Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5 июня, воскресенье.
Беднягу Герви Фишера похоронили неделю назад, а кажется, будто его никогда и не было, хотя при желании я могла бы примерно представить, что чувствует Аделина[580]. Фредегонда рассказала нам, что Герви однажды потерял самообладание из-за Герберта [Фишера], подошел к нему и лизнул его ресницы!
В четверг мы ходили на вечеринку мисс Ройд-Смит, чтобы обсудить Ирландию. Никогда еще я не видела менее привлекательной женщины, чем Наоми. Ее лицо как будто вырезали из картона тупыми ножницами. Я пристально смотрела на нее. Она – на меня. Но вот я добралась до ее глаз и через секунду «прыгнула вниз со скалы». На ней было немного меха; одета а-ля 1860-е; качающиеся серьги; юбка-шаровары; тело выпуклое, но совершенно твердое. Она абсолютно владела собой. Вокруг нее особенный мир – причудливая смесь интеллигентного и респектабельного. Пришли два клирика. Они отпускали шутки, которые вполне укладывались в рамки приличия. Я интерпретировала их поведение так: «Смотрите, какие мы свободные, веселые и продвинутые, но все же правильные. Мы люди мира, причем весьма широких взглядов. Не просто интеллектуалы – нет – смотрите, как красиво мы одеты». Леди Рондда[581] мне показалась проще – этакий солидный бульдог, чем-то напоминающий Рэй [Стрэйчи]. Я ненавижу смесь хороших идей с нравами Южного Кенсингтона. Потом в разговор вклинилась Роза [Маколей] со своими типичными шуточками, на которые священник Дункан-Джонс[582] воскликнул лишь «ох, Роза!», и все громко смеялись, как будто она сделала как раз то, чего от нее ожидали. Да, вечеринка мне совсем не понравилась: ни мебель, ни картины, ни союз консервативных условностей с субботним Вестминстером. Я разговаривала с Робертом Линдом, и он меня тоже не заинтересовал. Он настоящий журналист, бесконечно произносящий заумные слова, вытянутый, измотанный, болтливый, с мутным бегающим взглядом – следствие постоянной работы в «Daily News». Подозреваю, что я ему, напротив, очень понравилась. В этих людях нет вообще ничего интересного. Я старалась казаться старше и мыслить шире. Думала о Блумсбери. Но в Блумсбери мне бы пришлось иметь дело с кем-то посложнее: с Мейнардом, Литтоном или даже Клайвом.
Марри выступил против нашего Чехова в «Nation»[583]. Что касается Котелянского, то вчера он от ярости не мог усидеть на месте. Он перешел на язык и тон трактирных мужиков, которые обычно говорят подобные вещи, перед тем как наброситься друг на друга. Марри – «проклятый мошенник»? Допустим, мы бы хвалили его тексты – сменил бы он тогда свой тон? По моей теории, Марри жаждет похвалы, а без нее сходит с ума. Однако считать людей негодяями противоречит моей психологии. К тому же они интересней, если постоянно поддерживать в них кипение. Думаю, он более многогранный, чем любой из нас. Наверное, в данный момент я и правда склонна считать его «проклятым мошенником», но настолько благовидным, что он вполне может стать профессором английской литературы в Оксфордском университете[584].
7 июня, вторник.
Примерно через час после той записи пришел Элиот и почти сразу сообщил, что «Марри приходил на чай – на самом деле он задержался, скручивая очередную сигарету и пытаясь что-то сказать, но так и не сказал». Тут Л. взорвался и рассказал ему о рецензии на Чехова, но это не стало новостью для Элиота, который ответил:
– Едва познакомившись, мы думали, что станем друзьями, но потом поняли, что наши фундаментальные взгляды диаметрально противоположны; сегодня нам нечего было сказать друг другу. Казалось, говорить просто не о чем.
– Что вы ему сказали? – спросила я.
– Он говорил в основном о себе. Сказал, что «Athenaeum» выжал из него все соки и что публичность не принесла ему ничего, кроме истощения. “Я не буду ничем заниматься до 50 или 60 лет”, – Элиот запрокинул голову и закатил глаза, пытаясь передать интонацию Марри в этих словах. – Он не может постоять за себя в обществе. Вот почему он не любит выходить в свет. Я повторил свою фразу “вы страдаете от тщеславия”; “вы будете очень успешны”, – сказал Элиот. – Он читает свои шесть лекций по стилю в Оксфорде, как будто обязан. Он ликует, стоит только похвалить, но ему этого мало.
– Да, он хочет, чтобы мы, вы и Литтон превозносили его поэзию.
– Мы обсуждали его творчество, но хвалить мне там нечего.
– Литература – это дьявол, – сказала я (имея в виду персонажа).
Элиот согласился.
Леонард сказал, что хуже людей, чем Марри, он не встречал. Примерно такова же была суть слов Элиота; похоже, у него негативное мнение во всех отношениях, не говоря уже о том, что он знает Марри и его методы лучше, чем мы. Странно знать плохого человека!
Дело в том, что он всегда пытается компенсировать свою плохость – отсюда его признания, позы, а также, по выражению Элиота, истерическое восхищение людьми, у которых есть то, чего ему не хватает.
– Однако современниками он никогда не восхищается, – сказала я.
– Раньше он сетовал на упадок Д.Г. Лоуренса, – ответил Элиот.
– Проклятая свинья, – сказал Л. и написал те же слова на открытке Сидни [Уотерлоу], приглашая его сыграть в шахматы и обсудить Марри.
Элиот, кстати, не увидел ни слова правды в статье Марри.
– Он чрезвычайно умен, – сказал Элиот.
– Но не в хорошем же смысле? – спросила я.
– О нет, совсем нет.
Теперь я верю, что Элиот действительно давно хотел открыть нам глаза на Марри. Он определенно согласился со всеми критическими замечаниями и дал мне понять, что может подчеркнуть факты и добавить другие, если захочет. Я вполне допускаю, что это одна из уловок Марри – заманить нас обоих таким вот окольным путем к Элиоту, намекнуть на банальность моей писанины и т.д.
«Ни у кого нет писательского размаха» – одна из его фразочек.
Будет интересно наблюдать за карьерой Марри на высоком посту, если только, как говорит Л., он не совершит тяжкое преступление. Полагаю, можно заключить, что Элиот считает Марри насквозь лживым.
А еще меня поразило, что Элиот расхваливал «Понедельник ли, вторник»! Полный восторг! Больше всего ему понравился «Струнный квартет», особенно концовка. «Очень хороший рассказ», – сказал он и, думаю, был честен. «Ненаписанный роман» показался Элиоту неудачным; «Дом с привидениями» – «чрезвычайно интересным». Приятно думать, что я могу открыто обсуждать с ним свои произведения. Я держалась уверенно и пишу не кривя душой (позвольте насладиться похвалой). Элиот считает «Улисса» великолепным.
10 июля Вирджиния ходила
