Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пунш, пиво и табак стояли на столе.
С широкой задницей, с угрями на челе,
Вся провонявшая и чесноком и водкой,
Сидела сводня тут с известною красоткой.
…………………………
Две гостьи дюжие смеялись, рассуждали
И Стерна Нового как диво величали.
Прямой талант везде защитников найдет!
Но вот кривой лакей им кофе подает…
Так родился полемический прием, которому суждено было расцвести пышным цветом в русской демократической поэзии 60-х годов XIX века.
Читающая публика, жадная до всякой новизны, приняла с восторгом и эту новинку: слова «прямой талант везде защитников найдет» надолго стали пословицей. Сам Василий Львович, перечисляя на старости лет свои заслуги перед Поэзией и Правдой, особенно выделил эту:
Я злого Гашпара убил одним стихом.
И вот здесь стоит остановиться и задуматься.
Безусловно, «Расхищенные шубы» – слабая вещь, но все правила приличия, принятые в общежитии, в ней соблюдены. Не вызывает сомнения и существо вопроса: добродушный, прожорливый Спондей действительно похож на Василия Львовича, некоторые легковесность и пустозвонство действительно отличают послание «К В. А. Жуковскому».
«Опасный сосед» – вещь ярко талантливая, но выпад против Шаховского, содержащийся в ней, груб и несправедлив. «Новый Стерн» так же не у места в публичном доме, как «Влюбленный Демокрит» Реньяра или «Метафизик» Хемницера. В сущности говоря, Шаховской стал жертвой элементарной провокации: пронырливый Василий Львович подбросил пьесу своего заклятого врага в домишко «с калиткой на крюке» – и, торжествуя, пригласил понятых…
Совсем по-другому оценивали эту ситуацию карамзинисты.
«В его “шубах” не одному Пушкину досталось, но всем честным людям, – пишет Батюшков в 1812 году князю Вяземскому. – Какое невежество! какая бесстыдность!»
«И какая знакомая мораль!» – добавим уже от себя.
Тонкая и учтивая ирония – зло, ею задет «честный деятель». Грубое оскорбление – добро, еще и не так следовало бы обругать невежественного, бесстыдного, злого Шаховского.
Чем же доказывается невежество Шаховского? Тем, что он иронизировал над честным деятелем. А бесстыдство и злость? Тем же.
Мораль такого типа именуется в обиходе готтентотской. Запомним на будущее, что задолго до Чернышевского и Д. Минаева готтентотскую мораль во всем ее немудрящем блеске продемонстрировал перед нами Константин Николаевич Батюшков – превосходный человек и тонкий поэт. Очевидно, дело тут не в личных качествах, не в степени образованности и даже не в пресловутой «внутренней культуре». Ну что, в самом деле, общего у Батюшкова с Чернышевским? Да только одно: принадлежность к прогрессивному крылу в литературе.
Добро, которое не для Бога делается (мы уже говорили об этом), замутняет духовное зрение, горячит кровь, вызывает повышенное самочувствие: «Тут подлецы, там негодяи, здесь я с горсткой честных людей». Понятно, что личные грехи перестают смущать литератора, столь густо обступленного негодяями и подлецами. Присягнувший на верность какой-нибудь очередной партии Добра неминуемо попадает из царства благодати в царство пошлости.
Любопытно проследить за тем, как покарала Немезида активнейшего из карамзинистов – князя Вяземского. В юности своей он долго преследовал А. А. Шаховского злыми насмешками (пользуясь при случае его художественными открытиями: см. стихотворение 1811 года «Отъезд Вздыхалова», написанное полностью по мотивам «Нового Стерна»), девять его эпиграмм, направленных против опального комедиографа, составили цикл «Поэтический венок Шутовского». В старости, когда стал чище жить и лучше писать, сам попался на зубок бешеному правдолюбцу Белинскому, стал известен читающей России под именем «князя Коврижкина», «холопа в литературе».
Что ж, «Коврижкин» как аргумент в литературном споре ничем не уступает «Шутовскому».
Назовем еще два-три имени и на этом закончим наконец перечисление новых поэтов, заявивших о себе в начале царствования Александра I.
Панкратий Сумароков – внучатый племянник Александра Петровича Сумарокова, автор очень талантливых пародий и эпиграмм. Провел пятнадцать лет в Тобольске, куда был сослан царем – держитесь крепче, я процитирую сейчас советский источник – «за необдуманную подделку крупной ассигнации». Сумел оживить литературную жизнь Сибири.
Сумарокова карамзинисты не трогали, может быть, уважая в нем жертву самовластья.
Анна Бунина – девица из хорошего дворянского рода, но одинокая, бедная и больная. Императрица назначила Буниной пенсию – наверное, этим объясняются нападки на нее нестяжателей-карамзинистов, будущих арзамасцев. А иначе трудно объяснить их вражду – Бунина очень порядочный поэт, образованный, опрятный, строгий, и, как заметил Карл Грот, сын академика: «Имя “Русской Сафо” дано ей вовсе не в насмешку, а как лестная, шутливая похвала со стороны многочисленных и достаточно компетентных поклонников ее дарования». Притом на подвижническую и печальную жизнь Буниной набросила трагическую тень ее неразделенная любовь к И. И. Дмитриеву. И вот тончайший, культурнейший Батюшков пишет по поводу этой любви эпиграмму (как бы от лица Дмитриева), просто обескураживающую своей грубостью и топорностью:
Ты – Сафо, я – Фаон, об этом и не спорю,
Но, к моему ты горю,
Пути не знаешь к морю, —
как-то их все смешило, этих молодых, этих передовых людей.
Последние шесть лет жизни Бунина медленно умирала от рака, не могла уже ни сидеть, ни лежать, могла только стоять на коленях и так жила, писала, переводила – очень странно, что по этому поводу не родилось ни одной эпиграммы. Тут арзамасцы недоглядели.
Средний уровень русской поэзии в это время уже очень высок, близок Золотой век, выход на поверхность золотоносной жилы, и в породе уже очень часто попадаются частицы золота. Вот одна из таких крупинок у Буниной:
Блеснул на Западе румяный царь природы,
Скатился в океан и загорелись воды.
Безусловно, душевный склад Буниной старомоден, строй ее лиры несовременен, но стоит ли так уж сильно надеяться на эту нашу современность, которая тоже ведь уйдет в прошлое – со своими модами, со своим «Союзом Независимых Государств». Еще неизвестно, чей душевный строй окажется ближе далекому потомку, – а он будет общий у нас с вами и у Анны Петровны Буниной.
В это же время расцветает дарование Озерова, ставшего властителем дум своего поколения – поколения, отстоявшего Россию в Отечественной войне.
Трагедия Озерова – гибрид классической трагедии и сентиментальной повести. Чувствительные монологи его героинь в исполнении великой актрисы Семеновой потрясали зрителей, хотя, конечно, не прибавляли пьесам Озерова достоинств чисто драматических.
Мы помним, что князь Шаховской когда-то выступил против чувствительности Шаликова
