинад, маринад, мармелад… не в том дело! Что ты нарафинировал? Несколько кусочков сахара в орех величиной? Нет, сэр, я утверждаю, что настоящий, путный опыт должен иметь практический характер. Будь у меня сотня или, скажем, две сотни тысяч акров земли, как у тебя, я оборудовал бы сахарный завод в деревне да пригласил бы сведущих людей для научной постановки дела, — такие найдутся, сэр; да, сэр, таких людей найти нетрудно, — людей, соединяющих теорию с практикой. Я выбирал бы молодые и сильные деревья и фабриковал бы сахарные головы не с орех, а с копу величиной…

— А затем, — воскликнула Елизавета, смеясь, — закупил бы груз одного из кораблей, которые приходят из Китая, взял котлы вместо чашек, лодки с озера вместо блюдечек и пригласил бы все графство на чашку чая. Проекты гения всегда грандиозны! Однако же, сэр, люди думают, что опыты судьи Темпля дали удовлетворительный результат, хотя и не соответствуют по своим размерам вашим пышным затеям.

— Смейтесь, кузина Елизавета, смейтесь, сударыня, — возразил Ричард, поворачиваясь в седле и с достоинством жестикулируя хлыстиком, — но я ссылаюсь на здравый рассудок, на здравый смысл, или, что еще важнее, на здравый вкус, который принадлежит к числу пяти естественных чувств, и спрашиваю, разве большая глыба сахара не лучше иллюстрирует опыт, чем крошечные комочки, вроде тех, которые откусывает голландка, когда пьет чай? Есть два способа делать дело: правильный и неправильный. Вы теперь делаете сахар, согласен, и, пожалуй, можете делать рафинад. Но спрашивается, делаете ли вы наилучший сахар, какой только возможно сделать?

— Ты совершенно прав, Ричард, — заметил Мармадюк серьезным тоном, показывавшим, как глубоко он интересовался этим делом. — Мы, действительно, варим сахар, и было бы очень полезно исследовать, сколько и каким способом. Я надеюсь дожить до того дня, когда эта отрасль производства станет на твердую почву. Мы еще очень мало знаем о свойствах самого дерева, источника этого богатства. Нельзя ли его улучшить культурой, разрыхлением и обработкой почвы?

— Разрыхлением и обработкой! — завопил шериф. — Уж не думаешь ли ты поручить рабочему окапывать это дерево? — он указал рукой на огромный клен подле дороги. — Окапывать деревья, ты с ума сошел, Дюк? Это стоит поисков угля! Полно, полно, любезный кузен, будь рассудителен и предоставь мне заботу о сахароварении. Вот мосье Лекуа, он был в Вест-Индии и видел, как делается сахар. Пусть он расскажет нам, и вы узнаете всю философию этого дела. Послушайте, мосье, как делают сахар в Вест-Индии? По способу судья Темпля?

Француз, к которому относился этот вопрос, сидел на горячей маленькой лошадке в седле с такими короткими стременами, что его колени во время подъема по узкой лесной тропинке, на которую они теперь свернули, приходили в опасную близость с подбородком. Ему было не до жестов и не до грации на крутом, скользком подъеме, где кусты, сучья и поваленные деревья преграждали путь. Защищаясь от них одною рукою, а другой сдерживая горячившуюся лошадь, француз ответил:

— Сахар! Его делают на Мартинике, но… но это не есть дерево, а… как это по-вашему…

— Сахарный тростник, — сказала Елизавета, улыбаясь затруднению француза.

— Да, мадемуазель, сахарный тростник.

— Да, да! — крикнул Ричард. — Сахарный тростник, это просто народное название, а настоящее Saccharum officinarum.

— Это по-латыни или по-гречески, мистер Эдвардс? — шепнула Елизавета молодому человеку, который расчищал для нее дорогу сквозь кусты. — Или, быть может, на каком-нибудь еще более ученом языке, относительно которого нужно обратиться за переводом к вам?

Молодой человек с недоумением взглянул на нее, но выражение его черных глаз мгновенно изменилось.

— Я вспомню о вашем вопросе, мисс Темпль, когда буду у моего старого друга могикана, и, вероятно, он или Кожаный Чулок ответят на него.

— Значит, вы не знаете их языка!

— Знаю немного, но ученая речь мистера Джонса или обмолвки мосье Лекуа более знакомы мне.

— Вы говорите по-французски? — с живостью спросила девушка.

— Это общеупотребительный язык среди ирокезов и повсюду в Канаде, — отвечал он с улыбкой.

— А! Но ведь они, минги — ваши враги.

— Желал бы я, чтоб у меня не было худших врагов, — отвечал юноша и, пришпорив лошадь, положил конец этому уклончивому разговору.

Общая беседа, впрочем, продолжалась с большим оживлением благодаря словоохотливости Ричарда, пока компания не поднялась на вершину холма, где хвойные деревья исчезли, и только огромные клены горделиво поднимали свои пышные кроны. Весь подлесок и кустарники были вырублены на большом пространстве, так что роща напоминала огромный храм, где клены были колоннами, их вершины — капителями, а небосклон куполом.

На каждом стволе, невысоко над корнями, были сделаны на скорую руку глубокие зарубки; к ним прилажены желоба из ольховой или сумаховой коры, по которым сок сбегал в выдолбленные колоды.

Поднявшись на вершину, все приостановились, чтобы дать передохнуть лошадям и посмотреть на новую, для некоторых участников экскурсии, картину добывания сахара. Наступила тишина, которую внезапно нарушил чей-то мощный голос, распевавший:

В восточных Штатах тесно;

А в западных привольно:

Лесная ширь и красота.

Скоту в лугах раздолье!

Теки же, сладкий сок, струей,

Тебя варить я буду…

Глаз не сомкну, и в час ночной

Тебя я не забуду…

Пока невидимый певец звонко распевал эту песню, Ричард отбивал такт хлыстом, сопровождая это движениями головы и тела. По окончании первого куплета он подхватил припев, сначала вполголоса, но на втором куплете разошелся и принялся вторить басом.

— Здорово! — рявкнул он. — Славная песня, Билли Кэрби, и хорошо спета.