Ненасыть - Сон Ирина

Если Тимур раньше играл исключительно по памяти и готовым нотам, то сейчас в нем открывается нечто, очень похожее на гениальность. Он слышит музыку везде: и в шелесте листьев, и в стрекоте кузнечиков. Разок Серый застает его в огороде, с вилами в руках.

– Слышишь? – глядя на зубцы, спрашивает Тимур и улыбается.

Серый прислушивается, но кроме шелеста листьев на ветру ничего не слышит.

– Что?

– Как красиво ветер между зубцами гуляет. Звук такой…

Новые мелодии переполняют виолончелиста, в нем открывается тяга играть на всем, что попадется под руку: бокалах, тарелках, найденных на антресолях деревянных ложках. Что самое потрясающее, красиво звучит абсолютно всё, даже старая тупая пила и ведро, в которое доят Глашу. Виолончель же он почти не выпускает из рук и самозабвенно сочиняет музыку, записывая ее в свою тетрадку, новую, найденную в одном из домов.

Сам Серый вспоминает, что когда-то давно ходил в школу рисования, что ему нравилось переносить мир на бумагу, и хватается за карандаши и краски. Воображение захлестывают образы и цвета, красота мира кажется невероятной, и от желания запечатлеть все вокруг тело крутит в самой настоящей ломке. Он стаскивает с домов абсолютно все карандаши, ручки и краски и постоянно рисует, даже когда следит за границей. Карандашные линии удивительно послушны и складываются в цветы, дома, завитки облаков, Верочку в кружевной шали, читающую роман маму, Тимура с охапкой полевых цветов…

Серый недоверчиво смотрит на выходящий из-под карандаша набросок, поднимает взгляд и понимает, что ничего не придумано. Оставив Глашу щипать траву, а Серого – спокойно рисовать в тенечке, Тимур рвет цветы.

– Вот, – говорит он с глуповато-мечтательной улыбкой, высыпав все это богатство на колени Серого. – Помоги сделать букет для Олеси! Как думаешь, ей нравятся ромашки?

– Э-э… Не подаришь – не узнаешь! – находится с ответом Серый и зарывается в предоставленное богатство. – А почему не сочинишь для нее чего-нибудь?

– Я сочиняю, – говорит Тимур и вытирает с носа пятно пыльцы. – Но мелодия пока не готова. Я ее всего два дня как думаю, а сюрприз хочется сделать сейчас!

Новое чувство прекрасного не подводит – букет получается словно с картинки. Под руководством Тимура Серый делает небольшую открытку, на которой, закусив кончик языка от усердия, выводит затейливыми завитушками: «Лесной нимфе от восхищенного поклонника». Скрипичный ключ в качестве подписи Тимур выводит сам, а потом на цыпочках, стараясь не разбудить, несет все это добро в комнату Олеси и ставит на косметический стол.

Серому бы и в голову не пришла такая романтика. Вот сделать какой-нибудь полезный сувенир, разукрасить его, чтобы потом им можно было не только любоваться, но и пользоваться, – это да, это его. А цветы… Цветы – это красота мимолетная, бесполезная.

Но букет срабатывает. К завтраку Олеся не спускается – слетает, сияя от удовольствия.

– Спасибо, очень красивые цветы, – говорит она Тимуру, и от звука ее голоса Тимур сам цветет, сияет и напрочь забывает о том, что жарит омлет.

– Ага, – только и может выговорить он.

Из его руки выпадает лопатка, когда Олеся быстро чмокает его в губы и убегает. Серый смеется, выводит Тимура из ступора тычком под ребра и показывает большой палец.

Мама замечает букет, как и донельзя довольные лица Олеси и Тимура, и, естественно, делится с остальными. Василек одобрительно шепчет поздравления, Михась снисходительно улыбается и выходит на крыльцо – следить за границей, а Верочка сразу уводит Олесю в сторонку и с заговорщическим видом что-то рассказывает. Серый ловит задумчивый взгляд Прапора, направленный на маму. На обычно суровом лице читается сложное выражение: «Интересно, а ей тоже нравятся цветы?» Потом Прапор оглядывается на Серого и вопросительно изгибает брови, мол, поможешь?

Серый возводит глаза к потолку. С одной стороны, мама любила папу, и никаких реверансов в сторону Прапора Серый за ней не замечал, но, с другой, она молодая. Папа хотел бы, чтобы она была счастлива. Пусть интерес Прапора не такой явный, как у Тимура к Олесе, но он точно есть. Другой вопрос, а нужен ли Прапор маме?

С этим вопросом он и подходит к маме после завтрака, подгадав, когда она уйдет к себе.

Мама моргает, застывает, словно ночной зверек, попавший под свет фар, и оторопело спрашивает:

– А тебе зачем?

– Прапор хочет за тобой поухаживать, – честно отвечает Серый. – Мы сейчас на огород пойдем. Думаю, там он спросит, что тебе нравится и вообще… Что мне отвечать?

Мама тяжело вздыхает, обнимает его за плечи, тянется погладить по голове.

– Какой ты у меня уже взрослый, Сережа, – грустно улыбается она. – Прапор мне нравится, да. Но я… Понимаешь, сейчас такое время… И хоть у нас появился этот дом, но это всё так… зыбко. Доверять чужому мужчине… Мы все однажды доверились, ты помнишь, к чему это привело? И с Верочкой опять-таки ничего не ясно…

– Ты боишься залететь? – брякает Серый, и мама краснеет, словно помидор. – Не вопрос. Я уверен, если попросить, хозяева поделятся и…

– Сережа! – возмущенно перебивает мама и дает ему подзатыльник. – И вообще, не вздумай у них просить! Если что-то просить – то только у Бога!

– Что, даже презе…

– Сережа!

Серый смеется. Мама смущается и мнется очень забавно, но ему уже не десять лет. Он все прекрасно понимает.

– Я все помню, мам, – уже серьезно говорит Серый. – Но Прапор совсем другой. И папа хотел бы, чтобы ты была счастлива. А я уже не мальчик, я присмотрю, чтобы тебя не обижали. Так что мне сказать?

– Ой, Сережа… – мама трет лоб ладонью и тяжело вздыхает. – Скажи, что мне полочки нужно в комнату прибить и еще ручки на окнах починить, а то они плохо закрываются. А там видно будет.

Это значит, что мама согласна присмотреться. Серый кивает, принимая ответ. Да, ему бы хотелось, чтобы она по-прежнему любила одного папу. Но папу не вернуть, а Серый не может запретить ей строить личную жизнь. Прапор кажется достаточно надежным, а если это окажется не так… Что ж, взрослые сыновья для того и нужны, чтобы мам никто не обижал.

Все это Серый и выкладывает Прапору, когда тот подходит к нему в огороде с ведром наперевес и задает свой заветный вопрос.

– Правильный ты парень, Серега, – сияет Прапор и трясет его руку. – Не сомневайся, Марина будет за мной, как за каменной стеной. И ты уж подсказывай, ага? А то я в романтику как-то не очень умею. Какие ей нравятся цветы?

– Моя мама очень практичная женщина, поэтому больше всего любит подсолнухи. Которые с семечками. Но годится и календула. Она из нее маску для лица сделает, – говорит Серый абсолютно серьезно.

Кажется, у Прапора улыбается даже лысина.

– Понял!

– И это… Прапор, – не выдерживает Серый.

– Да-да?

– Будущего отчима надо еще и по имени знать.

Прапор крякает, досадливо морщится, но после недолгого колебания все-таки наклоняется ближе и шепчет:

– Только не смейся! Поликарп я.

Серый закусывает губу, чтобы не выпустить рванувший наружу смех.

– Как?

– Поликарп Афанасьевич я. А Прапор – это фамилия, а не звание. По званию я майор.

Предатель-смех душит так, что наворачиваются слезы. В глазах Прапора тоже пляшут смешинки. Он выпрямляется, грозит пальцем и нарочито строго говорит:

– Тимуру не говори.

Серый мужественно проглатывает хулиганское: «Так точно, майор Прапор!» и кивает, чуть не лопаясь от смеха. Поликарп. Это же надо было такое выдумать! Какое же у него было в детстве сокращение? Карпыч? Киса?

Подхихикивая время от времени, Серый заканчивает поливать огород, помогает вынести старые доски из бани, а потом Прапор утягивает его вместе с красками в мастерскую – разукрашивать шахматы. Их Прапор с Васильком делают для хозяев и собираются подарить со своей стороны, когда те принесут им вещи. Как выясняет Серый, поначалу Прапор просто собирался выпилить шашки, но в Васильке взвыла душа ювелира и потребовала прекрасного. С деревом ювелиру непривычно, но он с помощью Прапора быстро приноравливается, и за три дня они создают и королей, и коней, и всю остальную армию. Дело у Серого маленькое – покрасить в черно-белые цвета все это добро. Он водит кисточками, расписывает тонкие детальки и, увлекшись, добавляет нарядам черных белые узоры, а белым – черные. В мастерской только он и Василек – Прапор, взяв инструменты и доски, ушел в комнату к маме прибивать полочки и прощупывать почву.