Мой-мой - Владимир Яременко-Толстой

– Ой, Владимир, – Пия уже плачет навзрыд, – пожалуйста, не скажи это моей маме, пожалуйста, не скажи это моим друзьям!

– Почему, что в этом такого? Я думаю, у вас в Лапландии тоже делают секс с оленями.

– Нет, у нас не делают!

– Я уверен, что делают!

– Владимир, пожалуйста, не скажи!

– Хорошо, я не скажу твоей маме, что я делал секс с оленем!

– А моим друзьям? Не скажи это моим друзьям!

– Успокойся, я не скажу это твоим друзьям! Да я и не собирался, черт возьми, никому это говорить! – выхожу я из себя, раздраженный ее ревом. – Почему я должен был говорить это твоей маме и твоим друзьям? С какой такой стати? Зачем? Мне бы это и в голову никогда не пришло! Да перестань же ты, наконец, выть! Не то я начну рассказывать, как я это делал! Во всех подробностях.

В этот момент раздается звонок Будилова. Все в порядке. Дверь и батареи покрашены. Теперь можно спать. Это моя последняя ночь на мягком. С завтрашнего дня снова придется переходить в спартанские условия.

– Спи, Пия, не реви, – говорю я. – Поверь мне, это было не так уж плохо.

Глава 25. ПРИЕЗД АНТЬЕ МАЙЕР. СИГАРА. ВОСПОМИНАНИЯ О ВЕНЕ.

– Не вешайте трубку, подождите, с вами будут говорить австрийцы.

– Халле! Тольстой?

– Да. Am Apparat.

– Это говорит Йенс. Я приехал из Вены. Мне дали твой номер наши общие знакомые. Мы сейчас в Петербурге. В гостинице. Здесь дорого и плохие условия. Ты не мог бы помочь нам найти что-нибудь подешевле.

– Хорошо, Йенс, перезвони мне, пожалуйста, через 10 минут. Я попробую что-нибудь для вас сделать.

Йенс перезванивает через 15. Я следил за часами.

– Сколько вы платите за человека? – спрашиваю я.

– 19 долларов в сутки. В комнатах здесь по четыре человека. Душ на лестнице и за отдельную плату.

– У художника Будилова вы будете платить по пять. Он живет в самом центре, и у него есть ванна. Вы будете жить по два человека в комнате. Устраивает?

– Замечательно! Ты можешь нас отсюда забрать?

– Где находится ваша гостиница?

– На 3-ей Советской улице.

– Знаю. Мы подойдем с Будиловым через 40 минут.

В гостинице меня поджидает неожиданность. Среди четырех австрийцев есть одно знакомое лицо. С кожаного дивана рисэпшена мне блядски улыбается Антье Мейер. Так вот, кто дал Йенсу мой номер! А почему не позвонила сама? Хотела сделать мне юберрашунг? Молодец, получилось неплохо.

– Толстой, – сразу предупреждает она. – Я здесь с Францем, он

DJ-ей. У нас с тобой ничего не будет. Заруби себе это на носу!

Франц, мрачный прыщавый урод, смотрит на меня изподлобья.

– Конечно же, нет, Антье! Как я могу отнимать тебя у Франца? Ему ведь, бедняге, вряд ли удастся найти себе другую женщину, а у меня с этим, как ты сама знаешь, никогда не бывало проблем. Да он должен быть на седьмом небе от счастья, что у него есть ты! Не правда ли, Франц?

В ответ Франц злобно на меня зыркает и отворачивается в сторону.

– Толстой, оставь Франца в покое! Знаешь, что у меня есть? Я привезла тебе сигару!

– Не может быть! Ты врешь! Сигару?

– Да, сигару! Толстую и хорошую. Вот!

С этими словами Антье лезет в сумку и, немного порывшись, достает сигару в металлическом футляре. Да, хороший ответный удар, ничего не скажешь. Пощечина! Молодец, Антье, я умею ценить юмор! Мстительная подлая стерва, как же красиво это у тебя получилось! Просто шапку снять мне перед тобой надо бы!

С Антье я познакомился в Вене около года назад, когда у меня была еще своя галерея. Однажды поздно вечером, возвращаясь откуда-то с Юрием Живаго, русским гроссмейстером, семнадцать лет назад привезенным в Австрию ребенком, человеком уникальной судьбы, о котором можно было бы написать книгу, роман "Доктор Живаго", причем более читабельный, чем устаревший и пустой роман Пастернака, поднятый на поверхность литературы уже давно схлынувшей политической волной, мы зашли поужинать в ресторан "Кент" возле Брунненмаркта. Ресторан "Кент" в Вене – заведение культовое. Он открыт 24 часа в сутки и находится в турецких руках. В нем бесчисленное количество помещений, есть большой внутренний двор с фонтаном, и дешевая турецкая кухня. В ресторан "Кент" похаживает богема. Там часто можно кого-нибудь встретить. В тот раз мы встретили там знакомую компанию архитектурных журналистов, в которой была тогда мне еще не знакомая Антье.

Вместе с Мануэлой Хетцель, которую я знал еще раньше, Антье имела собственное информационное агентство, поставляющее материалы о дизайне и архитектуре для немецкоязычной прессы. Насколько мне было известно, это был довольно прибыльный бизнес. Отираясь около архитекторов, Антье и Мануэла отирались возле денег, ведь ни для кого не секрет, что основные средства в современном мире инвестируются, прежде всего, в строительство. Кроме того, собирая и распространяя информацию об архитектуре, они попадали в общество нажористых и респектабельных дяденек, где остро ощущался дефицит женщин, и где они чувствовали себя королевами.

Выходя из "Кента", я попробовал нагло поцеловать Антье, ведшую себя на протяжении всего вечера вызывающе и вульгарно. Мое приставание она восприняла благосклонно и весьма обнадеживающе. Поэтому я предложил ей пойти выпить еще.

– Ладно, но только если по дороге домой, – сразу согласилась она.

Домой нам было, можно сказать, по пути. Жила она на Гумпендорферштрассэ в двух шагах от моей галереи. Я предложил зайти в заведение "Нахтазиль", название которого в переводе на русский означает "ночной притон". Был еще, разумеется, и "Тагазиль", то есть "дневной притон". "Дневной притон" работал до десяти часов вечера, после чего он закрывался, и открывался "ночной".

Из "дневного притона" публика перекочевывала в "ночной", и оставалась там до тех пор, пока не открывался "дневной", и так далее до бесконечности. Таким образом, дни сменяли ночи, а ночи дни, и постоянные клиенты, в этих двух культовых заведениях обитавшие, могли эти смены прослеживать и наблюдать.

Интересной особенностью упомянутых заведений было еще и то, что "дневной притон" находился на уровне улицы, как обычное питейное заведение, а "ночной" – в подвале, куда надо было спускаться по длинной мрачной лестнице с низкими потолками.

Выпивка там была по цене вполне доступной практически каждому, при этом значительно дешевле, чем во всех окрестных барах. Собирались же андерграундные писатели, начинающие музыканты и неудавшиеся актеры.

Открытые после разгрома Пражской весны чешскими политическими эмигрантами, бежавшими в Австрию, "дневной" и "ночной" притоны влачат свое злачное, тлетворное существование до сих пор, и я настоятельно рекомендую вам их посетить, если вы будете когда-нибудь в Вене. Находятся они рядом с западным вокзалом Вестбанхоф на улице под названием Штумпергассэ. Можете спросить прохожих, и вам подскажут.

До "Нахтазиля" нас довезла на машине Мануэла. Все было бы хорошо, но на хвосте у меня висел Юрий Живаго, и мне не хотелось его отшивать, так как он был тогда еще моим другом. Втроем мы спустились в подвал, поздоровались с хозяином заведения Иржи, крикнувшем мне по-русски "здравствуй, товарищ!", и уселись за длинный дубовый стол. Заказали красного вина, поставляемого в "Нахтазиль" со специальных виноградников, выпили, я стал предлагать Антье сходить на экскурсию в мою галерею, расположенную на параллельной улице. Антье отказалась, очевидно подозревая, что мы накинемся там на нее с Юрием Живаго вдвоем, но под предлогом, что у нее есть сожитель, с которым она хоть и не расписана, но изменять которому считает безнравственным. Понимая, что ее не удастся уломать сразу, я пригласил Антье на открытие выставки британской художницы Рэбекки Прайс. Она обещала прийти, и я от нее в тот вечер отстал.

Выставка Рэбекки Прайс, ввиду беременности лично не приехавшей, а приславшей работы по почте в огромных картонных ящиках, называлась "The Price of Love". Большие абстрактные полотна изображали ощущения художницы в перерывах между любовными утехами с ее новым мужем. Антье пришла. Когда дело близилось уже к шапочному разбору, я подошел к Антье, сидевшей в кресле в проходном, длинном помещении галереи, ведущим к черному выходу, и о чем-то беседовавшей с модной итальянской галерейщицей. Вокруг них на стульях расположился пьяный скучающий бомонд. Я посмотрел на ярко накрашенные губы Антье, возбуждающе шевелившиеся в процессе разговора, и ощутил эрекцию. Ее лицо находилось как раз на уровне моего паха, и мне стали приходить в голову всякие неприличные мысли. Очевидно, заметив напряжение у меня в штанах, Антье взглянула на меня сверху вниз и произнесла невинным голосом:

– Толстой, у тебя нет сигары?

Я смутился, не зная, что ей ответить. А она ждала. Я догадывался, чего она хочет. Она явно жаждала развлечения, перформанса для людей, в тот момент за нами наблюдавших и которых ей бы хотелось шокировать. Я прекрасно знал, что я должен был вытащить хуй, и что она возьмет его в губы. Знал, но не решался.