Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Монкс-хаус
Родмелл
8 августа, понедельник.
Какой перерыв! Как бы я удивилась, если бы мне сказали 7 июня, в день последней записи, что через неделю я окажусь в постели и не встану вплоть до 6 августа, – два потерянных месяца жизни… Эти написанные сегодня утром слова – первые за 60 дней, которые я провела с изнурительной головной болью, скачущим пульсом, ломотой в спине, беспокойством, приступами тревоги, бессонницей, снотворными, успокоительными, наперстянкой[585], короткими прогулками и постоянным возвращением в постель; все ужасы темного чулана моей болезни вновь вырвались на волю. Позвольте мне поклясться, что это больше не повторится, а еще признаться, что есть и плюсы. Приятно заслужить своей усталостью право на постельный режим; кроме того, полезно не писать 365 дней в году, как обычно, а дать правой руке отдохнуть. Я чувствую, что могу неторопливо подвести итоги произошедшего. К тому же мрачный подземный мир не только вызывает ужас, но и обладает некоторым очарованием, и я порой сравниваю фундаментальную безопасность своей жизни в периоды (тут меня на 15 минут прервала миссис Дедман) шторма (вероятно, хотела сказать я) с ее прежним пугающе хаотичным состоянием…
Потом у меня были посетители, по одному в день, так что я видела даже больше людей, чем обычно. Возможно, в будущем я стану пользоваться этим чаще. Роджер, Литтон, Несса, Дункан, Дороти Бюсси[586], Пиппа, Кэррингтон, Джеймс и Аликс – все они навестили меня по отдельности и представляли собой индивидуальные выразительные портреты, по сравнению с тем, как они выглядят на групповых снимках. Литтон, на мой взгляд, был гораздо ласковее, чем обычно. Думаю, знаменитостям так и положено. Надо бы сказать своим старым друзьям: «Вся моя известность – ничто, ничто по сравнению с этим». И Литтон, конечно, говорил то же самое. Мы обсуждали любовь. Он поведал о том, как терпел мучения от Дункана и Генри Лэмба, хотел вступить с ними в союз и остепениться, но получил отказ и теперь не может больше любить.
– Безумие… – сказал Литтон.
– Нельзя считать влюбленных за разумных людей, – эти слова касались капризов Ральфа.
– Такого с нами больше не случится.
– И все же любовь по-прежнему важна – посмотри на себя, ты достаточно знаменит… А я иногда вижу свое имя в газетах, но это ничто, по сравнению…
– По сравнению с нами? – спросил он, указывая на нас троих, сидящих у окна. – О да, вот что важно – друзья.
9 августа, вторник.
Потом, повторюсь, приходил Роджер с двадцатью дырками в зубах, которые нужно заделать; я сидела и думала, что все его зубы, похоже, из такой же бездушной кости, как и некоторые мои, а сейчас узнала, что из-за множественного пломбирования в Париже он отравился ртутью. Несомненно, мы слабые люди, но они, то есть Несса и остальные, прекрасно провели целое лето в праздности. Я не завидую и не хочу так; все это кажется очень далеким от меня; мне нужна лишь тишина и активный мозг. В действительности же я читаю Харди для своей знаменитой статьи – той, о которой постоянно говорю[587]. Я обыскиваю публичные библиотеки и нахожу их полными потерянных сокровищ. И все же есть какая-то неуверенность в основах моей приятной жизни – Эллисон, когда мы попросили его спилить дерево в поле, ответил, что продал землю под застройку своему другу. Выходит, Джек Сквайр будет жить в пафосной вилле всего в сотне ярдов от меня. Пока же я вижу газеты Шанкса в окнах его коттеджа, когда иду по своей садовой дорожке; слышу культурные голоса и лай дружелюбной собаки, которая будит нас по утрам в воскресенье. По правде говоря, Родмелл – пристанище георгианских поэтов, и хотя я не против позволить им жить здесь, лишь бы не читать их произведения, но мне ужасно невыносимо думать, что они будут соседствовать со мной. Мы даже откликнулись на объявление о доме возле Арандела[588], а еще прошлись по лугу с прекрасным видом, представляя себе наш дом там. Однако Л. считает, что мы слишком стары для постройки дома.
Если вникнуть в суть дела и учесть интересы большинства, то высадка Эллисона в Родмелле – это, наверное, даже благо. Он ставит изгороди и ворота, чинит коттеджи, вспахивает поля, владеет телефоном, подает чай в амбаре, а также, я полагаю, дает людям работу и делает добро, в то время как старик Стэйси был слишком скуп и туп, чтобы улучшать положение дел. Говорят, он спился так, что его пришлось немедленно хоронить, а вот Эллисону это точно не грозит. Как по мне, однако, пьющие и слоняющиеся без дела фермеры вроде мистера Смита[589], грязные, краснощекие и старомодные, гораздо предпочтительнее Эллисона, который выглядит так, будто его одели собственные рекламщики из «Field»[590].
10 августа, среда.
Но как добраться до истины? Я сменила «Daily News» на «Morning Post[591]». Цветовая гамма картины происходящего сразу изменилась. В «M.P.» самые длинные письма и целая полоса, посвященная убийству миссис Линдси[592]; англо-ирландцы, англо-шотландцы, пенсионеры и патриотичные старушки пишут письмо за письмом, выражая сожаление по поводу состояния страны и благодарность «M.P.» – единственному сохранившему верность изданию. Они сетуют на упадок Англии, которая, как обычно, процветает в «D.N.» и почти полностью игнорируется в «D.H.». Героями дня в «Daily Herald» считают безработных, которые устроили бунт[593]. «M.P.» их полностью игнорирует. А «D.N.» и вовсе превратилась в пакет для обрезков [ткани или бумаги]. Новости нарезаны мелкими кусками и написаны односложными словами. Хочется спросить: где же истина? Но я не могу задать этот вопрос своим обычным тоном, поскольку меня немного тошнит от Эдмунда Госса. Сколько раз я зарекалась читать других авторов перед тем, как сама начинаю писать? Книгу[594] принесли за завтраком, и я не удержалась. Он весьма уважаемый автор. Хотя Госс интересуется молодыми людьми высокого происхождения, он бы расстроился, если бы встретил сейчас Шелли[595]. Как же низко все это звучит – словно мурлыканье у камина вдовствующих особ.
