Очаги ярости (СИ) - Бреусенко-Кузнецов Александр Анатольевич

Отослать Эссенхельда вовремя не получилось. Тот зомбяк, что за ним пристроился, вдруг опасно ускорился в своём нелепом движении.

Пако рявкнул:

— Вон он!!!

А зануда Мика затеял ещё пояснять, дескать, подлый гад специально пристроился к новичку, чтобы тихо добраться от самого перевала. Идиотское пояснение, что и говорить: если бы зомбаки были настолько умны, в чём же тогда их от живых отличие?

Дабы пресечь разговорчики, Руис возвысил голос, призывая самых трепливых:

— Пако, Рамирес, Мика — вперёд! Жги мерзавца!

Дальше — рутина. Тренированные действия троих огнемётчиков, не желающих пропустить горящего мертвяка на деревянный мост. Подлый зомбак превратился в факел, но продолжал ещё двигаться — эти такое умеют.

Тем не менее в полудюжине метров от моста факел успешно рухнул. Повезло ещё, шёл один. Будь их, к примеру, трое, вшестером еле-еле бы справились. Ну а коль зомбяков чёртова ватага — не удержать их никак иначе, только подпалив заодно с мостом.

— Повезло, — прокомментировал Пако.

Обернулись, а живой новичок ещё тут, и глаза любопытные, и вопросики дебильные о зомбаках наготове.

— А ну проходи! — потребовал Руис. — Нечего тут!..

А Рамирес вдогон посоветовал:

— Забудь, что видел. В посёлке о зомбяках ни слова, понял? Решат, что ты сеешь панику — печень отобьют. А она ведь у тебя одна.

Это он хорошо завернул про печень, даром что слишком заносится. Произвёл впечатление на новичка. Тот, поди, поостережётся теперь в Бабилоне расспрашивать. Кстати, целее будет. Ведь охране внутри периметра — жлобоватым ребятам с Плюмбума — им и правда недорого стоит отработать любопытным по печени.

— Странный тип, — сказал Мика, хмуря морду вслед Эссенхельду.

— Нездоровое любопытство, ага, — согласился Пако, — до добра не доводит.

— Не о том я! — Мика сплюнул с моста.

— Так о чём?

— Как бы не оказалось, что паренёк того зомбака нарочно привёл, вот и зубы нам заговаривал, чтобы ловчей провести в посёлок…

— Не выдумывай! — поморщился Руис.

Ну а тот:

— О заклад бы побился: дело с парнем нечисто!

— Ерунда, — подытожил Руис. — Да и как доказать?

Имя у Эссенхельда так в тот раз и не выяснили: недосуг было спрашивать, да и не их задача. Но запомнили, как он выглядел. Если Мика недоброе заподозрил, то и всем другим по том случае вроде занозы оставил. Даром, что Мика по жизни такой занозистый: как застрянет на чём, вездеходом оттуда не сдвинешь.

2

Что Эссенхельда зовут Эссенхельдом, это сделалось ясно вместе с его специальностью. Парень-то, как выяснилось, ксенозоолог. Пако трепался о том уже через день, стоя на том же мосту. Помните, мол, позавчерашнего новичка? Ну, за которым зомбак пристроился? Так он вот кто таков!

А на Эр-Мангали с ксенозоологами туговато — с тех самых пор, как поганые хвандехвары сгрызли-сжевали старину Гринчестера. И вся планета в курсе: ксенозоология очень важна. Дело не только в авторитете покойного учёного. Дело, скорее, в том, насколько иначе стали вести себя ксенотвари после его смерти. Оказалось, Гринчестер при жизни на них влиял, а как умер, так перестал.

Кто живёт на планете, тот в курсе: ксенофауна Эр-Мангали — те ещё звери. Нападают на колонистов отчаянно, просто чтобы напасть. Террористы четвероногие — так их потом обозвал озорник Рамирес. Он не прав, но лишь потому не прав, что четыре ноги — не обязательный признак. А террористы — ну да, это да: животные-террористы. Чтобы суметь перестать провоцировать их на террор, нужен планете второй Гринчестер.

У Гринчестера был ученик Альварес. Но у этого, как говорил Рамирес, не планетарный размах. Мелок Альварес, мелок. То, чему он успел научиться, выглядело не круто. Ну, и в Новом Бабилоне он не пришёлся — в Джерихоне осел. Там он, наверное, пригодился, раз прикормили, да так и не выгнали. Но Бабилон-то… Бабилон-то остался голым.

— Ксенозоолог? — Мику аж перекосило. — Кто угодно так назовётся! Лишь бы тяжело не работать, а изучать зверей и подражать Гринчестеру.

Пако терпеливо напомнил:

— Он же новичок, этот Майк. Он не знал, кем назваться выгодно.

Мика вновь:

— Новичков опекает Бенито. Мог и этого подготовить, подговорить. А умеет ли что-нибудь Эссенхельд, мы ещё посмотрим.

А Рамирес:

— Будь покоен, его испытают.

— Испытают, — кивнул и Руис. — Я даже знаю, как.

— Так Бенито… — снова заладил Мика.

— Не Бенито! — прервал его Руис. — Испытывать будет Флетчер. О хвандехварах в посёлке слышали? Ну так вот!

3

Руис угадал. Было, конечно, не мудрено, но всё равно же приятно, что сообразил самым первым! Флетчер и правда привлёк новоявленного ксенозоолога к делу о ночных бесчинствах неуловимой шайки хвандехваров-убийц. К старому-старому делу о случаях людоедства.

Этот слух до него донёс уже не ушастый Пако. Раскололся Мак-Кру, сизоносый свирепый коп, один из первейших людей самого Флетчера. Раскололся — известно, по пьяни. Всякий знает, на трезвую голову и Мак-Кру не больно болтлив. Ну а как хорошенько накатит, превращается в злобный фонтан из ядовитых слов. И уж если тебя угораздило тоже попасть под фонтан, тут уже хочешь не хочешь, а выслушать надо всё, а коль надобно что разузнать, знай лови, чего брызжет, авось посчастливится.

Руис был в увольнении, пьянствовал в забегаловке на Пикадилли, в той, где, во-первых, погромче музыка, а, во-вторых, есть зеркальная стенка у барной стойки. Музыку он не сказать, что любил, но не мог и терпеть, когда кто-то её перекрикивает. Как услышал отборную ругань, вышел к стойке взглянуть на источник, примостился на стул рядом с пьянющим копом, тут и догадался, откуда звук. От него же, от злюки Мак-Кру, от напарника грустного Годвина. Как разорялся бедняга, это стоило не только послушать, но и понаблюдать за цветом лица!

— Делать Флетчеру нефиг, — рычал Мак-Кру, — поручает задачи придурочным молокососам!.. Обещал нашу с Годвином помощь, и кому? Ксено, мать его…

— …зоологу? — подсказал Руис.

— Нет, ботанику! — Пьяному копу лишь бы противоречить, а смыслы речений — дело уже десятое. — Флетчер нас с Годвином не спросил, а пообещал содействие. Кому? Зачем?..

Оказалось, ушлый малец Эссенхельд попытался устроить полноценный допрос в Следственном отделе, и не кому-нибудь там, а самим Годвину и Мак-Кру. Впрочем, ничего неприличного Майк у них, кажется, не спросил. Всё по делу: о ночном людоедстве в бараках, о путях, о протоколах следственных действий. Годвин и Мак-Кру их, поди, поленились когда-то составить, а наивный юнец — он возьми о том, да спроси…

Хитрый слушатель Руис Перейра с удовольствием в это дело вникал, похохатывая про себя над избыточно уязвлённой гордостью захмелевшего следователя, но при этом не забывая ни подливать, ни сокрушённо поддакивать. Одного не учёл: он и сам был отнюдь не настолько трезв, чтоб сойти за невидимку-шпиона. На лице выражал слишком многое из того, что на душе возникало. Как итог — дождался затрещины аккурат по ухмылке.

Сфокусировал взгляд — а Мак-Кру не сидит уж на прежнем месте, а вскочил на нетвёрдые ноги весь красный, будто ксенорак в кипятке, и орёт оскорбительные слова:

— Черножопый латинос, ты издеваться?!!

— Я?! — изумился Руис. Но поглядел на своё отражение в зеркальной поверхности рядом и убедился сам: с припечатанной копом ухмылки до сих пор не сошёл издевательски-хитрый оттенок.

Ну а если его самого с такой миной бы кто-то слушал?

Самокритика не помогла. Оплеуха звала к отмщению, а Перейра с Мак-Гру, как на грех, в подходящем статусе, чтобы добром друг другу не уступать, а помахать кулаками. Как результат, Руис влепил супротивника мордой в зеркало, ну а тот его бросил затылком об автомат музыкальный.

Зеркало и музыка пострадали, люди выдержали. Чересчур уж оба были пьяны. А ещё — знали меру, как ни парадоксально звучит. Меру в том, чтобы друг друга не ухайдокать насмерть. Не пустили в дело ножи, хотя эту «блестящую» тему насчёт «пореши его, суку» кое-кто и подсказывал. Рядом с их дракой толпился и пах возбужденьем животным воплощённый свинячий Плюмбум: эти всегда на какую-то дрянь направят, дай им лишь только случай.