Государыня-правительница - Светлана Бестужева-Лада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через неделю Василий Лукич Долгоруков в сопровождении пристойной свиты выехал во Францию, снабженный всеми необходимыми документами и инструкциями. А вслед за ним полетело очередное донесение Кампардона:
«…Только одна невеста – внука короля английскаго – может считаться соперницею Елизаветы. Но король французский не может жениться иначе, как на католичке, а в Англии никогда не согласятся, чтобы великобританская принцесса публично отреклась от протестантства. Напротив того, русская принцесса легко отречется от своей религии для блестящаго брака, и Елизавета обратится в католичество, подобно тому, как мать ея, протестантка, приняла восточную веру. Так что остается только поторопиться этим делом».
Пришедшее в Россию месяц спустя послание Долгорукова показывало, что он весьма усердно принялся за порученное ему сватовство, благоразумно не затрагивая вопроса о польском престоле для жениха принцессы Натальи, но упирая, в основном, на огромное приданное обеих невест и сводя все проблемы к средствам обеспечения принцессы Елизаветы на случай ее – спаси Господи и сохрани! – вдовства.
Когда речь все же заходила о расчетах герцога Орлеанского на польскую корону для своего старшего сына, Долгоруков лишь пожимал плечами:
– Да, нынешний король польский может прожить еще лет десять – и что с того? Один раз его уже свергали с трона шведы и возвращали на престол русские. Так почему бы не свергнуть его снова в пользу французского принца и с поддержкою русских?
Аргументы русского посланника произвели на регента и его советников огромное впечатление. Но кто знает, сколько бы еще Версаль раздумывал над решением брачной проблемы, если бы в очередном послании Кампердона регент не прочитал бы о том, что в Петербург прибыли два принца Гессен-Гомбургские, и что государь принял их весьма ласково.
Герцог Орлеанский распорядился отправить в Петербург портрет своего сына, герцога Шартрского, якобы для того, чтобы принцесса Наталья могла оценить своего будущего супруга. Смысл сего послания был ясен обеим сторонам: договоры будут подписаны со дня на день, обеих принцесс надлежит собирать в дорогу на новую родину.
И в те же дни Пётр допустил, наконец, к себе светлейшего князя Меншикова – впервые за долгие месяцы полуопалы.
Александр Данилович, одетый против обыкновения скромнейше, бросился на колени, едва переступив порог царского кабинета. Каем глаза косил на лицо Петра: не всколыхнется ли в том прежнее, не помилует ли вчистую, как уже не раз бывало. Но лицо императора оставалось непроницаемым.
– Встань, князь, – сухо сказал он. – Когда на свадьбу к дочери позовешь?
– Так ведь, мин… ваше величество… государыня-то изволила предложить…
– При чем тут государыня? – нахмурился Пётр.
– А при том, ваше величество, – заторопился Меншиков, – что ее величеству желательно за Сапегу свою племянницу выдать, а Машке моей она другого жениха посулила сыскать.
– Посулила, говоришь? – с обманчивой мягкостью переспросил Пётр. – Сейчас я тебе посулю: ежели через неделю твоя Машка не станет графиней Сапегой, я графа сего из России вышлю. Он на запад поедет, а ты со чадами и домочадцами – совсем в другую сторону. И без поклажи. Уразумел?
– Не губи, государь! Всю жизнь тебе служил, живота не щадя…
– А теперь решил Катьке послужить? Думаешь, она после меня на престол взойдет? Ну, отвечай!
– Так разве ж я один… – пробормотал Меншиков. – Все исполню по твоей воле, мин херц, не гневайся. Машку с Сапегой мигом окручу и пущай в Польше едут.
– А мы с тобой сейчас поедем невесту твоему сыну сватать.
Меншиков побледнел до синевы: в таком настроении Пётр мог женить его сына на последней дворовой девке.
– Не пужайся, доволен останешься. К Долгоруким поедем, княжну Елену в супруги твоему недорослю просить. Я чаю, князь мне не откажет… И вот еще что: те три миллиона, что украл ты, Данилыч, вынь и положь мне немедленно. Два миллиона на приданное принцессам пойдут, третьему я применение сам сыщу.
– Да где же я…
– А где хочешь, – равнодушно ответил Пётр. – А после того, как Машка с графом повенчается, а сын твой на княжне Долгорукой женится, повелеваю тебе отъехать в какое-либо имение твое.
Меншиков молча поднялся с колен. Лицо его враз осунулось, светлейший будто постарел за эти минуты лет на двадцать.
– Так едем свататься? – с недоброй усмешкой спросил Пётр.
– Как прикажешь, государь…
– И про деньги не забудь.
Меншиков только вздохнул и низко поклонился.
А Екатерина-то клялась ему, что отойдет государь, помилует по старой памяти, уж она постарается, кроме светлейшего у нее близких людей при дворе и нет. Эх, Катенька, Катька, Марта незабвенная! Теперь у тебя вообще никого не будет… никогда.
Глава вторая. Завещание Петра
– Маменька! – влетела в покои Екатерины младшая дочь, принцесса Елизавета. – Маменька, гляньте, что мне жених в подарок прислал!
Екатерина оторвалась от своих невеселых размышлений и взглянула на дочурку. Скоро четырнадцать, а по виду – все восемнадцать. И в кого она такая уродилась – ликом ни в мать, ни в отца?
Екатерина вспомнила, что ее рождение очередной дочери – пятой по счету – не больно порадовало: хотела сына, до полуобморока, до черноты в глазах. Чтобы сердечный друг Петруша из полюбовниц ее выше вознес: двое младенцев-то мужеского пола не жильцами оказались, едва окрестить успели. А родила опять девку.
Хотя сам Пётр почему-то возликовал: как раз въезжал торжественно в Москву после славной Полтавской виктории, а ему доложили, что в подмосковном Коломенском госпожа Скавронская родить изволила. Дочку.
– Отложим празднество о победе и поспешим поздравить с восшествием в мир мою дочь, – повелел как всегда непредсказуемый Пётр Алексеевич.
И поспешил в Коломенское, где ему показали крепкого и здорового младенца, причем не обычного малиново-красного уродца, а настоящую беленькую куколку. И уже через несколько месяцев стало ясно: ликом новорожденная удалась в деда, царя Алексея Михайловича.
Все остальные в этой семье были брюнетами с темными глазами. Белокурая с рыжим оттенком, голубоглазая и белолицая Лизанька выделялась еще и ровным, веселым характером: она почти никогда не плакала и улыбалась каждому, кто подходил к ней. Вот уж характером она точно пошла в мать, за что та ее выделяла.
Екатерина опять вздохнула: дочек-то она после их рождения почти не видела: вечно с государем в поездках, да походах. Аннушка и Лизонька детство и юность провели в подмосковных селах Преображенском и Измайловском, под надзором иностранок-наставниц. Лизонька чуть ли не с младенчества привлекала внимание своей красотой и изяществом. А теперь вот – невеста короля французского, вот-вот уедет на новую родину. Только бы была счастлива…
– И что же тебе жених прислал? – улыбнулась дочери Екатерина.
Та протянула небольшой медальон, осыпанный бриллиантами. Под крышкой был миниатюрный портрет белокурого мальчика с большими голубыми глазами. Ангелочек!
– Хорош король, прямо сахарный…
Елизавета капризно оттопырила губку:
– Уж вы скажете, маменька… Сахарный!
– А какой же еще?
– Прекрасный! – не задумываясь, выпалила Елизавета. – А «сахарный», да «сладкий»… так только дворовые девки говорят.
– Да успокойся ты! Пущай прекрасный. По мне – так хоть какой, лишь бы тебя не обижал. Платья-то из приданого, чай, все уже перемерила?
– Мадам Датур говорит, что много платьев не надобно, во Франции мне другие пошьют, по новейшей моде.
Мадам Датур, точнее виконтесса Датур-Дануа, была вместе с итальянской графиней Марианной Маньяни наставницей Анны и Елизаветы в языках, танцах и хороших манерах. Немецкому же языку, столь любезному обоим их родителям, принцесс обучал «мастер немецкого языка» Глик. Так что в весьма еще нежном возрасте и Анна, и Елизавета, свободно говорили на четырех языках, считая природный русский.
Елизавета, правда, писать и читать откровенно не любила, заманить ее в «классы» можно было, только посулив обновку или лакомство. Зато танцевать могла – с утра до ночи, а уж насчет деликатных манер и вовсе преуспела: часами перед зеркалом вертелась, реверансы, да жесты куртуазные разучивая. И наряжаться страсть как любила, даже отец ей порой выговаривал:
– Ты бы с Аннушки пример брала, да книжку какую почитала, а то как ни хватишься тебя – все с модистками, да портнихами.
Лизонька же в ответ только хохотала:
– Папенька, Аннушка у нас умница, а я – красавица! Отдадите меня за королевича какого-нибудь заморского, чай, с ним не книжки читать будем…
И тут же карабкалась к отцу на колени, терлась розовой щечкой о камзол, гладила ручонками по лицу. Действительно, зачем такой лапочке книжки?
