Тайна России - Михаил Назаров

Эта мысль о "лжи и правде социализма" — одна из основных в социально-политическом аспекте русской религиозной философии: в трудах Бердяева, Булгакова, Франка, Струве, Федотова, которые знали, о чем писали, ибо сами проделали путь "от марксизма к идеализму" и к Православию…

Именно так в том же XIX в. возникло течение "христианского социализма", выступавшее как против социальной несправедливости капитализма, так и против атеистической крайности социалистов. Оно ставило себе цель преобразить мир не насилием, а любовью, солидарностью и созданием более справедливых законов. Пыталось, говоря словами отца Сергия Булгакова, отнять у Маркса и вернуть Христу несправедливо отнятое социальное призвание Церкви.

Правомерность термина "христианский социализм" обсудим ниже. Сейчас же обратим внимание на то, что для какой-то части общества — и прежде всего для Церкви — это течение могло бы стать сегодня «социалистической» формой антисоциалистической активности в русле идущего официального демонтажа системы…

Однако вспомнить об этом следует не только для того, чтобы указать на "христианский социализм" как на возможное тактическое русло развития "социалистической перестройки". Таким руслом[20] могла бы, в принципе, стать и западная социал-демократия, об опыте которой сегодня в советской печати можно встретить положительные упоминания. Для этого нет даже легитимационных препятствий: переименовав партию в "социал-демократическую" и подав это как восстановление первоначального названия (РСДРП), партийные реформаторы могли бы убить сразу нескольких зайцев. Этим гениальным «сталкерским» ходом можно было бы отбросить скомпрометированное название КПСС, усвоить государственный опыт своих, вновь признанных, дальних родственников — западных социал-демократий, развязать себе руки для дальнейших идеологических преобразований. Учитывая мировоззренческий уровень большинства партийных реформаторов, подобное наполнение социализма новым содержанием — наиболее вероятное.

Основной порок социализма, как мы видели, заключается в противоречии между утопией и реальностью. "Уничтожить ночь для повышения урожаев" (А. Платонов) не удалось. Но и для христианского социализма основная проблема остается та же: греховность человека. Делать ставку на человеческий альтруизм, на "день без ночи" — неосуществимая утопия. Без учета определенного элемента эгоизма в обществе оно не сможет существовать. В этом суть рыночной экономики: основанная на неравенстве, не во всем справедливая и далекая от нравственного идеала, она создает, однако, столь большой "общественный пирог", что даже часть его, достающаяся малоимущим слоям, обеспечивает им более достойное существование по сравнению с претендующей на справедливость, но неэффективной, экономикой социалистической.

Однако не предается ли при выборе рынка идеал справедливости? Не производится ли его подмена мещанским материальным благополучием?

Дилемма не столь проста. И не столь уж примитивен исходный мотив современных социалистов-идеалистов на Западе, ибо они предпочитают в этой дилемме духовную ценность материальной. Однако жестокой иронией и даже местью судьбы кажется то, что утопичное представление социалистов о природе мира приводит к его разрушению — вследствие чего и духовное лишается своего земного сосуда.

Размышляя над этим перерождением благих социалистических стремлений во зло, с. Франк дал емкое понятие "ереси утопизма". Она возникает, когда скоропалительные рецепты "устранения ночи" не учитывают всей сложности противоборства добра и зла в мире, что превращает "благодетелей человечества" в инструменты действия злых сил. "Можно сказать, что никакие злодеи и преступники не натворили в мире столько зла, не пролили столько человеческой крови, как люди, хотевшие быть спасителями человечества" (спасителями земными, вне Церкви).

В своей книге "Свет во тьме" (1949), откуда взята приведенная цитата, Франк исходит из таинственных слов в Евангелии от Иоанна (1:5): "И свет во тьме светит, и тьма не объяла его". Они допускают два толкования: оптимистическое — как торжество света над тьмою, но и пессимистическое — как непреодолеваемое сопротивление тьмы, ибо она не рассеивается полностью. Только в сочетании обоих смыслов выражается антиномическая суть природы земного мира. В этой двойственности его трагическая тайна и драматизм человеческого бытия в условиях постоянной борьбы между добром и злом.

Только "Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы" (1 Ин. 1:5). В нашем же земном мире свет и тьма сосуществуют неустранимо. Поэтому, говоря о нравственных задачах человека, следует проводить различие "между абсолютной Христовой правдой, превосходящей всякое земное устройство и доступной только сверхмирным глубинам человеческого духа, и ее всегда несовершенным земным воплощением — иначе говоря, между сущностным спасением мира и его ограждением от зла". Говоря известными словами В. Соловьева, задача не в том, чтобы построить на земле рай, а в том, чтобы не допустить ада. Вера в достижение на земле абсолютного добра есть смешение разных уровней проблемы. Эта задача превосходит человеческие силы. Никакими законами, диктатурами и жертвами она не выполнима. Ставить ее себе есть "ересь утопизма".

Типичной ересью утопизма родился рассматриваемый нами социализм. Он возник из потребности в справедливости, но замахнулся на построение "земного рая". "Рай был истолкован как равенство. А равенство — как исключение "неразумной, стихийной" свободы; как насильственная нивелировка всех во всем. У практиков социализма, в отличие от теоретиков, уже не идея разрабатывается для человека, а человек приносится в жертву утопической идее. Так, "если верить воспоминаниям Троцкого, то именно "рослые сибирячки, которые выносили на станцию жареных кур и поросят, молоко в бутылках и горы печеного хлеба", укрепили его в необходимости разрушить до основания старый мир"; Троцкий и "смерть от недоедания в годы военного коммунизма ставил намного выше в нравственном отношении, чем сытую жизнь миллионов рабочих и крестьян в период нэпа" (А. Ципко. "Наука и жизнь", 1989, с. 1).

Эта логика перерождения благих побуждений во зло подсознательно отражена и в коммунистическим гимне «Интернационал». Поскольку реально существующий мир не хочет и не способен «уравниваться», — он должен быть "разрушен до основанья, а затем…. «Затем» не получается, поскольку старый мир сопротивляется, что вызывает еще большее ожесточение строителей "нового мира" Начинается "решительный бой", который приносит все большие разрушения и жертвы среди народа, ведомого к «избавленью» — без Бога, "своею собственной рукой"…

"Так попытка осуществить "царство Божие" и «рай» на земле, в составе этого, неизбежно несовершенного мира, с роковою неизбежностью вырождается в фактическое господство в мире адских сил", — писал с. Франк. — "Задача совершенствования мира… в утопизме сводится фактически к уничтожению мира". В этом смысле понятен и вывод, сделанный Шафаревичем: социализм есть "стремление к самоуничтожению, инстинкт смерти человечества" ("Из-под глыб". Париж, 1974).

"Последний и решительный бой", растянувшийся в России на столетие, сегодня идет к концу. Руководство КПСС, кажется, осознало поражение утопии и всерьез занято поисками выхода из критического положения. А поражение заставляет многих обратиться к наиболее простой (вот где сказывается изолированность от мирового опыта…), лежащей под рукой, альтернативе. Сначала она звучала лишь в рецептах «радиоголосов». Но вот уже и в советской прессе можно найти призывы перенять западную общественную модель, — то есть отдать предпочтение противоположной части рассматриваемой дилеммы.

Впервые откровенно это прозвучало в выступлении Л. Попковой "Где пышнее пироги" ("Новый мир", 1987, с. 5). Конечно, в голодной стране вопрос о пирогах превращается в проблему "быть или не быть" Однако, даже при осознании "ереси утопизма", пышность пирогов вряд ли может быть достаточным критерием для определения целей и ценностей цивилизации. Речь же в «перестройке» — по большому счету — идет именно об этом. Если история дает России шанс начать с начала, следовало бы задуматься об общечеловеческих выводах из опыта обеих общественных систем. Ибо "самая простая альтернатива" может оказаться еще одной утопией.

Опирающиеся на естество современные демократии располагают людей к духовной лени, материализации потребностей и жизненных ценностей. Рынок, обеспечивающий больший "общественный пирог", управляет и культурой, воспринимает из нее лишь то, что имеет рыночную стоимость, занижает вкус по среднему стандарту, эксплуатирует низменные инстинкты. Так рынок, обеспечивающий материальное процветание, может отрицательно влиять на духовную атмосферу, и, если общество не противодействует этому рыночному опошлению, оно духовно вырождается. Как же этому противостоять?