Абраша - Александр Яблонский

Два других раза Абраша толком не помнил – один раз на юге случилось сорваться, а другой… Давно это было. Предпоследний раз начудил, когда завезли в поселок полукопченую колбасу, но это – к счастью: тогда он с Аленой познакомился, хотя, конечно, можно было бы познакомиться поэлегантнее. Ну а в последний раз совсем глупо получилось. Вспоминая, Абраша краснел.

Мама, приходившая к нему во сне, грустно спрашивала его: «почему ты не можешь пройти мимо», и он отвечал, что «моча в голову», и это было действительно, сильнее его, не мог он себя контролировать…

История получилась дурацкая. Жила Настя, жила, никого не волновала. Всю жизнь с Аленой. Сначала воспитывала ее, ухаживала, а потом просто жила ее жизнью. Пару лет назад у нее стало что-то получаться с одним парнем. Хороший парень. Но – афганец. Она в него влюбилась, и он – в нее. Но что-то у них не получалось. – Абраша знал, что , и мама знала, но не от Абраши… В остальном, всё у них было хорошо. То он к ней приедет, поживет, то она к нему в город. Настя счастливая такая стала. Помолодела. Поселковые дети раньше звали ее «бабкой Настей». А теперь – «тетя Настя» – понизили в звании. И потихоньку она этого несчастного стала выхаживать. Стал оживать он. Настя как-то по секрету Алене сказала, а Алена Абраше, что, может, они и поженятся. Так вот, Николай – тот, который их и познакомил, который этого Олежку к Алене на день рождения привел, так он – запойный. Ничего мужик, но как уйдет в штопор, ничего не соображает. К тому же и он за компанию на Настю глаз положил. Пока она была одна-одинешенька, никто внимания не обращал. А как появился у нее кавалер, так на тебе – и Николай туда же. Короче говоря, что там поначалу случилось, Абраша не знал. Рассказывали, что Николай стал к ней у лавки приставать – пьяный был, и кричать, мол, что он – парень хоть куда, что она, дура, с импотентом связалась, что пожалеет, такого мужика, как Николай, упустила… Абраша этого не слышал. Он подошел, когда Настя, как дикая кошка, в этого Николая вцепилась, повисла на нем, ногами пыталась в живот ударить, волосы рвала. Николай поначалу вяло так отбивался, а потом тоже озверел, наотмашь стал бить, пытаясь по лицу попасть. Ну, Абраша и стал их разнимать. Тут Николай на него всерьез попер, глаза безумные, орет: «урою, сука, всех вас, блядь, урою». Дальше Абраша не помнил. Говорили, еле его от Николая оттащили – как тогда, в 55-м, в школе, когда толстяк Стопник – «Рыбамясокомбинатленсосискилимонад» – впервые с восхищением определил: «ну, а тебя моча в голову классно бьет, застрелись!».

– Ты же знаешь, когда мне моча, я бешеным становлюсь.

– Знаю, сыночек. Знаю, что ты этого придурка чуть не искалечил.

– Да он не придурок. Жизнь у него была не простая. Он скрывает свое прошлое, прошлое своей семьи.

– Как ты.

«Как я», – соглашался Абраша. Николай не рассказывал, но по некоторым репликам Абраша понимал, что он – не плебс. И не из простой семьи, и далеко не глуп и сер, как казался, как хотел казаться… И эрудиция, и какая-то особая культура, и такт вдруг да выплескивали, как бы он не запрятывал их от посторонних глаз. Жизнь его сильно, видимо, поваляла в грязи. «Тонкая натура». Если бы не срывался в запои… И моча у него, как у Абраши, в голову ударяет. Ничего не соображает, когда драться начинает. Как сумасшедший…

– Помирись с ним.

– Так мы уже и помирились, литруху раздавили, песни попели, он даже поплакал, да и я слезу утер.

– Почему ты никогда не можешь мимо пройти?

– А папа мог? А ты могла?

– И где мы?

– Вы – во мне.

– А ты в ком?

Почему в одну ночь были нарушены все законы, традиции, заповеди? Всю свою историю Синедрион заседал в «Палате тесаных камней». Никогда не было исключений. Никогда не было заседаний вне стен Ликшат ха газит . Вплоть до разрушения Храма. Храм был разрушен 9-го Ава 70 года. Тогда уже Пилата не было, кажется, в живых. Не важно. Важно: он сменил Валерия Грата в 26 году, а был отозван в начале 36 года: слишком уж зверствовал, мздоимствовал, провоцировал иудеев. Не смог Тиберий терпеть такого наместника во взрывоопасной Иудее. Во всяком случае, суд над Иисусом происходил задолго до разрушения Храма. Почему же вдруг в первый и в последний раз собрался он в доме у Первосвященника? После разрушения Храма, действительно, Синедрион мог заседать в доме наси – его председателя. Но – после разрушения. Далее, не совсем понятно: в доме Каиафы, как в синоптических Евангелиях, или в доме Анны (Ханана), как у Иоанна? Не было у Анны официальной юридической власти, но фактическое влияние его, как главы мощнейшего семейного клана, было несравненно больше, нежели у Каиафы. Где же решалась (сейчас не важно, с каким знаком ) судьба Учителя? В дом ввели Его, как сказано у Луки (Лк. 22, 54), или во двор дома, как у Матфея и Марка – косвенно (Мф. 26, 57–58, Мк. 14, 53–54) и Иоанна (Ин. 18, 15)? – В любом случае не в Синедрионе, ибо Синедрион – не только состав, но место. Далее: Ренан утверждал, что пружиной этого заговора был Анна – Ханан, и первый допрос происходил в доме Анны, и тройное отречение Петра произошло именно в этом месте, что вдвойне противозаконно, ибо, при всем влиянии Анны, не имели силы решения, принятые в частном доме. Матфей же свидетельствовал, что « взявшие же Иисуса отвели Его к Каиафе », что также лишало все решения легитимности, и там трижды было сказано «нет» – « я не знаю, что ты говоришь », « я не знаю Этого человека » – дважды, и « тотчас пропел петух » (Мф. 26, 70, 72, 74).

«Синедрион собрался у Каиафы», – писал Ренан. Но у Матфея сказано, что у Первосвященника собрались «книжники и старейшины» – они могли быть членами Синедриона, но члены Синедриона, еще не Синедрион как высшая судебная инстанция. Только Марк свидетельствует: « первосвященники же и весь синедрион искали против Иисуса свидетельств » (Мк. 14, 55)… Скорее, это не был Синедрион в полном официальном составе, хотя Иоанн утверждает обратное (Ин. 18, 22): как он мог собраться в столь короткое время, да еще накануне праздника?! Осудить же колено первосвященника или лжепророка мог лишь суд в полном составе из семидесяти одного человека.

Впрочем, Синедрион существовал примерно лет восемьдесят до Новозаветной трагедии. Наместник Габиний разделил страну на синедрии или синоды. Случилось это лет за пятьдесят до рождения Иисуса. Так что Синедрион, действительно, был молод, его традиции могли еще не откристаллизоваться. Однако были нарушены не традиции Синода, но традиции – незыблемые – иудейства. А это – тысячелетия. Но главное: не где , а когда были нарушены эти законы.

« Пропел петух » – стало быть, под утро – здесь начинаются главные загадки. Трижды отрекся Петр в ночь на 13 Нисана. А вот этого не могло быть. Великий Синедрион созывался в Храме дважды в день – около семи тридцати утра и в начале четвертого дня. И никогда ночью! Суд над Учителем шел ночью! И взяли Христа ночью. « И снова придя, нашел их спящими, ибо глаза их отяжелели. (…) И приходит в третий раз и говорит им: что же вы спите и почиваете ?» (Мк. 14, 40, 41) – «почивали», потому что была ночь – « И тотчас, пока Он еще говорил, приходит Иуда …» (Мк. 14, 43). Однако Богом данное право воспрещало ночной арест, равно как и ночной суд. Петра и Иоанна, к примеру, при их всенародном учении об Иисусе арестовали в вечер и отдали под стражу до утра: « наложили на них руки и отдали под стражу до следующего дня; ибо уже вечер был » (Деян. 4,3). Немыслимое и небывалое в древнееврейской истории и праве преступление – арест и суд ночью. По Закону и традиции, все участники этих нарушений подлежали смерти.

Утром следующего дня, то была суббота, постановили предать смерти Иисуса. « Итак, ведут Иисуса от Каиафы в преторию. Было утро, и сами они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться, но есть пасху ». (Ин. 18, 28). Иначе говоря, событие происходило в первый день Опресноков – начало Великого Иудейского праздника – недели вкушения пасхального агнца. Вот еще одна причина, по которой все эти судьи были бы лишены жизни, сотвори они всё то, о чем повествуют Евангелисты и что принято на веру тысячелетиями. Ибо официальные собрания в «Палате тесаных камней» происходили только утром и днем, никогда ночью и никогда в субботу и никогда в праздники и их кануны . Это было собрание, от которого исходил Закон на весь Израиль, нарушать его не мог ни один иудей – в том числе и в первую очередь – члены Синедриона.

Но не только эти незыблемые законы иудейства были сокрушены. « Первосвященники же и синедрион в полном составе искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать его смерти. И не нашли, хотя и много явилось лжесвидетелей(…) Они же ответили: повинен смерти. Тогда плюнули ему в лицо и заушили Его; другие же били Его» (Мф. 26, 59–60, 66–67). « Когда же Он сказал это, один из служителей, стоявших поблизости, ударил Иисуса в лицо и сказал: так-то отвечаешь Ты первосвященнику » (Ин. 18, 22). Это дело немыслимое: чтобы судья (или судьи) плевали в подсудимого или заушили, то есть били его наотмашь рукой по лицу (Мк.), или позволяли это делать служителю (скорее всего, рабу) – прямо во время суда (Ин.) – немыслимое это дело. Всякое бывало в мировой, равно как иудейской истории, но такого никогда не случалось, не могло случиться!