Звезда творения - Ирина Черкашина

— П-прости, господин, — прохрипел он, когда я наконец освободил его горло.

Однако и после этого я много раз замечал, что он приходит с очень яркими факелами и бросает украдкой внимательные взгляды на стены и потолок штрека. Люди все-таки неисправимы…

Но однажды Тихону удалось серьезно вывести меня из равновесия. Причем тем, что невольно указал мне на мой же промах…

Я расспрашивал его о Порфирии: что он за человек, откуда родом, чем занимается… Тихон сидел у низкого столика, степенно положив руки на колени, и подробно мне отвечал. Вообще за то время, что он служил мне, Тихон стал выглядеть куда лучше. Исчезла болезненная худоба, одежда выглядела хоть и поношенной, но добротной, а сам он обрел подобие чувства собственного достоинства. И то правда: теперь уже ему не приходилось бегать по лесам, точно волку, в поисках мелкой поживы. Теперь я снабжал его информацией: где на поверхность выходит россыпь мелких изумрудов, где ручей намыл самородное золото, где в шахтных отвалах можно найти приличный, хоть и некрупный, малахит. Мне было нетрудно это узнать, стоило лишь умолкнуть, раствориться в окружающем и тщательно, метр за метром исследовать лежащие в земле богатства. Сил моих хватало ненамного, но все места в пределах полулиги я как следует изучил. Тихону должно было этого хватить.

— Что ты видел в коллекции Порфирия? Что за древности он собирает?

Тихон вздохнул, завел глаза под потолок и принялся перечислять:

— Идольцы вогульские — их в округе находят… каменные стрелы… рубила каменные, древние… камни с отпечатками, вроде ракушек али листьев… украшений старых несколько…

— Какие это украшения?

— Кольца бронзовые, зеленые совсем… бусы каменные… бисерное оплечье… подвеска серебряная, очищенная… я ее прошлый раз вместе с картинами прихватил…

— Подвеска?

— Ну да… Звезда такая, а посередке красный камешек. Только не понять какой: вроде карбункул, а вроде и нет…

— Какая… звезда?..

Тихон удивленно заморгал:

— Звезда как звезда. Лучей восемь али десять, не считал я. На каждом будто стрелка. А сама тяжелая, словно и не серебро, а свинец…

— И ты ее тогда взял и положил в мешок?

— Ага. А Порфирий-то Степаныч его потом домой вернул…

Мне стало дурно. Звезда Хаоса, моя Звезда была в прошлый раз рядом со мной, а я этого не заметил! Не почувствовал, увлекшись ловлей людей в свои сети! Отвлекся на картины, на беседы, а она все время была здесь!

Отчаяние охватило меня. На подгибающихся ногах я подошел к иллюзорному окну, за которым волновалось иллюзорное бирюзовое море. Звезда… Она была здесь… Моя надежда, моя память, частица Хаоса вечного, изменчивого, неодолимого…

Так я стоял, хватая ртом воздух, сжимая и разжимая кулаки. Я и сам не ожидал, что это известие так выбьет меня из колеи. Очевидно, что на мне сказалось длительное заточение, что испытание магией и одиночеством будет иметь предсказуемый и печальный конец, если я не найду способа вырваться. Вслед за приступом отчаяния я ощутил, как тень неминуемой смерти коснулась меня.

Выходит, я, Рейнгард Лис, Ученик Истинного мага Макрана, умру в этом забытом всеми богами мирке, удушенный собственной магической защитой? Какой позор! Да ни за что!

— Г-господин? — Тихон осмелился подать голос.

Я неохотно вернулся в нереальную реальность своего дома и поразился произошедшим в нем переменам. Предгрозовые сумерки наполнили комнату. За иллюзорным окном бушевал шторм. Осторожнее надо быть с эмоциями, однако…

— Господин? Что-то случилось?

— Ничего, — через силу ответил я. — Пока ничего. Ступай, Тихон. Но знай, что вскоре мне понадобится твоя помощь…

Успокоившись, я попытался оценить свое положение непредвзято. И тут у меня мелькнула идея, что не так уж я и несчастен. Напротив, мне невероятно повезло! Ведь Звезда оказалась рядом, в пределах доступности. Да, я не ощутил ее сразу, но лишь потому, что магия, аккумулированная в ней, иссякла. Потому ее до сих пор не нашел никто другой, ни мои друзья, ни враги. Должно быть, местные люди использовали ее как необычное украшение, передавая его по наследству, пока Звезда не очутилась в коллекции Порфирия. Но ведь амулет можно зарядить! Да, да! А если прибавить к мощи Звезды преобразователь, какие делает Порфирий, я получу чрезвычайно сильный амулет. А если использовать его в благоприятных условиях, когда токи здешней остаточной магии наиболее гармоничны… тогда мне и магическая машина не нужна! Тогда я сумею вскрыть либо защитный кокон, либо Печать и выберусь на волю прежде, чем заточение убьет меня.

Я в возбуждении забегал по комнате. Все, что мне было нужно, это заряженная Звезда, преобразователь и некоторые астрономические измерения, позволявшие рассчитать самое благоприятное время для ритуала. Ну и конечно, место применения силы, слабое место этого мира — Большая Печать. Я еще не знал, ни как заряжу Звезду, ни как ее вообще раздобуду, но был уверен, что все это возможно сделать.

Любое промедление превращалось в пытку.

Я едва дождался визита Порфирия. Он в последнее время приходил задумчивый, словно его изнутри грызла какая-то неотступная мысль. На этот раз он выглядел так, словно его привязали к конскому хвосту и протащили пару лиг по пыльной степи. Мне очень нужна была его новая картина, я даже придумал, как навести его на мысль о ней. Однако начинать разговор следовало аккуратно, чтобы не напугать и не расстроить моего художника.

— Что гнетет вас, друг мой? — участливо спросил я, выставляя на стол кувшин алого брандейского вина и две низкие чаши. Я был уже не уверен, что правильно помню его цвет и вкус, но, с другой стороны, мой гость не имел возможности сравнить мое воображаемое вино с оригиналом. — Я замечаю, что вы приходите сюда погруженным в грустные мысли. Это огорчает меня.

Порфирий вздохнул, самостоятельно наполнил чашу и выпил все до дна. Это меня поразило. Никогда раньше он не то что сам не разливал — он и к чаше-то не прикасался без моего приглашения.

— Страшные времена настали, дорогой Рейнгард, — художник судорожно вздохнул. — Война идет, хуже которой нет, война между братьями… Ведь мы же все русские, мы все рождены на одной земле. Но убивать друг друга ради власти?.. Ради идеи, в которой, может, и смысла нет?.. Детей сиротить? Нет, воистину мир кончается. Простите меня, дорогой друг.

И он снова наполнил чашу и опрокинул ее. Я торопливо снизил крепость вина.

Я-то как раз понимал, в чем смысл «братоубийственной войны» и для чего ее порой устраивают. Но объяснять все это Порфирию было бесполезно.

— В последнее время, — вновь заговорил художник, сгорбившись над пустой чашей, — я завидую вам, Рейнгард. Вы заперты в своей темнице, это так, зато все беды и все войны этого мира проходит мимо. Вас они не касаются. Вы можете предаваться размышлениям об устройстве мироздания, и писать стихи, и не думать о том, что рядом с вами льется кровь…

— Что случилось? — спросил я, наполняя его чашу.

— Дело в том… Война докатилась до нас, до Вагранского Рудника, хотя мы ведь так далеко от всех центров… Вчера пришел отряд большевиков — это те, кто устанавливает новую власть. Выволокли на площадь всех, кто имел хоть какой-то пост при прежней жизни. Человек десять, наверное. Бывшего управляющего рудниками, старика Никифорова… Управляющего заводскими складами… Жандарма, Александра Филиппыча… Хотя какой он жандарм? Обозы с приисков до железной дороги сопровождал… Меня вот тоже… Зачитали приговор и расстреляли всех там же, на месте, как бешеных собак. Мне одному повезло, Тишка Осинцев слово замолвил. Близок он к новой власти… Странно, он же меня ограбил, он же и спас. Не то валялся бы я там, на площади, с дыркой в голове…

Порфирия передернуло, и он осушил третью чашу.

А Тихона надо будет наградить, подумал я. Он не Порфирия — меня спас, причем от больших неприятностей. Весь мой план рухнул бы, если бы художник погиб…

— Успокойтесь, друг мой, — я тихонько похлопал моего гостя по плечу. — Выпейте еще. Ведь в конце концов все закончилось хорошо, не так ли?

— Закончилось?! — вскинулся Порфирий. — Ничего не закончилось, попомните мои слова. Отряд сегодня уходит. И кто знает, может, завтра к нам колчаковцы придут, те, с кем эти большевики воюют… Возьмут и так же выведут половину населения на площадь, а? Ведь брат с братом, отец с сыном бьются, Господи! А ненависть какая друг к другу! Разве это по-людски? Разве по-божески? Разве можно свою-то кровь проливать?

Я только плечами пожал. Люди, одно слово! Люди все время воюют. Что мне до их войн? Что мне до их крови?

— Я знаю, как вам успокоиться, — твердо сказал я. — Вам нужно поработать. Напишите для меня картину. Я хочу видеть ее в своем доме, хочу наслаждаться вашим мастерством и образом свободы. Не той, за которую люди проливают кровь, — эта свобода ими придумана… Но той, которая вечна и пребудет вечно. Нарисуйте мне Хаос, дорогой Порфирий.