Суровая мужская проза - Андрей Бондаренко

На этом высокая аудиенция и закончилась.

Браво козырнув генералам, они покинули штабное помещение и вышли на свежий воздух.

– Заберём у вертолётчиков наши шмотки, а потом немного побухаем с пацанами? – трепетно поглаживая бутылку с виски и жадно сглатывая слюну, предложил Тёмный.

– Э-э-э, – замялся Петров. – Тут, понимаешь, такое дело…

– Ага, тёмно-рыжие волосы мелькнули между палаток. Всё понятно. Иди, верный соратник, к своей зазнобе прибалтийской. Иди-иди. Отрывайся, счастливчик…. Э-э. Свой бутылёк мне отдай. Тебе-то он нынче ни к чему. Развезёт, понимаешь, вследствие хронической усталости, с первой же рюмашки. Не до жаркого секса будет. Так как уснёшь. Или же с мужской потенцией пошлый казус приключится…. Гы-гы-гы! Не обижайся, шутка такая – в стиле «а-ля генерал-лейтенант Громов»…. Всё, я пошёл. Сказочных удач и удовольствий неземных…

Не успели они с Вандой, спрятавшись от любопытных посторонних глаз за щитом с «лагерными» объявлениями, всласть нацеловаться, как грянула – во всей своей «сахарской» красе – песчаная буря.

– Что будем делать? – прикрывая голову девушки от колючих песчинок полой своей пятнистой куртки, спросил Лёха.

– А? Ничего не слышу. Говори, пожалуйста, громче…

– Что будем делать?! – он максимально повысил голос, стараясь перекричать надсадный вой юго-восточного ветра. – Куда пойдём?! Попробуем пробиться к столовой?!

– Нет! – махнула направо рукой Ванда. – Вон там спрячемся!

Метрах в сорока-пятидесяти от щита с объявлениями располагалась так называемая «мусорная бытовка», куда обитатели «ооновского» лагеря сносили различный крупный бытовой мусор, не предназначенный для утилизаторов-измельчителей: сломанные раскладные стулья, рваные байковые одеяла, вышедшие из строя ноутбуки, дырявые кастрюли из столовой и так далее.

Держась за руки и сгибаясь под яростными порывами ветра, они добрели до бытовки.

Петров, не без труда справившись с тугой защёлкой, приоткрыл дверь и предложил:

– Проходите, мадмуазель.

– А? Что?

– Проходи! А я за тобой! Потом дверь прикрою!

– Ага, конечно…

Бытовка была заполнена крупным мусором менее чем на треть.

– Матрас из госпиталя прислонён к стене, – задумчиво пробормотала Ванда. – Опусти-ка, милый, его на пол…. Считай, почти новый. Только парочка стальных пружин торчат из торца. А поверх обивки можно наши куртки постелить…. Как считаешь?

– Можно. Постелить. И даже нужно. Очень…

– Вой за стенкой стих, – слегка приподнявшись на согнутом локте, сообщила Ванда. – И в окошке, за стеклом, голубое небо проглядывает сквозь рваные тёмно-серые тучи. Значит, песчаная буря закончилась. Жаль. Так быстро время пролетело…. Сейчас беспокойный «лагерный» народ начнёт бестолково шастать туда-сюда. Кто-нибудь и сюда может мимоходом заглянуть. А задвижки, запирающей дверь изнутри, не предусмотрено. Надо вставать, одеваться и сматываться отсюда, пока не попались с поличным…

– Подумаешь, попадёмся, – подложив ладони под затылок, принялся ворчать умиротворённым и счастливым голосом Петров. – Лично я и не собираюсь скрывать наших отношений. Ни от кого. Пусть все знают. Знают и завидуют. Вот.

– Я тоже не собираюсь, – светло улыбнувшись, заверила девушка. – Ни от кого. Вот, только…. Как быть с моей патриархальной прибалтийской натурой? Ну, не готова я к косым взглядам и смешкам за спиной, мол: – «Их застали в неглиже, за жаркими поцелуйчиками, причём, в бытовке для крупного бытового мусора…». Наверняка, со стыда сгорю и сквозь землю провалюсь…. Алекс, давай побыстрее уйдём отсюда? Ну, пожалуйста…

– Хорошо, уйдём, – согласился Лёха. – Встаём и одеваемся…. Но, ведь, мы немало успели за эти два часа?

– Немало. Но…

– Что такое, любимая?

– Но и ещё пару часиков, честно говоря, не были бы лишними.

– Ничего, завтра обязательно продолжим. И послезавтра. И, вообще, всегда…

– Всегда?

– Всегда-всегда-всегда.

– Алекс, а ты меня любишь?

– Люблю.

– А как? Как ты меня любишь?

– Как маленькие и доверчивые дети – тягучие и безумно-вкусные ягодно-фруктовые ириски…

Неделя пролетела практически незаметно. То бишь, как один бесконечно-сладостный и безудержно-радостный миг.

Наступил последний «отпускной» вечер.

Лёха шёл на очередное свиданье с любимой женщиной, которое было назначено на двадцать один ноль-ноль, за самым дальним складским сборно-щитовым ангаром. Там – на самой границе с пустыней – у влюблённых было оборудовано тайное уютное «гнёздышко». Так, ничего особенного: несколько составленных в ряд прямоугольных фанерных ящиков из-под медикаментов (очень крепких ящиков), накрытых списанным полосатым матрацем, конфискованным – пасмурной беззвёздной ночью – из мусорной бытовки. Хорошее такое местечко, полностью безлюдное – особенно в тёмное время суток.

До условленного времени оставалось ещё порядка получаса, поэтому Петров шагал откровенно неторопливо, даже, чтобы убить лишние десять-двенадцать минут, заложил небольшой крюк.

Недалеко от служебного входа в помещение столовой, на пустом тёмно-синем пластиковом ящике из-под мясных консервов, сидел Подопригора. Чуть сгорбившись, сидел, безвольно склоняясь над белым листом бумаги. В метре от него, на серо-жёлтом песке, валялся вскрытый конверт, украшенный разноцветными почтовыми марками.

«Горняк письмецо получил», – подсказал наблюдательный внутренний голос. – «Теперь, понятное дело, читает…. А содержание письма, очень похоже, совсем и недоброе. Сгорбленность характерная. И рука, держащая бумажный лист, чуть заметно подрагивает…. Опаньки, крохотная слезинка сорвалась с Серёгиных ресниц. Значит, случилось что-то серьёзное. Может, кто-то из близких родственников умер…. Неудобно как-то получается. Человек скорбит. А ты, братец, наоборот, лучишься личным счастьем. Сворачивай-ка, старший лейтенант, в сторону…».

Но свернуть не получилось.

Подопригора резко вскинул голову, обернулся на звук шагов и, отрешённо глядя на сослуживца пустыми прозрачными глазами, пробормотал:

– Как же, Алекс, такое могло произойти? Как же – могло? А?

– Что-то случилось? – осторожно спросил Лёха.

– Да, случилось. У меня, к сожалению, больше нет гражданской жены. И невесты – нет.

– Амальгама…. Она погибла?

– Лучше бы, действительно, погибла, – зло скрипнул зубами Горняк. – Вот, возьми, – протянул лист бумаги. – Прочти вслух. Чтобы до меня лучше дошло…. Читай! Пожалуйста…

– Хорошо, брат. Как скажешь. Кха-кха, – смущённо откашлялся Петров. – Значится так…. Здравствуй, дядя Серёжа. Пишу тебе по поручению моей старшей сестры Алёны. Она очень просила. Даже и не знаю – с чего начать…. Извини, пожалуйста, но вынуждена сообщить новость, которая тебе будет неприятна. Дело в том, что Лена больше не работает – по её словам – в вашей Конторе. То есть, вышла в «законную отставку». И даже «полноценное выходное пособие» получила…. А ещё она вышла замуж и уехала – вместе с мужем – из России. Вот. Извини ещё раз…. Её муж – очень тихий, спокойный, хороший и добрый дядечка. Правда, пожилой, низенький и лысый. Зовут – «герр Отто Пушениг». Он австриец, проживает где-то под Веной. Ещё у него и второй дом имеется, летний. Где-то на юге Австрии, в провинции Каринтия. Правда, смешное название? Отто – по выправке – бывший военный. Я в этом теперь разбираюсь. А может, и не бывший. Ещё он немного похож на шпиона, так как очень загадочный и молчаливый…. Вот, и все наши новости. Извини, дядя Серёжа, если что не так. Любящая и уважающая тебя, Елизавета Иванова…». Не понимаю…

– Чего ты, Алекс, не понимаешь?

– Ну, как же…. Амальгама, она же очень прямая, отважная и решительная. Ну, встретила хорошего человека, влюбилась и вышла за него замуж. Бывает…. Ну, почему же она тебе лично об этом не сообщила, а? Нет, для майора Мальгиной такое поведение совершенно нехарактерно.

– Нехарактерно, тут ты прав, – поразмышляв с полминуты, согласился Подопригора. – Значит, никакой любви с австрийским подданным не было и в помине. По крайней мере, с её стороны.

– А что же тогда было?

– Служебное задание. То бишь, приказ «о внедрении». Наверное, этот австрийский Отто Пушениг – не простая птица. Имеет, скорее всего, прямое отношение к одной из многочисленных «натовских» структур. А Алёна – служака до мозга костей. Мол, приказ – дело святое, и обжалованию не подлежит…. Не стала общаться со мной? Знать, и этот интимный момент был жёстко оговорён в мудрых начальственных инструкциях…. Ох, уж, эта наша Служба, жестянка жестяная. Буду в отставку подавать…

– Как это – в отставку? – опешил Лёха.

– Так это. Не смогу я – после всего произошедшего – находиться в славных Рядах. Не смогу, и всё тут. Слишком цена высока и непомерна. Мать его…. Ну, не стоит сломанная жизнь – успешной карьеры. Как бы так оно…. Или же я не прав?