Амур-батюшка (Книга 2) - Николай Задорнов

Федя вовремя не вернулся. Не приехал он и на другой день. На третьи сутки пришла почта, и ямщики удивились, что его еще нет дома. Они сказали, что Федька очень торопился и уехал вперед.

Тане представилось, как муж к ней со всей душой и заботой, а она чуть не рада, когда он с глаз долой. Вот бог ее за это теперь и наказал! "Сказал, поди, мой Федя: "Все нипочем, в буран поеду!" - и застыл где-нибудь!.." Она понимала, что пустился он в этот путь ради нее, чтобы поскорей приехать к жене. Она готова была искать его сама, но тут заскрипели полозья, и в дверь ввалился Федька. Оказалось, что по дороге лошадь зашибла ногу о торос и он останавливался в гольдской деревне, пережидая там пургу.

Федька с красными пятнами обмороза на широких щеках сидел на скамейке, а Татьяна сияла от радости.

- Не пущу я тебя больше с почтой! - говорила она.

Федьку так тронуло ее горе; он представил, как бы убивалась она, если бы он замерз, - и у него слезы навернулись на глазах.

- Да уж теперь весна скоро, - утешал он жену. - Еще один раз пройдет верховая - и все. А снизу, говорят, не будет больше почты. Дуня тебе кланялась. Гостинцы послала.

- Ой, Дуня, ягода моя! - хватая сверток и уже забывая горе свое, воскликнула Таня. Она запела и с притопом прошлась по избе:

Эх, Дуня, ягода моя,

Да раз-у-да-ла гол-ло-ва!

Пошто любишь Ивана...

- Ну что, напугалась? - спрашивала ее Наталья.

- Не говори! Как вспомню, так до сих пор сердце мрет!

Эх, я за то люблю Ивана,

с восторгом запела и заплясала Таня, оглядываясь и охорашиваясь в новом фартуке,

Голова его кудрява...

* * *

Федька привыкал к семейной жизни. Близость жены, ее ласки придавали ему духа и твердости. Чистый и здоровый, он всю силу своей души отдавал любви. Вместо тихого Федюшки в нем зрел муж и крепкий работник - Федор Кузнецов. Лицо его зарастало курчавой пегой бородой, и он становился похож на Егора - такой же рослый, но нравом был мягче, нежней, отзывчивей.

Летом Таня одевалась легко, ярко. Малого роста, в цветных ситцах, с крепкими руками и ногами, неутомимая работница и в поле, и дома, и на реке - она радовала мужа. Отец обучил ее с детства ловить осетров. Любила Таня ездить с мужем на быстрину рыбачить. Часто оставались они ночевать на острове, захватив с собой накомарник и холщовую палатку.

Однажды Таня воротилась домой необычайно притихшей. Наталья заметила, что с нею что-то случилось. Татьяна краснела, молчала, но, наконец, призналась, что затяжелела. Она и радовалась и плакала. Бабка Дарья теперь в ней души не чаяла. В воскресенье старуха, шепча какие-то наговоры, испекла пирог. Созвали на угощение соседок. Наталья пошла за Барабанихой.

"Уж бог с ней! - думала она. - Рядом жить да ссориться!"

- Приходи к нам на пирог, - сказала она Агафье.

Барабанихе самой надоело жить во вражде со всеми бабами. Она уж сердилась на Федора, учила его, что надо поосторожней, поаккуратней, а то глаза колют.

- Свои люди, - сказала Наталья, - поссоримся да подеремся.

- А подеремся да помиримся, - отвечала Агафья.

- Ну ты, язва, здравствуешь, - ласково молвила она Татьяне, явившись на пирог. - А мужики-то у вас где?

- А мужики мужичат! Прогнали их. А тебе мужиков? Вон дедушка наш идет!

За пирогом Татьяна помянула про каких-то выдр, которых какой-то охотник будто бы бил с гольдами, а потом не поделил, сам куда-то исчез после того, а на берегу нашли только его ногу.

- Чего сочиняет? - удивилась Наталья и подтолкнула локтем Татьяну: Дергает тебя за язык!

- Я хоть про что, раз-два - и сляпаю!

Агафья жевала пирог и молчала.

- Татьяна-то! - изумлялся дед. - Какого зверя укротила!

С этого дня Агафья, казалось, подружилась с Натальей. Однако вскоре Барабаниха снова стала нашептывать ей на Татьяну. А встречая Таню, она ехидничала про стариков Кузнецовых.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Васька сидел на корме лодки и с замиранием сердца прислушивался к отдаленному грохоту воды. Вот когда станет он настоящим таежником побывает на Горюне, где еще никто из уральских не бывал!

Лодка шла тихой протокой между островов. Шум воды на перекатах становился явственней. Вершины скал поднялись над тальниками. Течение стало быстрей... Вдруг леса и луга расступились, и перед Васькой открылась широкая сверкающая река, с пеной несшаяся по каменным уступам прямо навстречу лодке. Желтые, будто ржавые, скалы теснили ее.

В лицо пахнуло прохладой. Слышно, как во всю ширь реки со звоном и грохотом катится по дну галька.

Брызги вдруг обдали гребцов с ног до головы. Вода била через огромные камни и заливалась в лодку. Васька видел, как на горячих плахах днища солнце сразу сушило темные водяные пятна.

- Кауря-я!* - орет Савоська.

_______________

* За шесты (нанайское).

Рабочие дружно поднимаются, лодки ощетинились шестами, как копьями. С веселыми криками гольды, в шляпах, некоторые с трубками в зубах, опускают шесты в пляшущие волны, наваливаются на них, и лодки рывками идут против могучего течения. Васька тоже налегает на шест. Солнце, скалы, крики лодочников, звон гальки, плеск - все нравится ему.

Прошли перекат. Лодки в густой тени лип и ясеней. Вода кажется темно-зеленой. В прозрачной глубине ее видны завалы замшелого, обросшего водорослями колодника. Тонкий корень от затопленного дерева торчит из быстрой, но такой гладкой и на вид тихой воды, что Ваське кажется, будто это корень несется против течения, оставляя журчащий стрельчатый след.

- Тайменя видал? - шутит Савоська. - Чего вниз смотрел?

Уткнув носы лодок в песчаный берег или держась руками за нависшие над водой тальники, гребцы часто отдыхают.

Иван Бердышов почернел от жары. Он работает шестом наравне с гольдами.

- Зверя видал, тайменя видал, - нараспев говорит Савоська, - греб хорошо, шестом толкал... Ладно тебе, Васька, тайга ходить могу!

"Ей-богу, хорошо на Горюне!" - радуясь похвале, думает Васька, хоть и жарко ему и тяжело.

Рубашка липнет к телу, губы потрескались, но вокруг на все посмотреть любопытно, все не так, как на Амуре. Там - желтая вода, тут - прозрачная.

Река подмывает берег. Лес клонится к воде, упали и шумят, шелестят на мелкой быстрине огромные ели. Течение ломает их ветви, колышет, дыбит, наносит к ним щепье и сор. На перекате вода с грохотом валит через лесину волной, тащит ее по камням, дерет и разносит вниз кору.

"Река Горюн! - с гордостью думает Васька. - Горюн! И дерно, что Горюн!.."

Жарища такая, будто пламя пышет. С подмытых берегов лес валится в воду, словно и он пить захотел. Душно. Но Васька знает, что теперь уж, раз поехал, надо терпеть, и он терпит.

- Ну как, охотник? Не сгорел еще? - шутит Бердышов. - Егор вас дома не балует, от этого везде легко.

Иван замечает, что парнишка крепкий и ко всему любопытен. Шустрые глаза его ничего не упустят. Есть ребята, им что ни покажи - все равно. А этот не таков.

Бердышову как-то особенно радостно, чувствует он себя совсем молодым, словно ему не тридцать с лишком, а двадцать.

Вечерами жара немного спадала. Над рекой воздух душистый - цветут липа, сирень.

Ломая голубую блестящую поверхность Горюна, навстречу скользили берестяные оморочки. Приехали орочены и тунгусы. Они жили вместе в одном стойбище далеко отсюда, на озере Эворон.

- Сородэ, сородэ!* - кланялись они.

- Сородэ!

- У-у, русский!

- Батигофу-у-у-у!** - в знак того, что Иван нравится ему, тонко и длинно протянул старик тунгус. - Русский купец!

_______________

* С о р о д э - здравствуй (ороченское).

** Б а т и г о ф у, или батигапу, - здравствуй (нанайское).

- Чему ты удивляешься?

- На этой речке Синдан ходит, - ответил старик.

- Синдана дома нет, он за товаром пошел, - добавил маленький орочен.

Иван заговорил по-ороченски:

- Мой товар тоже здесь продают. Юкану знаешь? Вместе торгуем.

Васька смотрел на покупателей. Жара, а они в меховых лохмотьях, на пальцах серебро, браслеты на руках.

- Спирта би?*

_______________

* Б и - есть (нанайское).

- А соболь би?

- Би, би! - весело восклицали орочены.

- Синдан не велит покупать у других купцов, но сейчас можно, его нет. Он не узнает! Правда? - спрашивали орочены, лукаво улыбаясь, вытаскивая из-за пазух берестяные трубки и вытряхивая из них соболей.

- Мы с озера. Далеко отсюда живем. Шесть дней ехать по речке. Мы обрадовались, что Синдан уехал, и скорей на Амур пошли - купить товар.

Бердышов развернул ситцы, сукна.

- Почем ситец?

Иван назвал цену, показал железный аршин.

- Палка железная! Что за палка?

- Аршин! Материю мерять. Этой палкой, если мерять, обмана не может быть. Китаец махом меряет, вот так, - растянул Иван яркий ситец. Китайский купец так скажет... - тут Бердышов залепетал по-ороченски с сильным китайским акцентом: - "Моя тебя люблю, твоя хороший, моя с тобой знакомые, за это тебе больше, самый большой мах отмеряю! Только для тебя одного так стараюсь!" - Иван вдруг подскочил и сильно размахнулся обеими руками, растягивая ситец, как бы с надсадой выпятил грудь. - "Видишь, как широко руки развожу, как грудью для тебя материю вытягиваю?"