Невидимая сила. Как работает американская дипломатия - Уильям Бёрнс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале 1996 г. истек срок моего назначения в Москву. Меня отозвали в Вашингтон, где я занял пост управляющего делами Государственного департамента. На этом высоком посту я должен был обеспечивать незамедлительное исполнение поручений госсекретаря сотрудниками Госдепа. Хотя это было значительное продвижение вверх по карьерной лестнице, я с сожалением покидал Россию и расставался с интереснейшей работой в стране, где происходили такие серьезные изменения.
В последующие годы, когда случались горячие дебаты на тему «Кто виноват в том, что мы потеряли Россию», я часто думал о том, в чем мы оказались правы, а в чем ошибались. На самом деле мы не могли потерять Россию – просто потому, что она никогда не была нашей. Русские как нация тогда утратили веру в себя и уверенность в своих силах, и рано или поздно им пришлось бы заново создавать государство и экономику. В XX в., который был на исходе, думал я, целые поколения русских пережили долгие годы горя и лишений. Чтобы преодолеть последствия этой трагедии, понадобится не несколько лет, а несколько новых поколений. И сделать это за русских до сих пор не смог никто, даже США на пике своего могущества в период после окончания холодной войны.
Как позднее выразился Тэлботт, имея в виду используемое российскими реформаторами понятие «шоковая терапия», лучший рецепт безболезненного перехода России к рыночной экономике – «больше терапии, меньше шока». Но это было всего лишь одно из наших (возможно, ошибочных) представлений, лишь добрый совет, но отнюдь не грандиозная экономическая инициатива, в которой так нуждалась Россия, не новый План Маршалла, который помог бы быстро восстановить разрушенную постсоветскую экономику. Русские не потерпели бы масштабного иностранного вмешательства, нацеленного на перестройку их экономической жизни. Им ничего не оставалось, как пройти этот трудный путь самостоятельно.
Когда дело дошло до международных соглашений по безопасности, мы оказались не столь великодушны, как советовал Черчилль. Сидя в посольстве в Москве в середине 1990-х гг., мне казалось, что расширение НАТО было в лучшем случае преждевременным шагом, а в худшем – бессмысленной провокацией. Я понимал и принимал аргументы в пользу поддержки недавно освобожденных стран Центральной Европы, у которых были серьезные исторические основания опасаться жаждущей реванша России. Я отчетливо осознавал необходимость прочной привязки этих государств к западным институтам, но считал, что, прежде чем официально вступить в НАТО, они должны пройти через долговременные участие в программе «Партнерство во имя мира». Однако, как оказалось, я принимал желаемое за действительное, полагая, что мы могли открыть им дверь в НАТО, избежав долговременных негативных последствий для наших отношений с Россией, страдающей от собственного исторического ощущения незащищенности.
Если говорить о первом этапе расширения НАТО и принятии в члены организации стран Центральной Европы, то Кеннан, на мой взгляд, несколько сгустил краски. Да, этот шаг сказался на перспективах наших отношений с Россией негативно, но отнюдь не фатально. По-настоящему серьезную стратегическую ошибку мы совершили – и тут Кеннан оказался провидцем – позднее, когда по инерции начали подталкивать к вступлению в НАТО Украину и Грузию, несмотря на прочные исторические связи России с обоими этими государствами и ее еще более резкие возражения, чем в случае со странами Центральной Европы. Тем самым мы нанесли нашим отношениям с русскими непоправимый ущерб и спровоцировали желание будущего российского руководства поквитаться с нами.
Сколько бы мы с русскими ни твердили друг другу, что от окончания холодной войны и распада СССР все только выиграли и никто не проиграл, нам все-таки не удалось предотвратить у них ощущение поражения и унижения, вызванное этими событиями. Исторические процессы протекают волнообразно, и Россия, как это было уже не раз в ее бурном прошлом, в конечном счете должна была оправиться от катастрофы. Рано или поздно должен был наступить момент, когда Россия стала бы достаточно сильной, чтобы отказаться от роли младшего партнера, в которой она чувствовала себя так некомфортно, даже если в долгосрочной перспективе ее роль как великой державы продолжала бы ослабевать. Этот момент настал раньше, чем ожидал кто-либо из нас.
4
Иордания: поворотный момент и сила партнерства
Король Хусейн выглядел ужасно: осунувшийся, бледный, с печальными, как затянутое облаками небо над Амманом в тот пронизывающе холодный январский день, глазами. Долгая борьба с тяжелой болезнью близилась к концу, рак побеждал, и монарх отбывал в клинику Мэйо в Миннесоте на очередную и последнюю пересадку костного мозга. Мы с Лисой приехали в аэропорт проводить короля. Там уже собрались представители королевской семьи и несколько высокопоставленных иорданских чиновников. Настроение у провожающих было подавленное и тревожное – все думали о том, что ждет их впереди, пытаясь заглянуть в будущее. Хусейн сидел на троне почти полвека, и иорданцам трудно было представить, чтó произойдет после ухода единственного правителя, которого они знали.
Небольшая группа провожающих выстроилась вдоль пути следования Хусейна к королевскому лайнеру. Он шел медленно, опираясь на трость. Было видно, что ему трудно двигаться. Его голос был непривычно тих и слаб, но он не утратил своей обычной учтивости. Я сказал королю, что мы думаем о нем и молимся за него, что он сам и его страна могут рассчитывать на нашу поддержку. Хусейн сжал мою руку, улыбнулся и прошептал несколько слов благодарности.
Рядом с Хусейном была заплаканная королева Нур. Она выглядела усталой и печальной, но изо всех сил старалась улыбаться. Наследный принц Абдалла и принцесса Рания тоже были здесь. Чета казалась немного ошеломленной – несколько дней назад они узнали, что наследуют престол и в скором времени станут королем и королевой Иордании.
Когда королевский лайнер поднялся в воздух, несколько телохранителей короля – рослых парней с Восточного берега реки Иордан – начали тихо всхлипывать. Я уже собрался уходить, как вдруг ко мне подошел пожилой придворный. Он взял меня за руку и спросил:
– Как вы думаете, увидим ли мы его еще?[41]
* * *Мое возвращение в Иорданию чуть более чем через 10 лет после первого назначения в эту страну, теперь уже в качестве посла, во многих отношениях было большой удачей. Во-первых, дипломатов моего возраста нечасто назначали на столь высокий пост. Во-вторых, я ехал в Иорданию в очень интересное время – в период, когда власть переходила от Хусейна к Абдалле. Этот процесс как бы символизировал начало глубоких изменений, начавшихся и в Иордании, и в регионе в целом. В-третьих, это было самое захватывающее путешествие из всех, в которые я когда-либо отправлялся вместе с семьей. Лиса работала в Государственном департаменте и занималась координацией работы с беженцами в регионе. По роду службы
