Бриллиант Кон-и-Гута - Эразм Батенин

— Видите, я никак не мог понять, каким образом мог исчезнуть камень из Британского музея, когда витрина цела и нет никаких, решительно никаких, следов кражи или взлома. Раздумывая над этим, я поручил Джонни выяснить, какое количество камней хранится в витрине в данное время. Мне было известно, что там без рокандского камня должно быть два экземпляра больших и четыре экземпляра камней поменьше, все без надписей.

— Рокандский относится к этой второй группе?

— Нет, к первой, — это довольно большой камень — около метра в поперечнике. Длина каждой строки надписи равна восьмидесяти сантиметрам.

— Дальше? — произнес Мэк-Кормик с интересом.

— По совести скажу, что я и сам хорошо не знаю, почему я заинтересовался количеством камней. Так… простая случайность!

Фон Вегерт улыбнулся. Улыбнулся и Мэк-Кормик. Оба вспомнили теорию Ли-Чана насчет случайности в открытиях и изобретениях.

— И Гарриман…

— Гарриман, которого я снова невольно толкнул в сторону этого вопроса, сделал открытие.

— Открытие?

— Да. Когда он сосчитал количество камней, то оно оказалось соответствующим тому, которое должно было бы быть, если бы рокандский экземпляр не исчезал. Между тем…

— Между тем?

— В витрине оказались все камни налицо, но все без надписей.

— Однако…

— Вы хотите сказать, что рокандский камень имел надпись?

— Вот именно.

— Вот это-то и есть открытие Гарримана. Когда я, недоумевая, беседовал с ним на эту тему после посещения им музея, и он узнал о странности, которую я вам излагаю, его предположением явилось, что рокандский камень лежит преспокойно в витрине, но что надпись его кем-то умышленно затерта, искусно замазана.

— Значит, теперь на камне нет никакой надписи?

— Гарриман заметил, что на боковой части камня внизу наклеена этикетка, на которой написано одно только слово «Янаон».

— Что это значит?

— Еще не знаем, да и вряд ли когда-нибудь узнаем.

— Его предположение проверено?

— Да, с большой осторожностью и с большой тщательностью. Гарриман оказался прав. С того же дня эту витрину N 5-А стерегут даже ночью до нашего возвращения.

— Кому же это нужно было сделать? И зачем? Все тот же Ли-Чан?

Фон Вегерт приостановился:

— Нет. Я думаю… Хотя эта догадка покажется вам невероятной…

— Невероятной? Но почему же?

— Я подозреваю…

— Вы подозреваете? Кого?

— Человека, который вне подозрений.

— Вот как!

— Да. Я подозреваю, что камень скрыл, — и очень остроумно скрыл, — не кто, иной как профессор Шедит-Хуземи.

— Шедит-Хуземи?

— Да. Шедит-Хуземи стремился в свое время всему исследованию рокандского камня дать невероятное направление, но когда Тартаковер и Рибейро отвергли, в конце концов, свое толкование первой строчки надписи, сделанное прямо под влиянием Шедит-Хуземи, — они погибли. Руку Шедит-Хуземи я чувствую и в моем деле с Ли-Чаном. Кроме того…

— Кроме того?

— Шедит-Хуземи доверенное лицо хана рокандского. Последний этого даже и не скрывает. О, хан человек достаточно смелый, чтобы по временам снимать маску…

— Хан? При чем тут хан?

— Это еще надо выяснить.

— Вы удивляете меня, профессор.

— О! Кон-и-Гут и не так еще удивит нас.

— Вы ставите все это в связь?

— Я ставлю в связь все, что делается под зеленой луной, — многозначительно произнес фон Вегерт, делая ударение на последних словах.

Мэк-Кормик замолчал. Он не придал значения последним словам фон Вегерта: только в самом конце своих сборов было им принято решение заняться Кон-и-Гутом, отложив на время охоту, — поэтому не особенно много пришлось ему раздумывать над делом, в которое его сравнительно недавно стали посвящать.

— Я колесил по всему свету, — сказал он, — но не видел и не слышал ничего более странного и таинственного, чем этот Кон-и-Гут!

— Однако, вы последнее время избрали именно Центральную Азию для своих путешествий, — вступил в разговор профессор Медведев, но сейчас же замолчал, боясь, что затронул больные воспоминания Мэк-Кормика.

— Что ж! Надо пользоваться временем! — чуть иронически ответил Мэк-Кормик, — мне кажется, скоро наступят дни, когда ни один англичанин не сможет здесь показаться без риска…

— Что вы хотите сказать этим?

— Только то, что нас здесь ненавидят, я сказал бы — заслуженно ненавидят и, вероятно, не сегодня — завтра отсюда выгонят.

— Как? Вы, Мэк-Кормик, тоже такого мнения?

— Разве вы согласны со мной?

— Я — русский!

— Не смущайтесь. Я знаю: вы, русские, очень вежливы и не любите говорить неприятности своему собеседнику. Но этим вы, поверьте, не говорите мне ничего неожиданного. Я сомневаюсь, чтобы нашелся еще хотя бы один англичанин, который в здравом уме, положив руку на сердце, не знал в душе, что его колониальная песенка спета… Азия уходит из-под наших ног!

— Но…

— Но остается еще кое-что, между прочим — Африка, хотя недалек и тот день, когда и Голоо объявит свою независимость. Видите, как мирно он дремлет, а между тем его братья уже разбужены залпами вашей революции. Вы думаете, я одинок в своем, в своих взглядах?

И Мэк-Кормик продолжал, несколько возбужденный:

— Но для Британии нет другого выхода: колонии питают метрополию. Без колоний Англия превратится в Голландию. Конечно, к этому идет. Это отлично понимается наиболее дальновидными нашими политиками. Но что же делать? Для империалистической Англии важно удержать за собой азиатские рынки возможно дольше.

— Но ведь восстание в Каунпоре раздавили?

— Раздавили. Может быть, раздавят и в Роканде, и в другом месте, если оно вспыхнет, но это судороги. Будущее не принадлежит больше нам.

— Кому же?

— Вам.

— Нам?

— Да, вам, русским. Вы — единственная нация, которая примиряет Восток с европейской культурой и цивилизацией. С вами борется только одна техника, которая еще в наших руках, потому что вы бедны, но ваши идеи уже овладели массами Востока.

— Когда же…

— Когда произойдет то, что должно произойти? — хотите вы спросить. Не знаю. Сначала туземцам надо переменить лозунги. Попросту говоря, им надо сперва покончить с собственными ханами, эмирами и раджами, а затем уж приниматься за нас, англичан. Может быть, им следует это сделать одновременно. Увижу ли это я собственными глазами? Быть может. Но Гарриман и Боб, например, — и Мэк-Кормик кивнул в их сторону, — увидят наверное. В этом я уверен.

Два дня назад, — продолжал Мэк-Кормик, — я взял из нашей походной библиотечки один старый, забытый английский роман с рыцарским содержанием из XIV века, следовательно, времени упадка рыцарства. Перелистывая его, я наткнулся на страницу, которая объясняет как нельзя лучше, когда началось в Англии сращение завоевателя с торгашом, — иначе говоря — солдата с империалистом.