Государыня-правительница - Светлана Бестужева-Лада

Аким поклонился и отправился исполнять поручение, дивясь про себя столь благостному расположению государя. Неужто перестал переживать из-за молдаванской княжны, которая младенчика так и не доносила – скинула? Говорят, помогли ей в этом, да такие персоны, что и подумать страшно. Но, может, оно и к лучшему: император уже не молод, оставлять наследника в пеленках – хуже не придумаешь. А разводиться с нынешней супругой Екатериной Алексеевной и вовсе не время: сие сильно может сказаться на судьбе обеих принцесс.

Нет, все, что Господь ни делает, все к лучшему. Княжна Кантемир в Грецию с болезненным братцем младшим отъехала, и там живет тишайше. А без нее и государыня спокойнее стала, меньше к водочке да наливкам прикладывается и со светлейшим князем Меньшиковым по углам скрытно не шепчется. Весьма светлейший государя этими шепотами прогневал: тот по сей день его пред свои очи не допускает.

Граф Пётр Андреевич Толстой, человек умный и дипломат опытный, выслушал прожекты государя очень внимательно, посасывая пустую трубку. Табак он терпеть не мог, но коль скоро Пётр Алексеевич приказал всем своим приближенным трубки курить… Пусть трубка во рту будет: и государю угодить и зельем дьявольским не травиться. Да и молчать – сподручнее.

Андрей Иванович Остерман, приставленный к юному царевичу Петру наставником, заодно наставлял и любознательную царевну Наталью. Девица сия красотою не блистала, зато к наукам очень тянулась – не в пример своему младшему брату. Остерман, в отличие от русского графа, пустяками не озабочивался, табак предпочитал нюхать. Умен был немец: по-русски говорил без акцента, а коли хотел от прямого ответа уйти, такие словесные кружева заплетал, что ничего понять было невозможно.

– Ну, так что вы мне, господа, скажете? – осведомился Пётр, закончив излагать свои планы.

– Планы твои, государь, воистину тебя достойны, – медленно начал Толстой. – Брак принцессы Елизаветы с королем французским надобно заключать, тут и сомнений никаких нет, такой союзник нам ох как нужен! Но почему ты старшую дочь столь блистательного супружества лишаешь? Анна Петровна и красоты большой, и ума острого…

– Потому и не отпускаю из России… пока, – хмыкнул Пётр. – Острые умы мне самому нужны, чаю Франция своими обойдется. А Лизонька там в самый раз, им как раз такая королева и надобна. На балах танцевать, да детишек рожать.

– Понял, государь, – степенно склонил голову Толстой. – Не сразу, но осознал твой замысел. Тогда скажу про принцессу Наталью. Во-первых, брачных кондиций она не достигла, ей еще десяти лет не исполнилось…

– Осмелюсь заметить, сиятельный граф, – встрял Остерман, – принцесса Наталья к образованию весьма тяготеет и умом не по годам развита…

– Так в брак вступают не для того, чтобы умственными упражнениями забавляться, – огрызнулся Толстой. – Но это ладно, подрастет невестушка, дело житейское. Меня больше твои прожекты относительно польского трона смущают, государь. Герцог-то Шартрский, вестимо, не прочь корону надеть, а его отцу родство с Россией весьма лестно. Да вот польские-то паны ясновельможные, захотят ли своим королем французского принца видеть? Да еще женатого на твоей родной внучке?

– Может, и не захотят, – фыркнул Пётр. – Но ежели с ними не только мои доверенные люди поговорят, а еще и люди регента французского… Сам знаешь, как нынешнего-то короля, саксонца, на польский престол подсадили. Золото да пушки русские…

– Так ведь скинули его уже единожды, государь, ради природного поляка Лещинского…

– Потому скинули, что с нами союз заключил, от нас деньги брал, а сам со шведами заигрывал. Да и вернули мы его потом на этот престол, хоть он этого и не ценит. Помрет – посадим принца французского, пушек-то у нас теперь поболее будет, а Швеция козни строить уже не в состоянии… Ну, по крайности останется Наталья французской герцогиней, так ее будущего супруга от французской короны только один Людовик и отделяет. А тот, говорят, здоровьем слабоват…

– Но ведь ежели с Людовиком что случится, то принцесса Елизавета станет…

– Вдовствующей королевой, – неожиданно перебил Толстого Остерман. – И я в том большой беды не вижу. Королевой Франции все равно будет русская принцесса, только внучка государева, а не дочка.

– Ну, будем на Бога уповать, что король французский окрепнет и царствовать станет долго, – изрек Пётр. – Пока же он еще отрок, да и Лизаньке повзрослеть надо. Пусть займет место инфанты, обвыкается при французском дворе вместе с племянницей своею. Вдвоем-то, я чай, им не скучно там будет. Приданое обеим принцессам я намерен положить по миллиону…

Оба советника дружно ахнули:

– Да где же такие деньжища взять, государь? Казна-то, сам ведаешь…

– А я не из казны деньги возьму! – захохотал Пётр. – Светлейший наш заворовался без меры, мне донесли – три миллиона князюшка хапнул, не считая всякой рухляди, да посуды дорогой. Вот пусть и возвращает наворованное, если не хочет, чтобы я его, как иных-прочих вздернул.

Тут развеселился даже невозмутимый граф Толстой, чья неприязнь к светлейшему князю ни для кого не была тайной. Ай да государь! Думали, просто закрывает глаза на проделки своего давнего приятеля и любимца, а он вон как обернул. Все, что Александр свет Данилович в свои закрома уволок, теперь в казну возвернется. И принцессам достойное приданное, и государству прибыток.

А светлейший, по всему видно, совсем в немилость попал. Бубнили по углам, что только заступничество государыни, Екатерины Алексеевны, спасает его от смерти позорной. Ну, да мало ли чего по углам бубнят…

– И вот еще что, – продолжил Пётр. – Ведомо мне стало, что для старшей дочери своей Александр Данилыч сыскал жениха изрядного: графа Петра Сапегу, сыночка бывшего Великого гетмана Литовского. Сему браку я препятствий чинить не намерен: пусть в ближайшее время граф обвенчается и увозит свою супругу из России. А ежели его тесть за ним соберется, тоже удерживать не стану…

Толстой с Остерманом украдкой переглянулись. Опала, явная опала, но не в Сибирь Алексашку-выскочку загоняют, а дают возможность благопристойно из России удалиться в его малороссийское имение.

– Сына же его единственного желаю сосватать с девицей знатного рода. Мнится мне, средняя дочь князя Долгорукого подойдет. Старшая-то, вроде, просватана уже за посланника австрийского, графа Миллезимо…

И снова советники переглянулись. Нет, государь по-прежнему сохраняет ясность ума, помнит все мелочи… И Меншикову этими браками не столько честь оказывает, сколько руки укорачивает, дабы к короне российской даже в мыслях не тянулся.

– Думаю, князь Алексей не согласится дочку за Меншикова-младшего отдать, – сказал Толстой. – Больно горд князь, да и спесив.

Князь Алексей Григорьевич Долгоруков и вправду был мужем невеликого ума и великой гордости: в молодости шесть лет прожил с отцом-дипломатом в Варшаве, ездил в Италию, но языков иностранных так и не освоил.

– Коли я сам сватом буду, согласиться, – равнодушно заметил Пётр. – А не согласиться…

Тут засмеялся даже осторожный Остерман: не было на Руси человека, настолько лишившегося ума, чтобы возражать государю-императору.

– И последнее, господа советники, – продолжил Пётр. – Надлежит начать скорейшие переговоры о браке внука моего Петра на испанской инфанте. Чтобы привезли невесту в Москву, да обручили побыстрее с царевичем.

– Так ведь она латинянской веры… – не без робости заметил Толстой.

Пётр пожал плечами.

– Сие мне безразлично. Захочет инфанта – примет православие, не захочет – в своей вере будет жить. Тут я никого не неволю. А французскими альянсами поручить заняться князю Василию Лукичу Долгорукому, тот с тамошними обычаями хорошо знаком и быстрее, чем кто-либо управиться. Снабдить его всеми надлежащими бумагами и передать, чтобы не мешкал: дело больно важное… А, вот и Аким. Ступайте, господа, дело надо делать.

Советники откланялись и оставили государя наедине с его секретарем.

– Написал? – отрывисто осведомился Пётр.

– Точно так, государь, извольте взглянуть.

В бумаге, составленной Акимом, говорилось о том, что его величество император Всероссийский предлагает испанскому королю Филиппу V заключить брачный союз между единственным внуком Петра и законным наследником престола российского и старшей дочерью короля Марианной-Викторией, хотя той и исполнилось всего три года. Но и жениху было всего девять лет, так что государь всероссийский предлагает своему брату, королю испанскому, прислать пока принцессу в Россию, дабы она пообвыклась на новой отчизне и привыкла к новому двору, как это принято у коронованных особ.

Через неделю Василий Лукич Долгоруков в сопровождении пристойной свиты выехал во Францию, снабженный всеми необходимыми документами и инструкциями. А вслед за ним полетело очередное донесение Кампардона: