Волхитка - Николай Гайдук

Только это будет после, а пока – идет, бредёт колдунья…

Над белой головою Вечной Странницы день за днём цветут и ярко жухнут зори, в перелесках вьются пружинистые пчелы по утрам, цветы целуют, нежную медвяную пыльцу берут и с протяжным гудом проплывают в тишине по своим воздушным тропам к пасеке. Иногда, заметив чёрствый кусок хлеба у Странницы в руках, пчелы норовят сдобрить кусок медком. Старуха ест и мягко улыбается; кто говорил, что Жизнь горька? Неправда! Жизнь – даже с ночевьём в кустах полыни – самый сладкий мед, мил-человек, запомни: нигде такого меда больше не отведать – только на нашей Земле!

Идёт колдунья по Руси, бредет царевна…

Гроза гоношится над нею – грызет небеса, как ядрёный орешек. Короткие дожди с весёлым хрустом рушатся на землю. Овраги и пригорки поют ручьями; и душа пьянеет и поёт. Кружат голову запахи промытой зелени, яростно-ярко горящей на солнечных сквозняках. Над нею чайка мечется – речным, озерным берегом. Краснобровый ухарь – молодой глухарь – самозабвенно ликует на моховом болоте. Полуденное солнце печёт в покосах; там сердечно и охотно Странницу встречают косари, дают приют в тенистом шалаше, рядом с которым сброшены платки и яркие рубахи косарей, а на соснах с кедрами расстегнулись пуговки янтарного смолья; живицей пахнет, сгубленными травами. И недалеко от родника томится крупно заросевший от прохлады глиняный кувшинчик с молоком – попей, сердечная…

Что ищешь на Земле?

Молчит, молчит сошедшая с иконы загадка века, тайна мастеров… То улыбка чудится в больших её, поднебесной чистоты глазах, то мука – великая мука, такая великая, что посмотришь в эти бездонные очи – сердце леденеет от горя и отчаянья: когда, когда закончатся её страдания? Когда?.. Никто не скажет. Одному только Богу известно сие. Великий мастер, он, конечно, знает, где поставить золотую точку… А пока – бредет колдунья по Руси, бредет царевна и ничего ей, кажется, не надо от судьбы, а только чтобы эта легкая дорога уводила в тихие поля, таящие в себе зерно и цвет, и чтобы изредка хотя бы синь просторов загоралась куполами золотого храма, похожего на манящий мираж. И совсем уж будет ей хорошо, если ввечеру зажгутся звёздочки, все целиком засветятся, ни одна у чёрта в лапах не пропала. И совсем уж будет счастье для неё, когда солнце утром снова засияет за полянами, снова повяжет свой малиновый платок и веселой поступью пойдёт за синими лесами, за горами, за сёлами и деревнями, где слышится гул векового труда. А где-то там, за тихими погостами чернеет на берёзах воронье, ждёт пира, своего, большого праздника – яблоки разворовать да расклевывать на ярком Древе Жизни. И не дай-то Бог, если дождётся! Нет, не бывать такому. Другой здесь праздник будет – с песнями, с гармошками и плясками.

Пускай в веках сияет солнце над тобою, Русь! Загадка века, тайна мастеров, женщина с лицом скорбящих радостей!..

………………………………………………………………………………………………………………

Часть вторая

ДОЧЬ ПЕРСИЯНКИ И ВАНЮША СТРЕЛЯНЫЙ

романтическое предание

Сырым студёным сентябрём, под вечер, на Стреляном кордоне в доме лесника топилась печь: в трубе свистело, всхлипывало, заглушая ровное гудение огня; по стеклу хлестали крученые жгуты нескончаемого дождя; свирепый ветер за стеной кусты заламывал и перекатывал по грязному двору пустое дребезжащее ведро…

Что можно придумать печальнее, хуже подобной промозглой поры? Не вчера, а именно сегодня солнце сгинуло, небеса прохудились не где-нибудь, а непременно над головой того, кто давно мечтал и всей душой стремился на дупелей с бекасами, а угодил… чёрт знает во что и, должно быть, надолго. Не везет, хоть плачь. День с утра похож на вечер – время словно остановилось, заржавев от сырости. И не мудрено такими вечерами впасть в тоску, меланхолию, вздыхать и думать: не начало ли вселенского потопа за окном?

Как вдруг!..

Появляется вдруг перед вами кружка горячего, таёжными настоями пахнущего чая, славный табачок, а главное – рассказчик! Хозяин оказывается остроумным неутомимым рассказчиком. Вы спасены. Вы готовы признать – жизнь прекрасна!

Более того – ну, кто бы мог подумать – не сегодня-завтра, конечно, распогодится и вы об этом, как ни странно, пожалеете: столько недослушано весёлого и грустного в гостеприимном тёплом доме лесника на Стреляном кордоне. Но спасибо и за то, что было там рассказано – немало.

Хвала, хвала сырым студеным сентябрям!

Среди гор нехоженых, тайги немереной, шумящей на ветрах зелёными кудрями, есть одно укромное местечко, известное теперь в народе, – Чёртово Займище.

Старообрядцы-раскольники жили там, своим богам неистово молились, двуперстными знаменьями осеняя душу, в земных поклонах истязая тело и, доводя себя до умопомрачения, живьём себя сжигали по скитам – дымом возносились в небеса… Поздней, в гражданскую войну, партизаны прятались от белой гвардии в староверческих развалинах, свои землянки гоношили, целительными травами отпаивали раненых, питались ягодой, грибом и благодарили не бога, а чёрта, догадавшегося обложить клочок землицы непроходимой топью – чарусой.

Таинственное Займище. Заманчивое.

Местные блудливые коровы, голодным глазом зарясь на густое разнотравье, пробирались по зыбучим тропам к Займищу, нажирались до отвала сочных зеленей и сладко засыпали; наполненное вымя разбухало, коровы спешили в деревню, но обратную дорогу «чёрт с собой унёс». Одурелые от боли животные, дождиком роняя молоко, отчаянно бросались на деревья, раздирали глотки мучительным мычанием и, обессилев, плакали, захлебываясь в жуткой чарусе, – жизнью платили за сытость.

И люди впросак попадали: в погожий летний день или по осени «чёрт манил» с корзинкой пойти на Займище – малины, клюквы нагрести, грибов, лыко с деревьев надрать. А в сухое лето, бедное травой, хитрован какой-нибудь покосы за болотом разворачивал, где повсюду свистит сеноставка – рыжий маленький зверёк, зубами режущий траву и сооружающий стожочки.

Но, в общем-то, люди старались обходить это гиблое место, овеянное страшными легендами и преданиями.

Только один из местных – парень сильный, смелый – часто ходил на Займище и усмехался, когда старики предупреждали: смотри, с огнём играешь – чёрт к себе жить позовет.

Человек тот – Ванюша Стреляный.

Нигде и никогда пуля не дырявила Ванюшу, но людская молва, что морская волна – всё перемешает. Стреляный – это был дед Ванюши, моряк с бригантины, давным-давно когда-то пришедшей в беловодский городок; ночью каторжник с галеры убежал, а рядом стояла бригантина – моряк поплыл вдогонку за разбойником, а стража перепутала впотьмах и подстрелила. Ивану, моряку, пришлось валяться в лазарете. Бригантина ушла. Безвозвратно. Костеря «солёными» словами капитана по прозвищу Рожа Ветров, моряк попил немного с горя, побуянил. А потом Иван женился, глубокие корни пустил в беловодскую землю; вместо румпеля вцепился в плуг, хозяйством оброс, детворой.

Первый внук Ванюшей назван был – в его честь. И прозвище пристало вместе с именем.

– Носи! – благословил пожилой молодого. – Носи и помни: в нашем роду широкая душа – от плеча до плеча, как от Юга до Севера!

Ах, цыгане! Весёлый народ, огневой! Слушаешь песню ли, смотришь ли их залихватскую пляску – нельзя не подивиться искромётности, размаху кочевой души!.. И не всегда спохватишься: да полно! Может, слезу вековую свою прячут они за песнями и смехом? В дорожной пыли и в дымах от костров – за что вам, цыгане, досталась такая «распрекрасная» перекати-доля? Какая такая козырная карта выпала вам – нагадала дальнюю дорогу, которой нет ни края, ни конца?

Летним утром за деревней зазвенела наковальня, послышался могучий рёв медведя, ржание коней и песни под гитару: снова цыгане приехали.

В обед Ванюша Стреляный шагал с покоса. Остановясь в тенёчке под берёзой, вынул кисет, присел на пенёк и закурил. (Мог он дым пускать из уха, ребятишек веселил в деревне).

Но покурить не пришлось: в знойной тишине почудился ему девичий смех. Затоптал Ванюша цигарку и поднялся, недоумевая. Раздвинув нагретые ветки, вышел к берегу и услышал переплеск воды на Русалкиных Водоворотах – никто из местных там купаться не рисковал.

Громыхая сапогами, он спустился к воде, подкосил рукою свет, но в реке не обнаружил никого. Зато под берегом лежала пёстрая одежда, похожая на букет диковинных цветов, рядом – браслеты тёмной меди, костяной узорный гребешок и монисто – длинное ожерелье из каких-то разноцветных камней, из чужедальних монет, какие встречаются у цыганок.

Стреляный широк в кости, руки – что лопаты: одной ладошкой он сгрёб одежду, пошутить хотел, припрятать. Но услышал игривый оклик:

– Караул! Держите вора!

Ванюша обернулся и похлопал синими наивными глазами: где? кто? Недалеко от берега в воде маячило смуглое лицо. Ванюша присел на корточки.