Эта сильная слабая женщина - Евгений Воеводин

Любовь Ивановна оцепенела. Наверно, если бы ей сказали, что Кирилл тяжело заболел или попал в какую-нибудь катастрофу, она отнеслась бы к такому известию более спокойно. Сейчас она ничего не видела, никого не слышала, мир перестал существовать, и только где-то в подсознании билась, повторяясь, одна короткая фраза: «Он пьет… Он пьет… Он пьет…» Точно такое же состояние она испытала несколько лет назад там же, в Мурманске, на кладбище, когда хоронили Якушева: оцепенение — и одна фраза: «Его нет… Его нет… Его нет…»

Это потом, чуть придя в себя, она будет метаться по квартире, без разбора засовывая в чемодан нужные и ненужные вещи. Уговорить ее успокоиться было делом бессмысленным. Какие-то таблетки, которые Ангелина заставила ее принять, не помогли. На нее было страшно смотреть. Ангелина отослала Жигунова домой, а сама осталась: мало ли что… С собой у нее было еще снотворное, и снова она заставила Любовь Ивановну принять две таблетки. На этот раз подействовало: Любовь Ивановна заснула почти мгновенно, не раздевшись. Дружинин подсунул ей под голову подушку, прикрыл ноги пледом и только после этого сказал:

— Не представляю, как она поедет…

— Мы рассказали еще не все, — сказала Ангелина. — Егор видел, что там творится… Говорит, какой-то вертеп, а не квартира. Вы, конечно, не сможете поехать с ней? — (Дружинин покачал головой. Он не сможет. Его просто не отпустят с работы.) — Я поеду, — словно отрубила Ангелина. — Ее нельзя отпускать одну. Вы понимаете, конечно, что парня придется перевозить сюда?

Она поглядела на Дружинина испытующе, в упор, и он не выдержал — отвернулся.

— Ну, разумеется, — ответил Дружинин, — Если все обстоит действительно так…

— И еще хуже… Я вас очень прошу, — тихо, будто боясь, что Любовь Ивановна услышит ее, сказала Ангелина. — Очень прошу… Вы сейчас поймите ее. Все-таки она мать.

— Я понимаю, — кивнул Дружинин.

16

Это оцепенение не отпускало Любовь Ивановну всю дорогу, хотя в Мурманск она и Ангелина прилетели через день. До этого был очень короткий разговор с Туфлиным об отпуске на неделю, — тот, едва увидев Любовь Ивановну, даже не стал возражать или ахать — как же так, столько работы! — и сразу подписал ее заявление. Больше того: сам позвонил кому-то в аэропорт и попросил оставить два билета до Мурманска.

Кирилл жил в новом районе Мурманска — Росте, неподалеку от Дома офицеров, и автобус шел долго: дорога была скользкой, машину то и дело заносило. Любовь Ивановна подумала, что сейчас, конечно, Кирилла дома нет, придется идти в ЖЭК, искать его. Она не ошиблась. На звонки никто не отозвался; слышно было, как там, за дверью, тихо играет радио.

— Пойдем, — сказала она Ангелине.

— Погоди.

Ангелина нажала кнопку на косяке соседней двери, и Любовь Ивановна равнодушно подумала: зачем? Дверь открылась сразу, будто молодая женщина, которая жила в этой квартире, уже стояла в коридоре и только ждала этого звонка.

— Шура? — спросила Ангелина.

— Да.

Ангелина кивнула на Любовь Ивановну.

— Это мать Кирилла приехала, а его нет. Можно к вам?

— Проходите.

Женщина посторонилась, пропуская их в узенький коридор.

Как бы ни была напряжена Любовь Ивановна, она не могла не подумать: откуда Ангелина знает эту Шуру и для чего им надо заходить, вместо того чтобы сразу же, сейчас искать Кирилла?..

— Извините за вид, — сказала Шура, торопливо поправляя крашеные, соломенные волосы и снимая передник. — Я не думала, что вы так скоро…

— Да уж куда скорей, — усмехнулась Ангелина. — Твой-то на работе, что ли?

Женщина пожала плечами — и такое равнодушие, такая усталость, такая  о б р е ч е н н о с т ь  были в этом движении узеньких, как у подростка, плеч, что Любовь Ивановне стало страшно. Она все поняла. Значит, Жигунов и Ангелина передали ей не все, о чем рассказал Егор. И муж этой женщины тоже пьет. Конечно, пьет! Только сейчас она увидела непривычную нищету этого жилья, железную кровать, старые стулья с ободранными сиденьями, голые стены в каких-то подтеках, пустой стол, накрытый газетой, — и ни картинки, ни какого-нибудь растения — ничего, что хоть самую малость скрашивало бы эту кричащую убогость.

В соседней комнате заплакал ребенок, и Шура вышла.

— Вот так, — сказала Ангелина. — Это он твоего Кирилла с панталыку сбил…

— Идем, — попросила Любовь Ивановна. Ей трудно было оставаться здесь, она задыхалась.

— Куда ты пойдешь? По квартирам стучать?

— Вы не спешите, — сказала из соседней комнаты Шура. — Он к обеду вернется, и мой тоже… А если человек не захочет, его никто с панталыку не собьет. Ваш Кирилл тоже хорош.

Она защищала мужа! Любовь Ивановна встала в дверях, и женщина, которая сейчас кормила ребенка, стыдливо запахнула на груди халатик.

— Вы не обижайтесь, — тихо сказала Любовь Ивановна. — Беда у нас одинаковая, верно ведь?

— Да уж! — усмехнулась Шура. — Я-то со своим горе не из кофейных чашек пью.

— Почему же не уйдете?

— Куда? — тоскливо ответила Шура, и Любовь Ивановна поняла, что дальше ее нельзя расспрашивать ни о чем. Тут же Шура метнулась к детской кроватке и уложила ребенка. — Слышите? Они пришли…

Любовь Ивановна ничего не слышала, — просто у этой женщины, Шуры, уже выработался особый слух. Медленно, с трудом Любовь Ивановна пошла к двери, но Ангелина опередила ее.

Там, на лестничной площадке стояли Кирилл и с ним двое мужчин. Кирилл открывал дверь в свою квартиру. Один из мужчин удивленно и пьяно протянул:

— А у Шурки-то, оказывается, девишник! Не будем мешать женщинам, только капустки возьмем. Как думаете, пойдет вермут под капустку?

— Кирилл!

Любовь Ивановна выкрикнула это, будто иначе он не услышал бы, будто он был далеко-далеко, и нужно было крикнуть, чтобы он обернулся.

— Мама?

Ее трясло.

Ее трясло, когда Кирилл, обняв ее, целовал, и она чувствовала горький и гадкий запах перегара; трясло, когда он попросил немного обождать («У меня не прибрано, не успел…»); трясло, когда она все-таки вошла, словно ворвалась в его квартиру, и увидела то, что со страхом ожидала увидеть: развал, грязь, банки с коричневой от окурков водой, давленые окурки на полу, пустые бутылки и немытые тарелки на столе, фотография какой-то голой дивы из заграничного журнала, и то же самое убожество, которое царило в соседней квартире, — только там было хотя бы чисто…

— Ты уже пьян, Кирилл?

— Я? — деланно удивился он. Один из его приятелей, вошедший в квартиру следом, захохотал:

— Разве это пьян, мамаша? Мы с ним только опостограммились. Как у нас говорят — не тот пьяный, которого двое ведут, а третий ему ноги передвигает, а тот пьяный, который лежит — не дышит, собаки ему морду лижут, а он им «цыц»! сказать не может.

— Перестань, — поморщился Кирилл и снова повернулся к Любови Ивановне: — Ты бы все-таки подождала у Шуры, мама….

— Я приехала к своему сыну, а не к Шуре.

— Но понимаешь… — Он чего-то недоговаривал, словно стеснялся. — Понимаешь, это мои друзья, и я не могу…

— Друзья?. — вскинулась Любовь Ивановна. Только теперь она заметила, что Ангелины нет и она одна с этими, уже подвыпившими, мужчинами. — Друзья, говоришь? Так вот — вон отсюда! Слышите? Вон!

Любовь Ивановна пошла на этих двоих, и один — видимо, Шурин муж — попятился, а другой, приподняв руку, будто ожидая удара, сказал с угрозой:

— Ну, ну, ну, мамаша! Больно разошлась! Что ж мне, на снежку сегодня ночевать и снежком закусывать?

— Вон!

Она кричала, не помня себя, — вон, вон отсюда! — кричала и гнала потому, что сзади, за ее спиной, был  с ы н, которого она должна была защитить от  э т и х  страшных ей людей. Но ей не было страшно идти на них, и она шла, пока не попятился и второй. Шурин муж взял его за рукав: ладно, пойдем, она же не в себе, понимать надо… Вот тогда в дверях и оказалась Ангелина.

— Сами пойдете или подсобить? — спросила она.

— А это что еще за безымянная высота? — с пьяненькой ухмылкой спросил второй — и тут же вылетел в коридор после толчка Ангелины.

Она захлопнула за ними дверь.

Любовь Ивановна опустилась на стул, сил у нее уже не было, будто все ушли на то, чтобы выгнать отсюда приятелей Кирилла. Ангелина командовала: «Где таз? Надо собрать посуду…», «Чистая скатерть есть?», «А стиральный порошок где?». Кирилл стоял у окна, отвернувшись, глядел на улицу и отвечал нехотя, через плечо: таз в ванной, чистой скатерти у него нет, стирального порошка тоже нет, есть где-то кусок хозяйственного мыла…

— Может, ты все-таки шевельнешь руками? — резко спросила его Ангелина. — Я ведь не обязана убирать твой хлев.

— А я вас не звал, — все так же, не оборачиваясь, ответил Кирилл.

— Ах, он меня не звал! Ты, между прочим, и родную мать тоже не звал, да она приехала. Жалеешь, что твоих дружков выгнали? Или что бутылку с ними не допил? — Тут же она набросилась на Любовь Ивановну: — А ты чего сидишь, будто конец света пришел? Идем, я и от Шуры этих алкашей выгоню, а тебя спать уложу. Слышишь, статуя?