Год Оборотня, или Жизнь и подвиги дона Текило - Лана Туулли

Дон Текило посмотрел на огромного детину, наряженного в вывернутую мехом наружу буренавскую шубу – добрый молодец изображал оборотня, и делал это крайне непрофессионально и неубедительно. Рядом стоял натуральный буренавец – сухой, поджарый мужчина, с коротко остриженными черными непокорными волосами и неэлегантной щетиной во все щеки,  глядел на потуги молодца рычать басом, и посмеивался, скаля чересчур острые для человека зубы. Дон Текило приметил, что пьет буренавец из золотого кубка – и явно не только потому, что хочет продемонстрировать свое богатство.

В отданном на растерзание благородным гостям здании магистрата в одном углу шушукались гномы, с достоинством поглаживающие окладистые бороды. Некоторые важные коротышки пытались неуклюже танцевать со слишком рослыми для них красотками человеческого роду-племени. В другой зале перетаптывались в такт музыке кентавры, размахивая хвостами – дон Текило с пристрастием рассмотрел закрепленные на попонах дорогих гостей блохоловки – опять-таки, как дань моде,  каждое вместилище для докучающих кентаврам насекомых было украшено  эмалью или изящной гравировкой.

- Аз есмь эльф! – провозгласил какой-то высокий нескладный человек, появившийся в дверях бальной залы.

Присутствующие мгновенно прекратили свои разговоры, повернулись и зааплодировали. Дон Текило тоже посмотрел – украдкой избавляя стоящую рядом матрону от тяжелой броши с жемчугами и топазами, - и не нашел ровно ничего красивого. «Эльф» был ненастоящий – и уши из раскрашенного картона, и лицо бледное, невыразительное и какое-то насквозь кислое, и парчовая одежка смята и скукожена так, как никогда не бывает у остроухого лесного народа. А лук? Просто жалкая деревяшка с обвисшей струной – эльфы скорее отростят себе гномьи бороды, чем соизволят взять в руки подобное убожество, из которого можно стрелять разве что в подыхающих со смеху тараканов.

Тем не менее, фигляра встретили бурными овациями, и бургомистр вынес на середину зала хрустальный кубок с хмельными вином, разразился речью, какой оригинальный костюм, да какой потрясающий гость…

- Что за павлин? – буркнул себе под нос дон Текило, и совершенно неожиданно получил ответ. Нежный хрустальный голос произнес за спиной:

- Это местный король. Запомните, чтоб потом не перепутать с каким-нибудь обычным человеком.

Кабальеро повернулся – и поспешил согнуться в глубоком поклоне. Позади него стояла настоящая эльфийка – куда там баронессе Жужу с ее кисейными крылышками! Заговорившая с Текило красавица была создана из солнечного света, элегантности и серебряных звуков арфы, ее косы были драгоценней любой короны, ее глубокие выразительные глаза сияли как поле нежных колокольчиков в летний полдень, ее фигура…

- Ах, полно вам! – рассмеялась эльфийка на комплименты дона Текило, подавая руку для приветственного поцелуя. Кабальеро припал губами к кончикам пальцев, на миг оторвался, чтобы озвучить восхищение кожей, нежной, как встреча возлюбленных, чистой, как помыслы младенца, благоухающей, как весенняя ночь…

- Еще немного – и я покраснею, - пообещала эльфийская красавица, и дон Текило продолжил целование ручки, переместившись от кончиков пальцев к запястью, к линии браслета (представляете? даже не обратил внимание, из чего браслет сделан!), дальше по предплечью вверх… - Ах, кабальеро, вы меня смущаете! какую репутацию вы создадите монахам, чью рясу позаимствовали на сегодняшний день?! – деланно возмутилась эльфийка, волшебными очами дозволяя продолжить восхваление, любование и лобзание.

- Очень надеюсь – репутация будет лучше, чем они того заслуживают, - вымолвил дон, переводя дыхание.

Снова зазвенели хрустальные колокольчики – эльфийка рассмеялась.

- Позвольте представиться – дон Текило Альтиста. Со всем нижайшим почтением и высочайшим восхищением.

- Аниэль, - присела в элегантном реверансе дама.

- Позвольте пригласить вас на танец?

- Вот уж не знала, что местные монахи умеют танцевать! – засмеялась красавица, протягивая руку.

- Даю слово – они быстро научатся.

И дон Текило увлек свою даму на середину танцевальной залы.

Он даже в годы юности был никудышным танцором, а в годы зрелости не помогли все упорные труды донны Катарины – дон Текило был слишком резок, слишком напорист в движениях, чтобы обращать внимание на тренькающую музыку и пытаться попасть ногой в такт. Но сегодня…

Аниэль зашептала на ухо «Раз-два-три, раз-два-три…», и дон Текило гордо поднял голову, подтянул живот и со страстью, помноженной стократно на количество завистливых взглядов, устремленных в сторону живописной пары тонкой золотистой эльфийки в изысканном платье цвета южного утра,  и грузного, осыпающегося краденой мукой «монаха», танцевал. С эльфийкой.

И та улыбалась ему – и никому другому!

Раз-два-три…

Через четверть часа Аниэль окликнул племенеющий от смущения юноша-паж, с поклонами и расшаркиванием передавший известие от жутко важного вельможного ллойярдца. Аниэль одарила дона Текило чарующей улыбкой, пообещала, что скоро вернется, и ускользнула по своим волшебным эльфийским делам.

Иберрец с поклонами и многозначительными пылкими взорами клятвенно пообещал считать секунды до возвращения прекрасной дамы, потом… Потом с неудовольствием отряхнул рясу от просыпавшейся муки, сунул руку в карман в поисках платка, чтобы привести жгучую иберрскую  красоту в порядок, укололся о краденную брошку…

Эх ты, судьба воровская… Почему всегда, когда дону Текило встречается сногсшибательная, умопомрачительная, сумасшедшая любовь, приходится отвлекаться на всякие там золотые да алмазные цацки?

- Дамы и господа! – раздался под сводами магистрата звучный голос с легким иберрским акцентом, и дон Текило с некоторым оттенком удивления понял, что слова исходят из его собственной глотки, а сам он зачем-то забрался на стол, предназначавшийся для полуночного пира. Головы гостей повернулись к «бледному монаху»:

 - Дамы и господа! Я предлагаю тост за отцов города! Давайте выпьем за бургомистра и членов магистрата, которые организовали и претворили в жизнь сегодняшее волшебное действо! Дайте мне вина…

Юный паж торопливо подал «монаху» серебряный кубок, наполненный до краев; гости суетливо разобрали напитки с подносов снующих по зале лакеев. Причастившись от щедрот хозяев бала, дон Текило завопил:

- Дамы и господа! Братья и сестры! Дорогие вы мои! – чуток поразмыслив, авантюрист гулко бухнулся на колени, постаравшись попасть мимо блюда с жареным гусем. – Давайте выпьем за вас, за то, что вы столь прекрасны!!!

Заявление было встречено легким шумом – вино проскользнуло по глоткам слишком быстро, и потребовалось повторение.

- А теперь позвольте сказать вам об уникальном предложении! Только сегодня, в двадцать первый день месяца Восьминога года Оборотня, только сегодня и до полуночи вы можете быть ограблены знаменитым монахом Паротти из Ордена Сребролюбцев!  Скажите, вы хотите быть ограбленными самым знаменитым монахом современности?

- Да! Да! Да!! Возьми всё! – завизжала какая-то фрейлина в наряде русалки, прыгнула на стол к дону Текило и запечатлела на челе иберрца смачный поцелуй.

- Но простите ли вы меня потом за это ограбление?

- Да! Мы тебя прощаем!

На стол вспрыгнула другая девица, в цинском халате – белом в розовую крапинку, что делало ее похожей на страдающую корью или другой детской болезнью – и обслюнявила дону щеку.

- В таком случае  - поторопитесь! Предложение действительно до полуночи!! – кликушествовал дон Текило.

Сбоку вспрыгнуло еще одно благоухающее духами, разряженное в шелка существо, впилось поцелуем в другую щеку кабальеро, укололо усиками… ЧТО?!!!

Сбив на пол наглого пажа смачным тяжелым ударом, дон Текило возопил еще громче, чтобы публика не расслаблялась:

- Подайте кто сколько может на пропитание бывшему вору!!! Помогите заблудшей душе обрести спасение! Избавьте меня от соблазна грабежа и казнокрадства!!

Старушка, изображавшая девицу на выданье, прослезилась и сорвала с увядшей груди букетик с сапфировыми звездочками. Восторженный вопль бабульки и мельтешение длинных рукавов ее платья послужили  сигналом всем остальным. Аристократия и купечество, пошатываясь от изобильного угощения господина бургомистра и иже с ним, сдирала с себя драгоценности и складывала их в услужливо протянутый мешок «монаха». Дон Текило выдавливал из себя слезы благости, целовал руки жертв ограбления, стягивая с пальчиков слишком тяжелые для нежных прелестниц перстни и кольца, от души избавлял господ от усилий, требующихся для ношения массивных рыцарских цепей, вычурных пряжек, поддерживающих накидки, и чересчур большого количества золотых пуговиц. Пришедшего в себя пажа-сластолюбца, вновь полезшего выражать свое восхищение обсыпанным мукой «монахом», вор приласкал крепким ударом в живот, добавил по хребту, сшиб с ног и от души прошелся по спине юноши. Тот застонал, будто дон сделал с ним нечто совершенно противоположное.