Упражнения - Иэн Макьюэн

Не успел он задать вопрос, как она его опередила:

– Одежда в стиральной машине. Ты не можешь вернуться в школу перемазанный в грязи.

Она дала ему серый свитер и свои бежевые штаны.

– Не беспокойся. Я не стану одалживать тебе свои трусики.

Ее одежда пришлась ему впору, хотя штаны на бедрах по-девчачьи топорщились. На штанинах болтались странные петли-резинки, которые надо было натянуть на ступни. Но он оставил их болтаться. Когда они вдвоем спускались по лестнице вниз, он поймал себя на мысли, что они оба босые, – и эта мысль ему понравилась. Наконец настало время позднего обеда, она налила себе бокал белого вина, которое, по ее словам, предпочитала пить при комнатной температуре. Он понятия не имел, как правильно нужно пить вино, но кивнул с видом знатока. Она налила ему в стакан домашнего лимонаду. Поначалу они ели молча, и он нервничал, потому что стал понимать, как быстро менялось у нее настроение. Его также тревожило, что он сидел не в своей одежде. Стиральная машина глухо урчала за стенкой, иногда издавая жалобные стоны. Но довольно скоро ему стало все равно, потому что перед ним на тарелке лежал кусок жареной баранины, розовой, местами даже с кровью, что было ему в новинку. А еще семь крупных долек жареной картошки и изрядная горка цветной капусты в растаявшем масле. Когда она предложила добавки мяса, он не отказался, как и еще от одной добавки, и, кроме того, с аппетитом съел пятнадцать долек картошки и много-много цветной капусты. Он с удовольствием взял бы наполненный до половины соусник и выпил все, что там было, потому что она наверняка бы вылила остатки соуса. Но он знал правила приличия за столом.

Наконец она заговорила о важном, затронув единственную имевшую значение тему. Поскольку это и было поводом для его визита к ней, он как-то машинально решил, что эту тему можно не поднимать.

– Ты ведь вряд ли читаешь газеты.

– Читаю, – поспешно заявил он. – Я знаю, что происходит.

– И что ты об этом думаешь?

Он задумался. Он так налопался и к тому же теперь был новой личностью, фактически мужчиной, что в этот момент ни о чем не мог думать. Но тем не менее он произнес:

– Мы можем все умереть завтра. Или сегодня ночью.

Она отодвинула тарелку и сложила руки на столе.

– Да что ты? Но ты не выглядишь до смерти напуганным.

Охватившее его равнодушие тяжким бременем легло на душу. Он силился вспомнить, каково ему было вчера днем или накануне ночью.

– Я в ужасе.

И затем, внезапно ощутив великолепную ауру своей новой зрелости, он вернул ей ее же вопрос тоном, каким никогда бы не заговорил ребенок:

– А что ты об этом думаешь?

– Я думаю, что Кеннеди и вообще Америка ведут себя как капризные дети. Глупые и беспечные. А русские – лжецы и бандиты. Так что ты правильно боишься.

Роланд был изумлен. Он еще ни разу в жизни не слышал ни одного плохого слова об американцах. Что бы Роланд ни читал, везде американский президент изображался богоподобным существом.

– Но ведь это русские разместили свои ракеты…

– Да, да. Но и американцы разместили свои прямо у советской границы с Турцией. Они всегда говорили, что стратегический баланс – единственный способ сохранить мир в безопасности. Им обоим следует сдать назад. Но вместо этого они затеяли дурацкие и очень опасные игры в море. Они ведут себя как мальчишки!

Его удивило, с какой страстностью она это проговорила. Ее щеки раскраснелись. А у него забилось сердце. Он никогда еще не чувствовал себя таким взрослым.

– И что произойдет дальше?

– Либо какой-нибудь заигравшийся в морской бой идиот допустит ошибку и взорвет весь мир, чего ты боишься. Либо все же будет заключено соглашение, что, как добропорядочные государственные деятели, они должны были сделать десять дней назад вместо того, чтобы толкать нас всех на грань катастрофы.

– То есть ты думаешь, что война и вправду может начаться?

– Это вполне возможно, да.

Он молча вытаращился на нее. Его заявление о том, что они все могут умереть сегодня ночью, по большому счету, было чисто риторическим.

Так говорили в школе его друзья и ученики шестого года. И его утешало, что это говорили все. Но сейчас, когда он услышал эти слова от нее, они стали для него шоком. Она ему казалась очень умной. Газеты писали о том же, но для него они значили куда меньше. Это же были газетные статьи – что-то вроде развлекательных рассказов. Он ощутил легкую дрожь.

Она положила руку ему на запястье, повернула его ладонь к себе, нащупала его пальцы и сцепила с ними свои.

– Послушай меня, Роланд. Это очень, очень маловероятно. Они, может быть, и дураки, но обеим сторонам есть что терять. Ты это понимаешь?

– Да.

– Знаешь, чего бы мне хотелось? – Она ждала его ответ.

– Чего?

– Мне бы хотелось подняться вместе с тобой наверх. – И она добавила шепотом: – Помочь тебе ощутить себя в безопасности.

И они, не разнимая рук, встали из-за стола, и в третий раз за тот день она отвела его в спальню. В меркнущем свете раннего вечера все повторилось снова, и он снова удивился самому себе, тому, как раньше ему ужасно хотелось сбежать отсюда, отступить и остаться тем же мальчуганом на велике. А потом он лежал на ее руке, и его лицо находилось вровень с ее грудями, и он ощущал, как его обволакивает накатывающая сонливость. Он сонно слушал, то внимательно, то вполуха, что она ему тихо говорила:

– Я всегда знала, что ты придешь… Я была очень терпелива, но я знала… а ты не знал. Ты меня слушаешь? Хорошо. Потому что теперь, когда ты здесь, тебе следует знать. Я ждала очень долго. Но ты об этом никому не рассказывай. Даже самому близкому другу, и хвастаться этим не надо, как бы тебе этого ни хотелось. Это ясно?

– Да, – проговорил он. – Это ясно.

Когда он проснулся, за окном стемнело, ее не было рядом. Воздух в спальне холодил ему нос и уши. Он лежал на спине и нежился в удобной кровати. Снизу раздался стук отворенной и захлопнутой входной двери, а потом он услышал знакомое тиканье, но не смог определить, откуда оно доносится. Так он с полчаса пролежал в полудреме, ныряя в обрывки снов. Если конец света отменится, то конец семестра обязательно наступит через пятьдесят четыре дня. Он поедет в Германию, чтобы провести с родителями рождественские каникулы, и такая перспектива его и радовала, и казалась неимоверно скучной. Зато ему нравилось думать о разных этапах путешествия: поезд от Ипсвича до Мэннингтри, где река Стаур уже не разливается от приливов; там пересадка на Харвич, потом ночной паром до Хук оф Холланд, потом нужно перейти через железнодорожные пути рядом с пристанью, сесть на поезд до Ганновера и всякий раз, делая пересадки, ощупывать внутренний карман школьного блейзера и удостоверяться, что он не потерял паспорт.

Он быстро надел одежду, которую она дала ему поносить, и спустился вниз. Первое, что бросилось ему в глаза, – его велосипед, прислоненный к маленькому роялю. Она была в кухне и заканчивала мыть посуду.

Она крикнула:

– Тут твой велик будет целее. Я говорила с Полом Бондом. Ты знал, что я занимаюсь с его дочкой? Ты вполне можешь остаться здесь на ночь.

Она подошла к нему и поцеловала в лоб.

На ней было голубое вельветовое платье с большими синими пуговицами спереди. Ему нравился ее уже знакомый парфюмерный аромат. И ему показалось, что он впервые по-настоящему оценил, какая она красивая.

– Я сказала ему, что мы упражняемся в исполнении дуэта. Ведь так оно и есть.

Он выкатил велосипед через кухню в сад и поставил его у сарая. Ночь была звездная, в воздухе чувствовалась близкая зима. На лужайке, которую он очистил от палой листвы, виднелась первая изморозь. Она хрустела под подошвами, когда он шагал прочь от освещенного окна кухни, чтобы рассмотреть в небе смазанную развилку Млечного Пути. Вселенная даже не обратит