Тайна России - Михаил Назаров

Славянофилы верили в мировоззренческое отличие русского пути от рационального западного, ощущали Православие как определяющую координату российского жизненного уклада, призывали развивать свои дары, а не копировать чужие. Однако Европа отталкивала их взоры лишь в своем обмельчавшем виде, тогда как в ее глубине они видели "страну святых чудес" (А.с. Хомяков) и свой первый журнал назвали «Европеец». То есть они не отрывали себя от западной христианской культуры, а лишь брали для ее оценки более крупный исторический масштаб, более требовательно относились к ней, острее видели ее недостатки и верили, что призвание России облагородить европейскую цивилизацию, преодолеть ее противоречия в высшем синтезе.

Как писал И.В. Киреевский: "Мы возвратим права истинной религии, изящное согласим с нравственностью, возбудим любовь к правде, глупый либерализм заменим уважением законов и чистоту жизни возвысим над чистотой слога" (1827 г., письмо Кошелеву). В то же время он считал, что в отрыве друг от друга ставки на "чисто русское" или на "чисто западное" — ложны и односторонни. В частности, "оторвавшись от Европы, мы перестаем быть общечеловеческой национальностью".[22]

Резюмируя, можно сказать, что первоначально оба крыла — западническое и почвенническое — хотя и по-разному ощущали свою принадлежность к общеевропейскому процессу и оба были все же национальными. Они были творчески необходимы друг другу; русская культура XIX в. развивалась как бы в магнитном поле между этих двух полюсов, питаясь его энергией.

Эта энергия, однако, вышла из-под контроля в дальнейшей борьбе между этими двумя полюсами, несшими в себе действительно несовместимые духовные заряды. В разразившейся катастрофе соответственно духу времени победило «прогрессивное» западническое учение, доведенное в коммунизме до крайних, враждебных всей русской жизни выводов.

* * *

Устойчивый порок западников заключается в том самоуверенном нигилизме, который был подмечен за ними еще в XIX в. Н.Н. Страховым: "сперва отречение от своего, а потом и от чужого". Можно уточнить в применении к сегодняшнему дню: непонимание и своего, и чужого. В сборнике «Вехи» (1909) с. Н. Булгаков в этой связи писал, что "на многоветвистом дереве западной цивилизации, своими корнями идущем глубоко в историю", атеисты-западники "облюбовали только одну ветвь" в полной уверенности, что присваивают истинно европейскую цивилизацию. Не менее актуально эти слова звучат в наши дни. Ибо наши западники и сегодня ориентируются не на фундамент христианских ценностей в западной культуре, а на ее плоды — такие, как свобода и непреходящая ценность личности, забывая, что они выросли именно на этом фундаменте (человек достоин уважения как созданный "по образу и подобию Божию", и лишь перед Богом все люди равны).

Еще печальнее, что наши западники неспособны отличить эту свободу от современного разложения той же культуры с такими ее плодами, как гедонистическое смешение высших и низших уровней человеческой природы (в этом смысл "сексуальной революции"), ориентация искусства на инстинкты и его рыночное опошление (массовая культура), «плюралистическое» оправдание греха…

Сегодня уже и Запад не тот, что был в начале XIX в., и западники не те. Интеллигенции начала века, которую критиковали «Вехи», при всей ложности ее ценностей были свойственны нравственный максимализм, жертвенность; нынешние же западники открыто восхищаются тем самым западным мещанством и равнодушием к истине, которое (пусть в разной степени) отвергали оба фланга русской интеллигенции в XIX в.

Вспомним, что близкое знакомство с реальным Западом уже тогда приводило к разочарованию многие наши умы, поначалу преклонявшиеся перед ним, — это произошло, например, с Гоголем, Герценом, Одоевским, Фонвизиным, Страховым, Киреевским. П.В. Анненков писал в этой связи о Белинском:

"С ним случилось то, что потом не раз повторялось со многими из наших самых рьяных западников, когда они делались туристами: они чувствовали себя как бы обманутыми Европой". Многие могли бы сказать вместе с Герценом: "Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину". Это же явление заметно и в русской части третьей эмиграции. Как верно подметил московский самиздатский автор В.В. Аксючиц: западничество, особенно современное, есть "специальная установка сознания на восприятие фикций европейской культуры".

Эта установка приобретается тем легче, чем больше поводов для отталкивания от неблагополучия дома: "если у нас все так лживо и плохо, то в «противоположной» общественной системе все автоматически должно быть правдиво и хорошо". Сегодня эта установка может оказаться для нашей обессиленной страны не только очередным самообманом, но и последним ударом, после которого мы прекратим свое национальное существование, превратившись в территорию для разгула космополитической энтропии, — именно она уже хлещет в прорубаемое заново окно в Европу. Ибо слишком сильно разрушен наш нравственный фундамент, который мог бы обезвредить новые для нас яды цивилизации.

Западнический либерализм имеет смысл лишь в утверждении свободы от тоталитарного насилия, то есть в отрицательном аспекте реформ. В этом смысле почвенники могли бы приветствовать западничество как союзника. Но вряд ли уже союз на отрицательной платформе кого-либо удовлетворит. В положительном же смысле, как писал с. Л. Франк о дореволюционной либеральной интеллигенции, — у нее нет конструктивных идей: "Слабость русского либерализма есть слабость всякого позитивизма и агностицизма перед лицом материализма… Это "слабость осторожного, чуткого к жизненной сложности нигилизма перед нигилизмом прямолинейным… Организующую силу имеют лишь великие положительные идеи…зажигающие веру в свою самодовлеющую и первичную ценность. В русском же либерализме вера в ценность духовных начал нации, государства, права и свободы остается философски не уясненной и религиозно не вдохновленной…Вот почему, в борьбе с разрушающим нигилизмом социалистических партий, русский либерализм мог мечтать только логическими аргументами… переубедить своего противника, в котором он продолжал видеть скорее неразумного союзника" (в общей борьбе против православной монархии).

"Подобно социалистам, либералы: слишком веровали в легкую осуществимость механических, внешних реформ чисто отрицательного характера" и их деятельность обессиливалась отсутствием чутья к "духовным корням реальности, к внутренним силам добра и зла в общественной жизни" (1918, "Из глубины"). Именно в этом главная слабость и сегодняшнего западничества, лишенного национального самосознания. Нечувствие западниками нации как духовного явления имеет две разновидности: интернационализм и космополитизм. Оба явления нигилистические, только одно провозгласило объединение пролетариев, у которых "нет отечества", другое объединяет столь же денационализированную "образованщину".

Даже западники, считающие себя христианами, слишком часто отказываются видеть между ценностью личности и всеединством человечества перед лицом Бога существование промежуточных ступеней, одна из которых — нация.

"Они считают, что задачи христианина лежат только в плоскости личного самосовершенствования: мол, ведь много раз было сказано апостолом Павлом: "нет различия между иудеем и эллином" (Рим. 10:12; Кол. 3:11 и др.)… Такие цитаты, вырванные из контекста, приводятся очень часто. Однако их контекст совершенно ясно говорит о том, что только в наивысших уровнях духа, в соизмерении с Царством Божиим "Нет уже иудея, ни язычника; нет раба ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе" (Гал. 3:28–29). Неразумно ведь из этих слов выводить, что в земной жизни нет "ни мужеского пола, ни женского" — так же и в отношении народов.

Более того: в Новом завете многократно подтверждается, что в земной жизни именно народы — деятели истории. Христос говорит своим ученикам: "идите, научите все народы" (Мф. 28:19); это подтверждается схождением Святого духа на апостолов, которые обрели знание "иных языков" (Деян. 2:4); причем "все народы" сохраняются до конца времен, когда Господь будет их судить (Мф. 25:32). Это говорит о том, что не только человек, но и народ наделен каким-то личностным качеством — только в этом случае к нему применимы нравственные требования и суд. Нация — соборная личность — так это выразил Достоевский… Поэтому мы вправе применять к нации понятия ответственности, воли, судьбы. Мы вправе иметь для этой ступеньки и общественный идеал" — русскую идею. (Назаров М. "Русская идея и современность". 1990) [Прим. 1998 г. ]

Нигилизм этого типа демонстрирует, например, Г. Андреев (Файн), предлагая такой критерий «интеллигентности»: "Прежде всего — сознание самодовлеющей ценности человеческой личности", причем сама личность понимается так: "Моя святая святых — это человеческое тело, ум, талант, вдохновенье, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние ни проявлялись". "Для интеллигента личная свобода — это не только высшая, но и единственно безусловная ценность" ("Грани", 1989, с. 154)…