Оборотная сторона НЭПа. Экономика и политическая борьба в СССР. 1923-1925 годы - Юрий Жуков

Делая доклад первым, 21 сентября, Брандлер убаюкал всех своими подсчётами. Мол, КПГ уже приступила к созданию вместо «сотен» «военизированных боевых организаций в форме 15 дивизий по 5 тысяч человек», которые, по его словам, можно было «поставить на ноги в течение шести недель». Добавил, что для командования ими имеются «школы красных офицеров», через которые уже прошли подготовку семь тысяч двести человек. Полёт фантазии Брандлера тем не ограничился. Он твёрдо пообещал: в Саксонии и Тюрингии с их 13 миллионами населения нет «силы,, которая была бы способна помешать нам взять власть». И заключил — сигналом к восстанию станет начало всеобщей забастовки.

Попытался несколько охладить пыл Брандлера другой лидер немецких рабочих, Тельман. Выступая 23 сентября, втором рабочем дне совещания, заявил: предыдущий докладчик от КПГ «переоценил наши силы, дав неверную оценку «того, что четыре пятых социал-демократических рабочих уже стоят на левом фланге НСДПГ (независимой социал-демократической партии Германии. — Ю.Ж.), то есть фактически примкнули к коммунистам. По его мнению, «из 15 миллионов пролетариев 9 миллионов находятся в профсоюзах и 1 миллион организован политически», то есть состоит в одной из трёх рабочих партий — СДПГ, НСДПГ, КПГ. Но согласился Тельман с подсчётом Брандлером сил для вооружённого восстания. «У нас, — отметил он, — имеется 250 тысяч в пролетарских «сотнях». Тут же уточнил — «по-видимому, лишь в Средней Германии», иными словами, в Саксонии и Тюрингии. Признал Тельман и весьма важное — «у нас есть большой склад оружия, но оружие ещё не передано в руки пролетарских масс».

Зиновьев, делая доклад на третьем заседании, 25 сентября, так и не захотел посмотреть правде в глаза, очарованный заявлениями немецких товарищей. Упорно отстаивал свою прежнюю позицию. «Мы, — заявил он от имени руководства ИККИ и РКП, — оцениваем ситуацию таким образом, что события назрели и что они разразятся решающим образом в самое ближайшее время. Мы можем очень многое выиграть и имеем шансы победить, если введём в действие все силы. Речь идёт не только о германской революции, а о начале международной революции… Германская революция не локальная, а является международной революцией, и все партии (коммунистические. — Ю.Ж.) должны понять, какой решается вопрос».

Выступая же на заключительном заседании, 4 октября, Зиновьев пошёл в своих прогнозах ещё дальше. «Мы все, — обобщил он на правах председателя совещания, упорно принимая собственные жгучие желания за реальность, — пришли к выводу, что революционный кризис в Германии назрел и что теперь вопрос о вооружённом восстании и решающей борьбе стал задачей дня почти в буквальном смысле слова. Для нашей общей ориентировки мы назначили срок, так как мы считаем, что если назрели все объективные предпосылки, революционной партии следует определить срок для проведения всей необходимой подготовки. Таким ориентировочным сроком мы назначили 9 ноября (то есть через те самые шесть недель, названных Брандлером. — Ю.Ж.)…

Мы пришли к решению, — продолжал Зиновьев, без каких-либо объяснений изменив свой прежний прогноз относительно развития событий в Европе, — что наша партия не может призывать к восстанию в Руре (оккупированном французскими войсками. — Ю.Ж.), но после взятия власти в Берлине, в Средней Германии, пролетарское правительство призовёт рабочих Рура к невооружённому выступлению… (Призовёт) заявить, что в соответствии с поручением пролетарского правительства рабочие Рура готовы на определённых условиях поставлять уголь французам. Само собой разумеется, при условии, что Германская советская республика получит свою часть, а Франция признает пролетарское правительство и заключит с ним соответствующий договор».

Столь значительная поправка к ранее оглашённому плану свидетельствовала об очень многом. Во-первых, о явном отказе от войны с Францией и её союзниками, Польшей и Чехословакией. Видимо, из-за осознанной, наконец, весьма очевидной опасности не только потерпеть сокрушительное поражение в самой Германии, но и вслед за тем утратить власть даже в СССР. Во-вторых, говорила такая поправка и о неуверенности Зиновьева в победе революции на всей территории Германии. Ведь не случайно же он, вслед за Брандлером, Тельманом, другими выступившими членами руководства КПГ, вёл теперь речь лишь о Берлине, иначе говоря, о Мекленбурге и Бранденбурге, подразумевая вместе с тем лежащие к востоку Померанию, Силезию, Восточную Пруссию. Даже не упомянул ни оккупированную Рейнскую область, ни Баварию с Баденом, ни Ганновер и Брауншвейг. Что это могло означать, сам Зиновьев не объяснил, а остальные даже не попытались задать ему такой вопрос, объяснить столь странную «историю с географией».

Но такую, умеренную, позицию Зиновьев занял лишь, выступая 4 октября, в конце совещания. Троцкий же с самого его начала выражался весьма осторожно. Постоянно использовал такие выражения, как «лишь в том случае, если», «если дело обстоит так». И наиболее чётко выразил свой взгляд 25 сентября.

«Должен сказать, — произнёс он, — что из сообщений, сделанных немецкими товарищами — я говорю совершенно откровенно, ибо речь идёт действительно о судьбе германской революции, я увидел, что к делу подходят слишком легко. Слишком легко, когда речь идёт о вооружении, подготовке, о недооценке трудности захвата власти. Ведь речь идёт действительно не о том, что нам нужно будет делать с Рурской областью, не о трудностях, которые появятся после захвата власти. Речь сейчас идёт о том, чтобы взять власть. Цифры, приведенные здесь, были несколько противоречивыми потому, что нет чёткого и ясного представления об этом деле именно потому, что организационно-техническому процессу взятия власти не придаётся должного значения».

Напомнив тем о своей решающей роли в октябрьские дни 17-го года, Троцкий продолжил учительские наставления. Наставления человека, пока единственного, кому удалось организовать взятие власти.

«Если дело обстоит так, — продолжил Троцкий свои указания, — что революция не является туманной перспективой, а главной задачей, то её должно сделать практической организационной задачей. Фиксировать срок революции на годы нельзя, на месяцы — достаточно трудно. Но если политически необходимые предпосылки имеются, то революция становится организационно-технической задачей и, следовательно, нужно назначить её срок, подготовить её и ударить… Я думаю, что немецкий рабочий класс полностью созрел для этой задачи»{221}.

Сталин, присутствовавший только на трёх заседаниях из шести, хранил полное молчание. Ни разу не выступил, не подал реплики, не задал вопросов. Лишь единожды оправдал своё участие в совещании. Представил 26 сентября письменные предложения «Что могут выиграть коммунисты, если они обратятся к левым с призывом об объединённом правительстве», иными словами — о едином фронте. Сформулировал условия для такого объединения: «разрыв с правыми с-д; экспроприация капиталистов; разрешение рурского вопроса за счёт буржуазии; всемерная поддержка безработных».

Вслед за тем высказал суть такого предложения: «Если левые согласятся, то выиграют коммунисты, ибо с-д будут расколоты, а левые поплетутся за коммунистами. Если левые не согласятся, что вероятно, выиграют опять коммунисты, ибо левые будут разоблачены как прихвостни правых. И в том, и другом случае колеблющиеся слои рабочих будут завоёваны на сторону коммунистов»{222}.

На том и без того весьма слабый интерес Сталина к проблемам германской революции окончательно иссяк.

Тем временем в самой Германии происходили события, совершенно не предусмотренные ни теоретиком Зиновьевым, ни практиком Троцким, ни руководством КПГ. 26 сентября, когда в Москве ещё шло совещание, в Мюнхене земельный кабинет министров назначил своего прежнего премьера Густава фон Кара комиссаром Баварии. Сделал тем самым первый шаг на пути к отделению.

В ответ президент Германии Фридрих Эберт, социал-демократ, объявил в стране чрезвычайное положение, а канцлер Густав Штреземан заявил о возобновлении выплаты репараций. Обеспечив тем невмешательство Франции, потребовал от военного министра Отто Гесслера и начальника управления сухопутных сил генерала Ханса фон Секта ликвидировать любые поползновения сепаратистов как в Баварии, так и в Пфальце Рейнской области{223}.

Эти события достаточно наглядно продемонстрировали, что центральное правительство достаточно сильно. Однако никто из участников совещания в Москве не обратил на то никакого внимания, не стал учитывать в разрабатываемых планах восстания. Лидеры Советского Союза, ничуть не сообразуясь с реальным положением, продолжали жить в иллюзорном мире, уповая на скорую революцию в Европе. Да и что им оставалось делать, если итоги завершившегося 31 сентября хозяйственного года вновь оказались неутешительными.