Упражнения - Иэн Макьюэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чуть позже она открыла глаза и, устремив на него затуманенный взгляд, произнесла:
– Кое-чего не хватает.
Его голос еле слышно прошелестел, словно из-за стены коттеджа:
– Чего?
– Ты не назвал меня по имени.
– Мириам.
– Скажи это три раза.
Он повиновался.
Пауза. Потом она, чуть качнувшись, произнесла:
– Скажи мне что-нибудь. С моим именем.
Он недолго думал. Он стал сочинять ей любовное письмо. На полном серьезе:
– Милая Мириам, я люблю Мириам. Я люблю тебя, Мириам.
И когда он снова и снова это повторял, она выгнула спину, издала крик, красивый, долгий, стихающий выкрик. Ему тоже захотелось кричать, и он закричал следом, чуть отстав от нее, всего на короткий миг.
* * *
Он спустился минут через десять после нее. Голова у него была ясная, походка легкая, и, спускаясь по крутой лестнице, он перешагивал сразу через две ступеньки. Часы показывали не столь уж поздний час, и солнце еще высоко висело в небе. Еще не было и половины второго. Здорово будет сейчас вскочить на велик и помчаться обратно в школу, но по другому маршруту, через Харкстед, на скорости, держась ближе к сосновому бору, в чаще которого пряталось их секретное озеро. Там он в одиночестве вволю насладится сокровищем, которое у него никто не отнимет, снова ощутит его вкус, поразмыслит над ним, воссоздаст в воображении. И по-новому оценит себя, суть своей новой личности. Он мог бы даже поехать длинным путем, по сельским проселкам до Фрестона. Такая перспектива ему улыбалась. Но сначала надо попрощаться. Когда он вошел в гостиную, она собирала с пола разбросанные листки бумаги. Он был не настолько неискушен, чтобы не почувствовать смену ее настроения. Ее движения были быстрые и напряженные. Волосы зачесаны назад и туго стянуты на затылке. Она выпрямилась и, взглянув на него, сразу поняла.
– О нет, так нельзя!
– Что?
Она подошла к нему:
– Ни в коем случае!
Он начал:
– Я не пойму, о чем ты… – но она его перебила:
– Получил что хотел, а теперь готов дать деру. Ведь так?
– Нет. Честно. Я хочу остаться.
– Ты правду мне говоришь?
– Да!
– Да, мисс.
Он внимательно посмотрел ей в лицо, чтобы понять, не насмехается ли она над ним. Невозможно понять.
– Да, мисс.
– Хорошо. Когда-нибудь чистил картошку?
Он кивнул, не осмеливаясь ответить «нет».
Она привела его в кухню. Рядом с раковиной стояла оловянная миска, где лежали пять крупных грязных картофелин. Она дала ему картофелечистку и дуршлаг.
– Ты вымыл руки?
Он ответил с холодком:
– Да.
– Да, мисс.
– Мне казалось, тебе хочется, чтобы я называл тебя Мириам.
Она взглянула на него с преувеличенной жалостью и продолжала:
– Когда ты их почистишь и промоешь, порежь на четыре части каждую и положи в эту кастрюльку.
Она нацепила на ноги какие-то тапки и вышла в садик, а он приступил к работе. Он был словно в западне, растерян и в то же время чувствовал, что многим ей обязан. Разумеется, он поступил бы крайне невежливо, проявил бы вопиющую невоспитанность, если бы сразу от нее ушел. Но даже если бы это было правильно, он просто не знал, как ей противостоять. Она вечно его пугала. И он не забыл, какой она могла быть жестокой. А теперь ситуация еще больше усложнилась, все стало хуже, и он виноват в том, что стало хуже. Он подозревал, что нарушил какой-то фундаментальный закон мироздания: такое удовольствие должно неизбежно быть связано с ущербом для его свободы. Такова была его цена.
Первая картофелина чистилась очень медленно. Это напоминало ему резьбу по дереву, в которой он никогда не был силен. Но, дойдя до четвертой, он подумал, что наконец-то овладел навыком. Тут главное было не обращать внимания на мелочи. Он ополоснул очищенные картофелины, разрезал на четыре части и сложил в кастрюльку с водой. Потом подошел к застекленной двери в сад за домом посмотреть, чем она там занята. Сад был залит золотым солнечным светом. Она волокла через лужайку к сараю кованый столик. Останавливалась передохнуть и снова волокла. В ее движениях чувствовалось раздражение, даже злость. Ему в голову пришла ужасная мысль, что она, может быть, нездорова. Заметив его через стекло, она помахала ему, приглашая выйти.
Когда он подошел ближе, она сказала:
– Нечего просто глазеть. Эта штуковина жутко тяжелая.
Вместе они внесли столик в сарай. После чего она, вложив ему в руки грабли, приказала сгрести листья и заложить их в компостную яму на дальнем краю сада. Покуда он сгребал листья от росшего на границе с соседским участком бука, она подрезала секатором кусты вдоль тропинки. Так прошел час. Он уже сваливал последнюю порцию палой листвы в компостную яму. Вдалеке за полем виднелся кусочек реки, часть затона в оранжевых бликах. Он мог перешагнуть низкую ограду и оказаться в поле, подойти к фасаду коттеджа, тихо выкатить велик на дорогу и уехать. И больше сюда не возвращаться. Какая разница, если все равно скоро наступит конец света. Он вполне мог бы так поступить. Но это было бы слишком просто – и он не мог. Поползновение улизнуть удивило его не меньше, чем неспособность это сделать. Элементарная вежливость требовала ей помочь, остаться на обед. Он проголодался, и баранья ножка, которую он заметил на кухне, – лакомство куда аппетитнее, чем любое блюдо в школьном меню. А несколькими минутами позже его положение облегчила, или, вернее, упростила, просьба Мириам сгрести листья еще и в саду перед домом. Ничего не поделаешь. А когда он обернулся к ней, чтобы выразить согласие, она схватила его за воротник рубашки и, притянув к себе, поцеловала в щеку.
Она пошла готовить обед, а он положил грабли в тачку и покатил ее по боковому проходу, чтобы начать сгребать листья в саду перед домом. Это оказалось труднее. Листья скопились между и позади розовых кустов с колючками, окаймлявших основную тропинку. Грабли были слишком широкими. Ему приходилось вставать на четвереньки и руками выгребать листья из-под кустов. Он собрал пустые цветочные горшки, конфетные фантики и прочий мусор на земле. Перед калиткой стояла ее красная машинка, к которой был прислонен его велик. Он постарался туда не смотреть. Наверное, он был таким раздражительным из-за голода. Из-за этого и из-за утомительной скукоты данного ему задания.
После того как Роланд наконец покончил со всем и вернул тачку и грабли в сарай, он вошел в дом. Мириам поливала баранину соком.
– Еще не готово, – сказала она и взглянула на него. – Ты только погляди на себя. Штаны в грязи. – Она взяла его за руку. – Весь в царапинах. Бедняжечка. Снимай ботинки. И марш в душ!
Он послушно пошел за ней вверх по лестнице. Тыльные стороны его ладоней и впрямь были расцарапаны в кровь колючками розовых кустов. Ему было приятно, что о нем заботятся, и он даже немного чувствовал себя героем. Войдя в ее спальню, он разделся догола у нее на глазах.
В ее голосе слышалась нежность:
– Да вы только поглядите на него! Снова вырос!
Она притянула его к себе и стала его ласкать, пока они целовались.
В душе было не сказать что приятно. Вода еле текла из лейки, а стоило ему чуть повернуть кран, как вода становилась или обжигающе горячей, или леденяще холодной. Когда он вернулся в спальню, обернувшись полотенцем, то сразу заметил, что его
