Моё чудовище - Рия Шайн

меня физически, но питала моё любопытство. Я подошёл к окну, чтобы закрыть жалюзи, глаза резало от яркого солнца, и это усиливало мою боль. В школьные годы у меня часто были мигрени, возможно, из-за большой нагрузки на учебе, поэтому, когда таблетки не помогали, я просто ложился спать на несколько часов. Моя бабушка часто говорила: «Сон — лучшее лекарство от всех болезней, и душевных в том числе. Поэтому, мой милый, если твоя голова болит, просто дай ей немного отдохнуть». Я часто вспоминаю слова бабушки, и думаю, что тогда она говорила не столь про мою головную боль, ведь её слова можно сказать иначе: «… если твое сердце болит, просто дай ему немного отдохнуть».

Поэтому я лёг в кровать, стараясь скорее заснуть. Мне снился дом бабушки, отдаленные разговоры с дедушкой, которые я словно наблюдал со стороны. Во сне я был совсем маленьким, и плакал сидя у бабушки на коленях. Дедушка ходил от одной стены к другой, держа свою трость за спиной и возмущаясь: «Ну что ты, малец? Надо было им врезать, как следует, а ты убежал к бабе плакать! Засмеют же!». Я лишь всхлипывал, пока бабушка ласково гладила рукой мои волосы. «Тише! Не ругай его, сам же в детстве удирал от деревенской шпаны!». Бабушка защищала меня, и если бы она могла, то возвела стены вокруг всего злого в мире, лишь бы я был в порядке. Даже во сне я был лишь наблюдателем, хотя мне так хотелось, чтобы бабушка обняла меня, и я почувствовал её тепло. Может она приснится в другой раз …. Картины менялись одна на другую, а вместе с ними я гулял по просторам сна, становясь то участником, то всего лишь наблюдателем происходящего. То, что произошло дальше, напомнило те самые сны, от которых хочется проснуться, но не получается…. Картинка резко изменилась, и я оказался в своём доме, и почему-то прятался под столом на кухне, закрывая уши двумя руками. На вид мне было лет пять, и я чувствовал сильный страх. Родители громко кричали, по голосу отец казался выпившим и кричал на маму, чтобы она забирала детей и уходила из дома. Моё тело тряслось от страха и до меня доносились обрывки криков: «Ты изменяла мне! Это не мой сын! Забирай его и проваливай из моего дома!» — вслед за этими словами в стену полетела ваза. «Ты с ума сошёл?! Что ты несешь? Рехнулся от своего пьянства и ревности. Это твой ребенок Твой! Ясно?!» — голос мамы дрожал, но был громким. Я видел, как несколько осколков прилетело почти рядом со столом, под которым я прятался. Моё сердце билось так сильно, что отдавало ударами молотка в ушах, а маленькие ладошки были мокрые от слёз. Я услышал испуганный крик мамы и снова звук битого стекла, но что именно случилось мне не было видно, поэтому я сам того не осознавая, в одно мгновение поднялся из-под стола, и побежал к маме. Это разбилась мамина любимая кружка, которая теперь была лишь грудой фарфора с изящно нарисованными ветвями сирени. Эту кружку маме подарил отец, когда они пошли на первое свидание в гончарную мастерскую. Я помню мамин рассказ о том, как он жутко волновался и краснел при виде нее так, что нелепо одетый красный галстук сливался с цветом его лица. На первом свидании они сделали друг для друга памятные кружки, одна из которых сейчас представляла всего лишь осколки воспоминаний. Я не успел добежать до мамы, а лишь услышал резкий писк в ушах и глухой крик. Комната резко почернела, а картинка уплыла из моего подсознания. Я очнулся, тяжело дыша с мокрыми ладонями, как и во сне. Как же приятно было ощутить облегчение от того, что всё закончилось. Но почему сон казался таким настоящим? Почему он оборвался, и я не добежал до мамы? «Это ведь всего лишь сны, они никогда не имеют логичного окончания. Просто забей. Поспал и хорошо» — мысли в голове успокаивали меня, возвращая в реальность.

Время было ближе к вечеру, а я ничего не ел за сегодня. Я знал, что, когда открою дверь, на столе рядом с ней будет стоять тарелка с маминой едой. Она продолжала беспокоиться обо мне, хотя я просил этого не делать. Отец никак не реагировал на моё состояние, он и в глаза мне не всегда смотрел прямо. Единственное время, когда мы виделись, это за ужином, обычно мы сидели молча, каждый в своих мыслях, лишь мама старалась нарушить тишину и завести разговор. Я много учился, а выходные проводил в учебниках, вечерами выбираясь на баскетбольную площадку с Ником. Отец же был завален работой в маленькой конторе по продаже подержанных автомобилей. Я не помню, когда последний раз мы говорили с ним дольше одной минуты, поэтому не думаю, что его серьезно волновало мое самочувствие.

Мысли перебило сообщение от Ника, уже больше недели я не отвечал ему, хотя видел каждый раз видел уведомления. «Спасибо, что беспокоишься обо мне, но я не знаю, что тебе сказать» — прокручивал этот ответ десятки раз в голове, но не мог найти силы, чтобы отправить. Даже сейчас я не могу объяснить свое состояние, ведь одновременно боюсь одиночества, и нахожу в нем спокойствие. Как и многие вещи имеют две стороны, я осознал, что людям часто комфортно страдать от того, что они якобы не могут изменить. Мы просто настолько близко срастаемся со своей болью, что отними ее у нас, и мы не будем знать, как нам жить. Кто-то называет это привычкой, я же считаю, что это форма удобства при которой мы получаем некое наслаждение от своих страданий. Не скажу, что я был совсем одинок, у меня ведь есть семья и мой друг Ник, на остальные отношения с людьми просто времени не хватало. Однако, когда я остался взаперти со своими мыслями, лишь тогда осознал свое истинное одиночество. Оно всегда было со мной, а я игнорировал его, нагружая себя всем, чем можно, лишь бы не видеть правду.

Я снова проигнорировал сообщение, вышел за дверь, забрал тарелку с едой и сел есть рядом с зеркалом. Из зеркала на меня смотрело уже привычное отражение Тераса, он снова обвил мою голову «руками», а я просто продолжал есть.

— Ты хочешь мне что-то сказать? Я не понимаю тебя — Терас оставался прежним, а я продолжал есть рис с бобами. — Не похоже, что ты пытаешься меня напугать, ведь,