Предательство Тристана - Роберт Ладлэм

Перешагнув порог, он сразу же увидел знакомую фигуру.

Прислонившись к павильончику трамвайной остановки, стоял белокурый человек с прозрачными глазами. Глаза его были прищурены, тело расслаблено; он курил с таким видом, будто поджидал кого-то.

Меткалф отвернулся и притворился, будто смотрит в другую сторону. «Мой бог, – подумал он, – как же этот парень хорош! Кем бы он ни был, откуда бы он ни взялся, он и впрямь совсем иного калибра, чем топтуны из НКВД. Это первоклассный оперативник».

Но почему?

Что мог означать тот факт, что к нему приставили такого классного агента? Это могло означать… это могло означать все, что угодно. Но одна вещь становилась совершенно ясной: по какой-то причине советская разведка считала Меткалфа персоной, к которой следовало проявить повышенное внимание. Вряд ли они стали бы разменивать такого блестящего специалиста на простого иностранного бизнесмена.

Адреналин забурлил в крови Стивена, выжав на лбу множество капель пота. Неужели моя «крыша» сгорела? – размышлял он. Могут ли они знать подлинную цель моей поездки?

Единственное решение состояло в том, чтобы «спалить» агента, сделать его бесполезным. Он был слишком хорош, до опасного хорош. Но как только агент распознан объектом наблюдения, он больше не может быть полезным в полевой работе, и его должны отозвать.

Придав лицу дружественное и немного растерянное выражение, Меткалф поплелся к деревянной будке, мысленно репетируя свою речь: Прошу простить, что я к вам обращаюсь, но не могли бы вы объяснить мне, куда идти. Я, похоже, совсем заблудился… После разговора лицом к лицу белокурого агента наверняка отзовут.

Завернув за угол будки, Меткалф застыл от изумления; его сердце лихорадочно забилось. Христос, до чего же хорош был этот филер!

Он исчез.

14

Американское посольство в Москве располагалось на Моховой улице рядом с гостиницей «Националь», его окна выходили на Манежную площадь и Кремль. Помещения выглядели мрачно и явно нуждались в ремонте, зато охрана была на высоте. «Это же просто смешно, – с мрачной улыбкой думал Меткалф, показывая свой паспорт, чтобы получить пропуск, – и русские, и американцы одинаково озабочены охраной и защитой американского посольства». На посту перед входом в канцелярию стояли и американские морские пехотинцы, и агенты НКВД. Морские пехотинцы находились там, чтобы не пускать внутрь русских; сотрудники НКВД тоже должны были задерживать русских – чтобы те без должного разрешения не могли попасть внутрь и предпринять попытку таким образом покинуть страну.

Амос Хиллиард, тот самый работник посольства, с которым Стивен должен был здесь встретиться, имел небольшой кабинет, полностью лишенный отпечатка индивидуальности хозяина. Он занимал должности третьего секретаря и консула, этот маленький человечек в очках, с лысеющей головой, бледной кожей и настолько мягкими пальцами, что казалось, будто даже листом бумаги можно напрочь отрезать кисть руки.

Но телесная мягкость этого человека резко контрастировала с его стальным внутренним стержнем. Хиллиард был разговорчив на грани полной откровенности. Меткалф быстро понял, почему получилось так, что Коркоран, который очень мало кому доверял, поверил Хиллиарду, туповатому на первый взгляд парню с фермы из Айовы, делавшему неспешную карьеру в дипломатической службе. Амос Хиллиард был экспертом по России, однако совсем не верил в то, что такое явление, как эксперт по России, вообще может существовать.

– Вы знаете, что собой представляет эксперт по России? – фыркнув, осведомился Хиллиард через несколько минут после того, как Меткалф сел в кресло в его кабинете. – Кто-то, проживший в России двадцать лет – или две недели. А я не вписываюсь ни в одну из этих категорий. Черт возьми, по этому делу нет вообще никаких экспертов. Только носители различных степеней невежества.

Хиллиард был не только одним из немногих представителей Госдепартамента, пользовавшихся доверием Корки. Он был втайне от всех еще и одним из агентов Корки. Для Коркорана было очень необычно разрешить одному из его оперативных работников встречаться с другим: это являлось прямым нарушением его излюбленного принципа разделения информации и сфер деятельности. «В этом случае у меня просто нет никакого выбора, – сказал Корки Меткалфу в Париже. – У меня имеются серьезные сомнения относительно возможности доверять любым другим штатным сотрудникам посольства в Москве. Хиллиард – один из тех очень немногих, которым вы можете доверять. Учитывая при этом, – добавил он, и от его тона веяло прямо-таки ледяным холодом, – что вопрос о том, можно ли доверять хоть кому-то вообще, является очень спорным».

«Даже вам?» – с озорной усмешкой осведомился Меткалф.

Коркоран, однако, не воспринял бойкое замечание Меткалфа как шутку: «Разве не является неизменно первым и самым главным источником наших ошибок то, что мы слишком уж безоговорочно доверяем самим себе?» В глазах старика нетрудно было прочесть обвинение, хорошо знакомый упрек, который ему даже не требовалось произносить вслух: не будьте таким самоуверенным, Стивен, вы просто не можете быть настолько хорошим в деле, как вы о себе думаете.

– Добро пожаловать в счастливую долину, – сказал Хиллиард, закуривая «Кэмел». – Наш… общий друг, похоже, высокого мнения о вас.

Меткалф пожал плечами.

– Очевидно, он слепо доверяет вам.

– И вам. Разрешение на контакт между двумя узлами его сети дается крайне редко.

Хиллиард помотал головой, как будто хотел избавиться от навязчивой мысли, и улыбнулся.

– Спросите нашего друга, какая сегодня погода, и он, прежде чем ответить, еще подумает, есть ли у вас настоятельная необходимость это знать.

– Очевидно, Москва представляет собой исключение из всех правил.

– Совершенно верно. После того, как вы вошли в это здание, ваше имя стало известно приблизительно дюжине моих коллег. Конечно, вы – американский бизнесмен, прибывший с деловым визитом, это так, но ваша встреча со мною может вызвать удивление у одного-двух человек.

– С какой же стати?

– Не с той, о какой вы можете подумать. Я всего лишь дипломат, который делает свое дело и никуда не высовывается, но я не принадлежу ни одной из нескольких фракций, каждая из которых имеет свои собственные интересы, и потому автоматически подозреваюсь всеми. Я должен предупредить вас – хотя и уверен, что это предупреждение является излишним, но все же: не разговаривайте больше ни с кем в этом здании. Никому нельзя доверять. У нас тут настоящее крысиное гнездо.

– Двойные агенты?

– Двойные? – усмехнулся Хиллиард. – Если бы двойные. Прикиньте-ка, мой друг. Московское посольство в тридцатых годах напоминало Анкару или Стамбул: прямо-таки кишело агентами всех мастей. Это очень походило на то, что обнаружишь, когда поднимешь гниющее бревно, – множество самых разнообразных существ, каких вы никогда прежде не видели, отчаянно расползаются в разные стороны. В чем я обвиняю наше собственное правительство, Белый дом Рузвельта, в котором тоже творится черт знает что. Они продолжают гадать, как же они относятся к России, не могут ничего окончательно решить и поэтому посылают нам, в поле, немыслимо противоречивые указания.

– Но вы ведь не из тех, кто считает мистера Рузвельта красным, не так ли? – с сомнением в голосе осведомился Меткалф.

– Пока нет. Но в течение многих лет, с первого же дня, когда он занял свой пост, он смотрит на Москву сквозь розовые очки, и тут даже и спорить не о чем. Одним из первых актов его деятельности оказался тот, на который ни один из американских президентов до него не решился пойти с тех пор, как большевики сбросили царя, – он официально признал советское правительство. Да, это он сделал сразу же. И его главный доверенный советник, Гарри Хопкинс, постоянно поливает грязью нас, так называемых «специалистов по России» в дипломатическом корпусе, поскольку мы считаем, что вести дела с добрым старым дядюшкой Джо Сталиным слишком трудно. Он всегда спрашивает: почему вы, друзья, не желаете видеть этих парней с хорошей стороны? Да стоит хотя бы, ради Христа, взглянуть на последнего посла, которого сюда прислал Рузвельт!

Меткалф кивал. Последний посол прославился тем, что прямо-таки подлизывался к Сталину, пытаясь оправдывать его кровавые чистки.

– Вы хотите сказать, что некоторые из ваших коллег здесь стали слишком мягкими по отношению к русским, порозовели? Или же они могут оказаться настоящими шпионами, внедренными сюда Кремлем?

Хиллиарда, похоже, смутил столь прямой вопрос. Он нервно пригладил пухлой ручкой детский персиковый пушок, украшавший его сильно облысевшую макушку.

– Есть разница между шпионом и агентом влияния. Я имею в виду тех, кто верит в возможность двойной бухгалтерии. Кто полагает, что может работать на нас, одновременно поддерживая своих друзей с Красной площади – давая советы, обращаясь с нужными запросами, даже пытаясь действовать изнутри, чтобы сформировать американскую внешнюю политику, которая была бы уступчива по отношению к Москве в несколько большей, чем мы согласны это признать, степени.