Time - Альберт Григорьевич Горошко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я встал с высокой кровати и выглянул за печь – в доме никого не было. Моя верхняя одежда висела на гвозде в сенях, не было только рубашки, майки и трусов. Я надел брюки и пальто и вышел на улицу. Во дворе бродили куры и пара гусей. Гуси зашипели, пригибая головы на вытянутых шеях к земле и растопырив крылья. Из сарая в глубине двора доносился шорох.
Я, вспомнив вчерашний реверанс у ворот, поспешил в дом, чтобы не беспокоить хозяев. Мне было очень неудобно за внезапное вторжение к этим людям, тем более, что это могло повлечь за собой последствия, что-нибудь изменившие бы в их дальнейшей жизни. Надо было отсюда уезжать, своих я увидел, а долгое общение между нами наверняка вскроет наши родственные отношения.
– На, сынок, попей молочка вот, – и хозяйка поставила крынку на стол. – Что же ты, сердешный, так худо оделся? Мы с Евдокимом перепугались – думали тиф у тебя. Всю ночь стонал, одежда вот вся вымокла, жар у тебя был.
– А уезжал – было не холодно, – сказал я, отпив теплого топленого молока. – Проездом я, в Москву. А хозяин где?
– В Клиновку поехал за мукой. Печь будем хлебушек, своего давно не делали, ужо-тка вернется, тесто месить стану.
Как же мне хотелось остаться, но надо было уезжать! Еще немного, и я не справлюсь со своими эмоциями. “Бежать! Бежать!” – вспомнил я фразу из любимого фильма.
– Ну спасибо, мать, мне пора.
– Куды ж ты пойдешь, слабый ведь совсем – смотри, коленки вон трясутся, остался бы до завтра. Я щи варю с мослами, поешь хоть!
Меня просто сводило с ума стремление кинуться к этой женщине с криком “Ба, это я, Артем!” и уткнуться лицом в ее руки, и я еле сдерживал переполнявшие меня чувства. Не только коленки – я весь трясся от волнения.
– Да нет, спасибо, мне надо спешить, – отказался я, еле выдавив из себя эти слова, будто ватный ком подступил к горлу.
Я собрался, взял узелок, который собрала бабушка – хлеб, кусок сала, три вареных вкрутую яйца, лук и вареную репку. Я долго уговаривая хозяйку взять деньги, которые она так и не взяла, проводила до ворот и перекрестила на дорогу. Подавленный столь короткой встречей и скорой разлукой , сжав зубы, я отправился в ту же сторону, откуда пришел. Я то и дело оглядывался, она стояла у калитки и все смотрела мне вслед.
Глава восьмая
Первое потрясение
Я добрался до города к вечеру, воспользовавшись услугой нагнавшего меня в пути крестьянина, везшего в город захворавшую дочку.
Спустились густые сумерки, когда я оказался у моей церкви. Шла вечерняя служба, и я, купив рыжую свечку, вошел в самую толчею. Я подумал, что народ так и живет здесь, не выходя за ворота. Я пробрался к иконе Николая-Угодника и поставил свечку за мой успех. Из темноты на меня глядели его прозрачно-синие глаза и рука в благословенном жесте, казалось, грозила мне пальцем.
Я отошел и спрятался за колонну. Звонким голосом священник читал непонятные молитвы, затягивая концы строф, и хор из сухоньких старушек подхватывал заунывно и жалобно. Меня совсем не было видно, потому что мимо несколько раз прошмыгнул мальчик со свечками и даже глазом не повел. Так я простоял час или два, пока последняя бабка, прихрамывая, не вышла наружу. Еще через четверть часа в церкви не осталось ни души и ни огонька. Я подождал еще, и затем, чиркнув спичкой, зажег несколько свечей. Света не хватило даже на то, чтобы стал виден пол. Тогда я зажег все свечи, оставшиеся после вечерней, и на меня из мрака под куполом глянули лики, как будто уличая меня в смертном грехе, а огромная икона страшного суда с полосатым змеем обещала возмездие.
Я, не торопясь, начал движение по часовой стрелке. Скоро у меня закружилась голова, стало душно. Я отсчитал 30 кругов и решил передохнуть. Мне захотелось выйти посмотреть в 1957 год, но решил для чистоты эксперимента пройти сразу все. Видимо, из-за туч вышла луна – все вдруг заполнилось серебристым светом.
Я пошел дальше. Лики мелькали перед глазами, я твердил счет – со стороны все походило на черную мессу…69…70…71…На 71-м кругу я поставил чемодан и пошел к выходу. Церковь снова утонула во мраке. Ладони рук вспотели, пальцы правой руки скрючились в кулак. Чемоданчик был как гиря! На ощупь я подошел к окну – луна на миг осветила ограду, деревья, дома. По пути наткнувшись на аналой и едва не сбив подсвечник, я добрался до двери. Попробовал толкнуть ворота плечом – даже не скрипнули! Пошарив в темноте, я нащупал щеколду маленькой дверцы в ставне ворот, запираемую изнутри. Дверца поддалась, и я вышел на воздух. Луна опять укрылась в туче. С неба посыпал крупный снег. Я стоял один на всем белом свете перед давящим монолитом церкви! Ничего не изменилось, и луна лукаво то пряталась, то выглядывала из-за тонкой пелены туч…
Мне захотелось закричать – но я знал: мне это не поможет. Я вспомнил Николая-Угодника и его грозящий перст. Я вышел за ограду и побрел по такой знакомой мне, но не той улице.
Глава девятая
Мадам Вересковская
Я был раздавлен случившимся. Я не мог поверить, что у меня ничего не вышло. Я упрямо топтался по снегу на том месте, где должен был стоять мой дом, и проклинал себя. Мои ноги уже вытоптали снег до земли, сапоги промокли, я дрожал от холода и отчаяния одновременно. Что делать?
Я побрел обратно в город. Одинокий прохожий в ночной тишине. Ни огонька из окна, ни фонаря. Я быстро дошел до центра и остановился у тумбы с промокшей афишей, белевшей в темноте прямоугольным пятном. Посветив фонариком на промокшие буквы, я прочитал знакомые слова: “Только сегодня! Городской парк , зимний зал. Мадам Вересковская –
