Предательство Тристана - Роберт Ладлэм

Меткалф закусил нижнюю губу и немного помолчал, собираясь с мыслями.

– Вы хорошо знаете штат немецкого посольства?

Хиллиард, похоже, внезапно насторожился.

– Довольно хорошо. А что вас интересует?

– В немецком посольстве есть второй секретарь, его зовут фон Шюсслер.

Дипломат кивнул.

– Надутая посредственность. Аристократ, принадлежит к старинному роду высокопоставленных чиновников и только благодаря происхождению получил работу в немецком министерстве иностранных дел. Ничтожество. И что же вы хотите о нем узнать?

– Вы имеете представление о его истинных политических пристрастиях?

– Ах, вот вы о чем, – понимающе кивнул Хиллиард. – В немецком посольстве и впрямь есть работники, которые, если можно так выразиться, не испытывают особого восторга от нацизма. Это лояльные немецкие патриоты, которые любят Германию, но ненавидят нацистов и готовы сделать все, что в их силах, чтобы свергнуть Гитлера. Члены глубоко законспирированного антинацистского сопротивления. Но фон Шюсслер? Едва ли. Он знает, с какой стороны его бутерброда намазано масло. Я не думаю, чтобы этот человек имел какую бы то ни было идеологию. Он сделает все, что ему прикажут. Насколько я могу судить – а я довольно часто встречаюсь с ним, наше общество здесь очень тесное, – он культивирует в себе довольно грустное и глубоко ошибочное самовнушение насчет себя как наследника славной прусской аристократии. Стремится к славе, тут не может быть сомнений. Но он не храбр. Слабый тщеславный человечек. Фон Шюсслер делает то, что ему говорят. Единственная его мечта – выйти в отставку с множеством орденских ленточек. И, как я краем уха слышал, написать свои мемуары. Христос свидетель, это все.

– Понимаю… – протянул Меткалф. Он верил суждению Хиллиарда. Слабый, тщеславный человечек. Не герой, не способен на смелый поступок, ни в коем случае не участник подпольной оппозиции Гитлеру. Похоже, не из тех, кого можно завербовать. Конечно, это всего лишь мнение одного человека, но если Хиллиард прав, то фон Шюсслер плохо вписывался в ту миссию, которую на него, Меткалфа, возложил Корки. Не способный на смелый поступок. Это ни в коем случае не было качеством, подходящим для потенциального двойного агента. И все же Коркоран послал его сюда, чтобы присмотреться к этому немцу как будущему информатору. Как мог Корки так сильно заблуждаться? Ведь у него же есть источник в Москве, этот самый Амос Хиллиард, который вполне мог сказать ему, что по этому поводу можно не беспокоиться. Меткалф почувствовал себя расстроенным.

– Послушайте, я не знаю ваших намерений, но если вам интересно лично взглянуть на него, то, как мне сказали, он со своей подружкой, русской балериной, будет сегодня вечером на даче.

Его подружка, русская балерина, повторил про себя Меткалф. Лана!

– Это средоточие всей общественной жизни нашего дипломатического анклава. Да-да, единственный, черт его возьми, но непрерывный круг развлечений в нашей счастливой долине.

– Я буду там, – заявил Меткалф и вскочил. Хиллиард поднялся одновременно с ним. Меткалф протянул ему руку, но, к его удивлению, низкорослый человек по-медвежьи обнял его. Впрочем, причина столь пылкого поведения сразу же прояснилась, поскольку Амос Хиллиард прошептал ему в самое ухо:

– Постоянно будьте начеку, слышите меня? И окажите самому себе – и мне тоже – одну услугу, Меткалф. Никогда больше не приходите сюда.

15

Меткалф взял ключ от своего гостиничного номера у пожилой женщины, дежурной, сидевшей за столом возле входа на его этаж и наблюдавшей за всеми входящими и выходящими. В «Метрополе», как и во всякой советской гостинице, постоялец, уходя, должен был сдавать ключ от номера дежурной – это не всегда были старухи, как в данном случае, – которые круглосуточно сидели на своем посту. Ночью дежурная дремала, опустив голову на положенную на стол подушку. Возможно, эта архаичная система изначально предназначалась для того, чтобы постояльцы гостиницы чувствовали себя в безопасности и знали, что ключ не попадет в чужие руки, но подлинной причиной, конечно, являлась потребность в постоянном и близком наблюдении за приезжими из соображений безопасности. Все в Москве было подчинено соображениям безопасности – безопасности государства.

Первая мысль, посетившая его, когда он открыл дверь, была о том, что горничная до сих пор не навела порядок в его номере. Что вызывало удивление, так как день уже клонился к вечеру.

Когда мысли успели прийти в порядок, а глаза – привыкнуть к полумраку, увиденное поразило его, как мощный удар под дых, – в его комнате был обыск. Теоретически это не должно вызвать никакого удивления: обыски гостиничных номеров иностранных визитеров в обычае у русских. Но в этом случае все проделывалось нарочито грубо, демонстративно. Так, чтобы он непременно увидел и оценил случившееся.

Его комната была буквально разорена. Чемодан, который он запер перед тем, как утром вышел из номера, оказался открытым, замок сломан, содержимое, торопливо упакованное в Париже, разбросано по кровати и по полу. Это был настоящий хаос, какое-то безумие!

Несколько костюмов, которые он аккуратно повесил в гардероб, не просто валялись на полу, а были изрезаны, как будто в них пытались отыскать потайные карманы. Кожаные поясные ремни были разрезаны вдоль, а подошвы ботинок – поперек. Даже покладку его чемодана полностью отодрали. Не было предпринято никаких мер для того, чтобы скрыть следы обыска, который проводился с агрессивностью, потрясшей Меткалфа.

Он бегом пересек комнату, схватил кожаный чемодан фирмы «Гермес» и принялся исследовать медную отделку. Почти все ее элементы представляли собой детали миниатюрного радиопередатчика, который можно было собрать при необходимости. Большинство из них, похоже, находилось на месте (насколько он мог в этом удостовериться при столь беглом осмотре), включая кристалл, самый важный компонент передатчика, без которого аппаратура не могла работать. К счастью, эти детали не обнаружили; они были слишком хорошо скрыты. Конечно, это только самые миниатюрные компоненты передатчика; остальную часть устройства Роджер спрятал где-то в сосновых лесах Подмосковья, неподалеку от дачи американского посольства.

Затем он вспомнил о своем компактном удобном пистолете «уэбли», который предусмотрительно спрятал в пружинный матрас кровати. Он опустился на колени, заглянул под кровать и обнаружил, что грубая ткань, которую он отделил от деревянного каркаса, перед тем как положить туда пистолет, и затем аккуратно прикрепил на место, разрезана.

Оружие тоже пропало.

Он опустился на стул, его сердце учащенно колотилось. Почему они провели обыск настолько открыто, настолько яростно и оставили комнату в таком виде?! Что это должно означать?! Они – по всей видимости, советские службы безопасности, хотя он не знал, какие именно, – казалось, предупреждали его, самым недвусмысленным способом давали ему понять, что относятся к нему с подозрением. Они, образно выражаясь, прочертили линию на песке и велели ему не заходить за нее, следить за своими действиями и всегда помнить о том, что за ним наблюдают.

Но для того чтобы сделать такое предупреждение, требовалась санкция с самой верхушки служб безопасности или ближайших подступов к ней. Именно это тревожило больше всего. По каким-то причинам его включили в особую категорию. Какие-то высокопоставленные персоны имели по меньшей мере серьезные основания подозревать, что он приехал сюда не просто как бизнесмен. Могло ли это указывать на наличие утечки?

Необходимо срочно связаться с Корки и сообщить ему, что здесь творится. Согласно правилам, Стивен не должен иметь каких-либо контактов с Корки до тех пор, пока не понадобится предпринять действия, требующие принятия решения на высшем уровне, – безопасность полевой работы требовала от агента как можно дольше сохранять изоляцию от центра. Но характер этого нападения – поскольку никаким иным словом назвать случившееся было нельзя, – очевидно, говорил о весьма вероятном наличии прокола в системе безопасности, о чем следовало немедленно поставить в известность Корки. Сегодня вечером он отправится на американскую дачу в Подмосковье. Как только ему удастся оторваться от наблюдения, он выйдет в лес и пойдет по заранее обговоренным меткам, которые оставил для него Роджер. Он найдет передатчик, вставит кристалл и другие детали, которые сейчас выставлены напоказ в виде отделки его чемодана, и попытается установить контакт с Корки.

Но он должен найти способ выйти с дачи без сопровождения. Это было серьезной проблемой. Одинаковых, как братья-близнецы, громил из вестибюля гостиницы можно не принимать всерьез. Однако оставался еще белокурый человек с бледными глазами, кого бы он ни представлял. Никто, кроме Амоса Хиллиарда, не знал, что Стивен намеревался сегодня вечером посетить прием на даче, а тот не скажет никому, кроме, возможно, посла. С другой стороны, если в НКВД знали, что туда поедет Лана, – а там, конечно, известно, что он уже встретился с Ланой за кулисами Большого театра, – то могли бы совершенно справедливо предположить, что он сумеет раздобыть приглашение туда. Как бы там ни было, ему следовало принять меры предосторожности и, по крайней мере, заронить подобие сомнения, несколько уменьшив, таким образом, численность эскорта, который за ним направится.