Круги в пустоте - Виталий Каплан

Он действительно чувствовал разницу. Хотя кассар его, мягко говоря, не баловал и Митьке не раз приходилось ложиться животом на лавку, хотя он нагружал работой и вечно ругался, что плохо сделано — но все же был и тот вечер после клейма, и потом еще два дня, когда Митька лежал на своей подстилке и плевал себе в потолок, а всеми домашними делами Харт-ла-Гир занимался сам. Хотя, как вскоре объяснили ребята, благородному брать в руки веник здесь считается западло. «Тут порядок простой, — весело скалил зубы Хиуги. — Пока можешь вкалывать — живи, не можешь — умри». Судя по всему, Хиуги не находил в этом ничего странного.

…До порта было еще далеко, но Митька чувствовал, что идет правильно, да и не сбиться тут с пути, главное — на запад, то есть направо от солнца, и вниз, к реке. Городские ворота, он знал, широко распахнуты, и закроют их лишь вечером, после захода. Так что времени у него уйма, Харт-ла-Гир, отправляясь утром по своим загадочным делам, предупредил, что вернется лишь поздно вечером, а то и к ночи. И хотя на «домашние задания» он явно не поскупился, но все-таки заняли они лишь утро. Змеюка миангу-хин-аалагу получила свое молоко и деловито убралась обратно, в дырку, в комнатах подметено, лошади почищены и накормлены, дрова для очага еще со вчера запасены, бочки и во дворе, и на кухне полны воды… Так что же, до ночи сидеть здесь как на привязи? Конечно, кассар именно это ему и велел, да пошел он, этот кассар! Он ведь ничего не узнает, еще до заката Митька вернется, сварит ужин и, приняв вид измученного трудами отрока, начнет ждать возвращения блудного господина.

Нет, конечно, было слегка страшновато — ведь узнай о его прогулке Харт-ла-Гир, порки не избежать, и порки суровой. Не шутка сказать — скверный раб, вместо того, чтобы охранять от злоумышленников хозяйский дом, шляется незнамо где! Но Митька догадывался, что и в его отсутствие вред ли кто рискнет забраться и ограбить кассара. Во-первых, за такое дело стражники превратят вора в кровавый блин, и все об этом знают. Во-вторых, в доме, собственно, и воровать нечего. Разве что лошадей… Да, лошадей жалко. Но так остался же на дворе серый пес Дэгу, а у него клыки размером с указательный палец. И уж если что случится, то именно Дэгу и защитит хозяйское добро, а от Митьки тут мало толку. Не полезет же он с кулаками на взрослых и наверняка вооруженных грабителей. Да, пса, если что, вполне хватит. Впрочем, бояться нечего. Наоборот, это здешнее население побаивается кассара. Вроде бы Харт-ла-Гир ни на кого из соседей не наезжал, здоровается с ними, о делах вежливо спрашивает, а они как-то жмутся, Митька это не раз уже замечал. И ребята вон тоже говорили: «Этот твой господин… он непростой… Он как посмотрит, так в животе холодно становится». Ну разве к такому воры рискнут залезть?

А зато он посмотрит порт. Между прочим, впервые в жизни. Так ведь никуда они с мамой и не выбирались из Москвы, не на что нам по югам кататься, сердито говорила мама. А тем более здесь древность, парусники, всякие там пассаты, пираты, фрегаты… Интересно же! Да и пригодиться может. В конце концов, рано или поздно придется удирать, а значит, надо заранее готовить побег. Наверняка здешний порт — лучшее место, чтобы скрываться от стражи. И вообще, чем не шутят местные черти? Если тайно пробраться на корабль, идущий в какую-нибудь далекую страну, где, может быть, живет маг, способный вернуть его обратно… совсем обратно, то есть домой, на Землю. Митька понимал, что все это наивные детские мечты, что даже случись такое чудо, окажись он на корабле — его или снова продадут куда-нибудь в рабство, или вообще кинут в волны, вроде как жертву морским богам. Здесь, как он слыхал, ни одно серьезное плавание не обходится без жертвы, для этого специально берут на борт старого, немощного раба, от которого все равно уже никакого толку. И все же… вздымались в душе смутные надежды, неуловимые, точно коснувшийся его волос ветер.

…Улицы сменяли одна другую, вскоре Митька уже перестал узнавать места, так далеко ему еще не приходилось бывать. Но все равно заблудиться он не боялся, ведь если что, можно и спросить. Всякий ему покажет. Вот обратный путь — это да, тут могут быть сложности. А, фигня! Главное, хорошо запоминать дорогу.

Он как раз перебегал незнакомую площадь, когда послышался шум. Людская толпа колыхалась, бурлила, точно кипяток в котле, чувствовалось всеобщее оживление. «Ведут, ведут! — плыл в толпе интригующий шепот. Митька притормозил. — Слышь, пацан, — ухватил он за плечо какого-то тощего мелкого мальчишку, рабский ошейник которого свидетельствовал, что с его владельцем можно обходиться запросто. — Это чего сейчас будет?

— Что, с Белой Звезды упал? — хитро поинтересовался тот, по всему видать, ничуть не испугавшийся Митьки, даром что был года на три младше. — Правда, что ли, не знаешь?

— Да я тут недавно, — путано пробормотал Митька, которому сейчас вовсе не хотелось строить мелкого. Одного вот уже построил… и чем кончилось?

— Сейчас жертва будет! — охотно разъяснил мальчишка. — Единян вчера поймали, а сейчас их подарят Итре-у-Лгами.

— Кому-кому? — переспросил Митька и тут же осекся, сообразив, кому вообще-то приносят здесь жертвы.

— Что, совсем темный? — покровительственно усмехнулся пацан. — Недавно в Оллар продали? Итре-у-Лгами — это Великая Госпожа, богиня судьбы. Она ниточку соткала — и ты родился, перерезала — и ты помер, в узелок завязала — и у тебя неприятности. Она богиня грозная, ее сердить нельзя. С ее словом даже князь молний, пресветлый Шуу-ха-ола-миру считается, хотя она и ему дочка, от Маулу-кья-нгару, Владычицы подземного мира.

— Ясно… — протянул Митька. — А эти единяне — они кто?

— Ну… — задумчиво произнес пацан, — они вообще-то безмозглые какие-то. Они наших богов отверглись, верят в своего Единого, который их куда-то вроде позвал, поэтому у них еще есть одно имя — люди Зова. Они сперва в Сарграме завелись, давным-давно, а потом уже у нас, в Иллурии. Говорят, они по ночам ходят и детей крадут. Кого поймают — уносят в подземелье и пьют кровь, делают кинжалом рану и сквозь тростинку высасывают… — он зябко передернул плечами. — А еще они болезни насылают, через воздух.

Меж тем толпа раздалась, и на середину площади, где точно кафедра возвышалась сложенная из тщательно пригнанных друг к другу камней арена, выступила процессия. Впереди шествовало несколько человек в темно-синих плащах, с длинными, ниже плеч, волосами, каждый в правой руке держал высокий и тонкий посох, перевитый такими же чернильно-синими лентами. Чувствовалось, что посохи у них не для опоры, а то ли для красоты, то ли это какой-то знак. За ними шагало с десяток воинов в боевых панцирях, при саблях и с короткими толстыми копьями. Потом — пятеро связанных общей цепью людей в серых балахонах, а замыкали колонну опять-таки стражники с натянутыми луками.