Белый шаман - Николай Шундик

– Я не хочу к верхним людям, – ответил Пойгин. – Там я не буду чувствовать твоё тело.

У яранги громко кричали и смеялись дети, переговаривались женщины, вытаскивая из своих очагов пологи, чтобы как следует выморозить вспотевший за ночь олений мех и выколотить иней тяжёлыми тиуйгинами; потом, когда придёт время для сна, пологи снова будут установлены в ярангах.

– Надо вытаскивать и наш полог, – сказала Кайти, вздохнув бесконечно тяжко.

– Наш полог, – с горечью передразнил жену Пойгин. – Нет у нас с тобой своего полога, скоро будем, как Гатле, в шатре мёрзнуть.

Кайти поправила огонь в почти потухшем светильнике и принялась надевать керкер.

– Подожди, – попросил Пойгин, любуясь её телом. – Подожди. Мне надо тебя запомнить.

Кайти вскинула на мужа испуганные глаза:

– Ты что, опять хочешь от меня уехать?

– Нет, нет. Я хочу запомнить тебя навсегда. Возможно, я когда-нибудь вернусь в этот мир из Долины предков камнем. Буду стоять вечно на высокой горе и разглядывать памятью, какая ты есть.

– Тогда я рядом с тобой тоже встану камнем. Пойгин засмеялся.

– О, тогда кто-нибудь увидит, что камень сошёл со своего места. Ты думаешь, я выдержу, если ты окажешься рядом?

Неумолимое время совершало свой бег, вращались звёзды вокруг Элькэп-енэр, плыла по небу луна, упиваясь своей безраздельной властью, пока солнце гостило где-то в других мирах. Оставив Кайти в стойбище чёрного шамана, Пойгин, повинуясь ходу времени, ехал на встречу с главными людьми тундры, не зная, что будет с ним. В пологе яранги Рырки его уже ждали.

– Донесёшь ли ты чашку с чаем до рта, не расплескав на шкуры? – добродушно щуря узенькие глазки, спросил Эттыкай. – Наверное, это нелегко сделать после долгожданной встречи с женой.

Пойгин скупо улыбнулся, не столько в ответ шутнику, сколько Кайти, которую он так отчётливо видел в памяти.

Пойгина поили чаем, кормили мясом, пока ни о чём не расспрашивая. Но вот Рырка вытер лоснящиеся от оленьего жира руки сухой травой, раскурил трубку, протянул её Эттыкаю и сказал:

– Начнём наш самый важный разговор. Мы желаем, Пойгин, послушать твои вести с морского берега. Рассказывай всё по порядку, постарайся ничего не забыть.

Вапыскат с вялым видом обгрызал рёбрышко оленя, на Пойгина он, казалось, не обращал ни малейшего внимания.

Пойгин медленно допивал чашку чая, чувствуя, как тревожно колотится его сердце. «Невидимый свет Элькэп-енэр, проникни в меня, дай мне спокойствие. Я не знаю, что мне им говорить, как быть дальше».

– Ты что, опять будешь молчать? – показывая, как ему трудно испытывать своё терпение, спросил Эттыкай.

– Я не знаю, что вам говорить. Я пока не понял, что происходит в стойбище Рыжебородого. Безумных детей я там не видел…

Вапыскат швырнул обглоданную кость в продолговатое деревянное блюдо и вдруг беззвучно засмеялся.

– Теперь я понимаю, почему он так долго молчал, – промолвил чёрный шаман, резко прерывая смех. – Он уже, наверное, приглядел себе местечко в деревянном стойбище Рыжебородого. Будет дуть в железную трубу и реветь, как сто моржей, вместе взятых.

– Я дул в эту трубу, – неожиданно для самого себя признался Пойгин. – У меня она не ревела, а только шипела и хрипела.

– Ты дул в эту трубу?! – в величайшем изумлении спросил Эттыкай. – Что ты там делал ещё?

– Слушал, как жена Рыжебородого учила детей понимать знаки немоговорящих вестей. Моё имя таит в себе шесть знаков. Я их почти запомнил, потом попытаюсь начертить на снегу.

– Как же ты выдрал волосы из бороды пришельца? – спросил Рырка, нетерпеливо набивая трубку табаком.

– Я не выдирал. Он сам отстриг клок бороды и завернул в бумагу.

– Сам?! – взревел Рырка, роняя трубку и просыпая на шкуры табак.

– Да, сам. Это вызов тебе, Вапыскат. Рыжебородый сказал, что не боится твоей порчи.

Вапыскат всё это выслушал, крепко зажмурив глаза и до боли закусив мундштук трубки, так что вздулись на его тонкокожем сморщенном лице желваки.

– Ну вот, кажется, и дождались желанных вестей, – наконец сказал он усталым, расслабленным голосом. И вдруг выкрикнул: – Предатель! Я знаю, ты уже успел своими солнечными заклятиями оградить Рыжебородого от моей порчи. Теперь я ничего не смогу с ним поделать.

– Зачем же хитрить, Вапыскат, – дерзко усмехаясь, сказал Пойгин. – Ты своё бессилие не объясняй тем, что я тебе противостою. Я не охранял Рыжебородого заклятиями. Он мне пока не друг и не враг…

– Не друг и не враг? – всё больше свирепея, спросил Рырка. – Нет, мы тебе растолкуем, что он именно враг! Мы тебя ещё заставим расправиться с ним, как с врагом.

– Заставить меня невозможно.

– Замолчи! – прервал Пойгина Вапыскат. – Мы не желаем больше выслушизать твои безумные слова. Я сейчас же поеду в ущелье Вечно живущей совы и сделаю заклинание перед луной у головы мёртвого оленя. И пусть на тебя и на Рыжебородого найдёт порча.

– Нет там теперь головы мёртвого оленя, – сказал Пойгин, увлекаемый ветром своего дерзкого вызова. Да, он чувствовал, что находится не в ладу с благоразумием, но ничего поделать с собой не мог. – Я сжёг ярангу. Твоя чёрная собака, настоящий хозяин которой Келе, видела, как бежала от моего огня луна!

Вапыскат закрыл лицо руками, тихо выборматывая невнятные слова. Вдруг оторвал ладони от лица, выкрикнул, указывая пальцем на Пойгина:

– Он безумный! Рыжебородый вселил в него безумие. Свяжите его. Я буду выгонять из него духа безумия.

На Пойгина всей своей тяжёлой тушей навалился Рырка, за ним Эттыкай. Ему связали арканом руки, опутали ноги, а на лицо накинули шкуру чёрной собаки. Пойгин начал задыхаться, теряя сознание.

Пришёл он в себя, когда его голову высунули из-под чоургына в шатёр яранги. Глотнув свежего воздуха, он застонал, не в силах понять, что с ним происходит. Его опять вволокли в полог. Мигало, едва не угасая, пламя светильника, шевелились тени от голов главных людей тундры.

Вапыскат налаживал бубен, осторожно проводя ладонью по его коже, ощупывая ободок. Время от времени он вздрагивал, подёргивая головой, выкрикивал бессвязные слова: начинались «невнятные шаманские говорения». То Рырка, то Эттыкай протягивали шаману трубки, и тот жадно затягивался: табачный дым помогал ему погрузиться в «иной мир».

Пойгин с прояснённым сознанием молча наблюдал за тем, что происходит в пологе: он понимал, что аркан, которым его связали, не порвать, сейчас он мог противостоять чёрному шаману лишь заклинаниями. «Я лежу лицом вверх и смотрю сквозь полог, сквозь дыру в верхушке яранги, смотрю на тебя, Элькэп-енэр. Свет твой, имеющий силу ничем не поколебимого неподвижного стояния, входит в моё сердце, внушает спокойствие. Он очень чистый, твой свет. Он дарует силу неумирания. Я наполняюсь этим светом и прогоняю им духов страха. Устыдись, чёрный шаман, своего бессилия. Ты связал арканом мои руки и ноги, пусть я пока буду пребывать в таком состоянии. Но ты не связал своим мерзким арканом моё сердце. Я не боюсь тебя, чёрный шаман! Свет Элькэп-енэр поможет моему рассудку. Я лежу лицом вверх и смотрю на тебя, Элькэп-енэр. Я чувствую, что твой свет со мной, и мне совсем не страшно».

Вапыскат порой низко склонялся над лицом Пойгина, заглядывая в его неподвижные, совершенно спокойные глаза.

– Я знаю, ты сейчас мысленно произносишь свои солнечные заклинания, обращаешься к Элькэп-енэр. – Чёрный шаман ткнул пальцем в потолок полога. – И если ты не закроешь глаза, я опять накину на тебя шкуру чёрной собаки. Вот она, видишь?

– Я не закрою глаза.

Вапыскат накинул на Пойгина шкуру, навалился на него сам. Чувствуя, что задыхается, Пойгин собрал все силы, повернулся на бок. Вапыскат попытался повернуть его лицом вверх.

– Помогите мне! – крикнул он Рырке и Эттыкаю, хватаясь за сердце. – Я слишком накурился, у меня заходится сердце.

Рырка бросился было к Пойгину, однако Эттыкай жестом остановил его. И когда Вапыскат, закинув голову кверху, начал опять произносить «невнятные говорения», Эттыкай тихо сказал:

– Пойгин может умереть от удушья.

– Пусть умирает, – ответил Рырка.

– Всё больше и больше приходит вестей, что русские убийство не прощают. Они могут год разыскивать убийцу, пять лет и всё равно находят…

– Не слишком ли ты их боишься? – вдруг вскрикнул Вапыскат, прекращая свои «невнятные говорения». – Я ещё не так глубоко погрузился в «иной мир», чтобы не слышать твои трусливые речи.

Эттыкай промолчал.

Вапыскат схватил бубен, ударил в него несколько раз, тихо запел: «о-го-го-го, о-о-о». Потом толкнул в плечо Пойгина, тот без сопротивления опять повернулся на спину, глядя на воображаемую Элькэп-енэр. Вапыскат почти накрыл лицо Пойгина бубном, дробно и гулко ударяя пластинкой китового уса. Затем вскинул бубен кверху, встал на колени и завыл по-волчьи, порой прерывая завывания всхлипом и стоном. Бубен грохотал всё неистовей, всё чаще вырывались из тщедушной груди шамана возгласы, смысл которых было невозможно понять. Бросив бубен на шкуры, Вапыскат схватился за голову, начал качаться из стороны в сторону, стеная и ухая. Порой он вскидывал голову и принимался душить себя, закатывая глаза так, что исчезали зрачки. И было жутко смотреть в эти бельмастые, слепые глаза.