Амур-батюшка (Книга 2) - Николай Задорнов

После завтрака началась работа. Товары выгружали на берег. Амурские гольды, приехавшие с Иваном, переносили их в свайный амбар Юкану, стоявший в тайге.

- Отсюда поеду на Эворон, - говорил Иван. - А тебе потом скажу, что с этим товаром делать. Пока храни его, тут много продуктов, водка есть.

Юкану все еще был сильно встревожен.

- А как я этот товар хранить буду? - спросил он Ивана. - Что, если Синдан спросит? Что я отвечу?

- Что скажешь? Да что есть, то и скажешь. Я тебе сказал зимой: "Не бойся!" - и сейчас скажу. А испугаешься - со мной, брат, теперь будут шутки плохи... Ты делай, что я велю! А то, знаешь, второй раз не прощу. Я ведь терплю, терплю, а чуть что, влеплю тебе пулю...

Иван ударил Юкану по сутулой спине так, что у того внутри все загудело.

Снизу пришла лодка. Приехал Савоська. Слезы катились по желтому тощему лицу старого гольда. Он кинулся к Юкану.

- Я в Ноан на дедушкину могилу пришел. Я тут родился, давно не был, хотел сюда поехать, на дедушкину могилу помолиться, - Савоська вдруг подскочил, ударил себя кулаком в грудь и воскликнул с отчаянием: - А торговец меня избил! Ударил кулаком по лицу. Выгнал из Ноана. На моей маленькой сестре ездит в нарте, как собаку ее запрягает! - Савоська ухватил за халат древнего старика Иренгену и стал яростно трясти его. - Ты самый старый Самар. Твой род обижают! А ты чего даром живешь? Заступайся! Заступайся! Или вот дам тебе по морде!

Кондонцы растерялись.

- Какой ты начальник рода? А? Ты что смотрел? - орал Савоська, переходя на русский.

Васька Диггар налил Савоське водки.

- Вот выпей и успокойся.

Савоська залпом выпил кружку.

- Я больной, слабый, рука болит, нога болит, - стал он жаловаться, а меня обижают!

Юкану вопросительно поглядывал на Ивана.

- Что теперь делать, как думаешь? - робко спросил он. - Я бы поехал в Ноан стрелять и Вана и Синдана, да оленей комар забивает. Надо стадо перегонять в гольцы.

Савоська кричал, ругал сородичей.

Иван понимал его, но молчал. "Савоське хочется возбудить в сородичах гордость, но не тут-то было! - думал он. - Очень уж горюнцы забиты. Какая у битого и голодного гордость!" Иван видел, что горюнцы ненавидят Синдана, но все терпят из-за мелочных выгод и страха. Он решил, что надо выручать Савоську, пока не дошло до ссоры.

- Ну, хватит спорить! - сказал Иван.

Он пошел к лодке, достал из-под бересты новое тульское ружье.

- Вот, глядите лучше, какой товар я вам привез!

Иван показал ружье, потом выпалил через реку в дуб на красном обрыве сопки. Толпа гольдов с криками кинулась в лодки. Они стали грести к обрыву.

- Попал! - кричали они с другой стороны, рассматривая кору дерева.

* * *

Наутро Бердышов на двух лодках готовился к путешествию на озеро.

- Пойдешь со мной, - еще с вечера сказал он Юкану. - А товары оставь и амбар не закрывай. Все ведь и так знают, что товар мой, а чужого трогать нельзя.

Бердышов поехал вверх по Желтой реке, держа путь на озеро. Впереди на оморочке шел Юкану.

- Ты зачем вчера родовичей обидел? - спросил Иван у Савоськи.

- А что они терпят! - отвечал старик зло.

Иван догадывался, что драка в Ноане произошла неспроста. В другое бы время Савоська старался скрыть, что его побили. Отсылая его в Ноан, Иван уже знал: дело просто не обойдется. Иногда он сам удивлялся своему звериному нюху на такие дела.

Иван в шляпе стоял на корме лодки с винчестером за плечом. Нал ним проплывали вековые ветвистые дубы, склоненные с прибрежных обрывов к реке.

Выехали на озеро. Туман стлался полосами по бескрайному водному простору. Вдали проступали неясные вершины хребтов.

- Пойдем вон в те сопки, - обращаясь к Ваське, показал Бердышов рукой вдаль. - Везде надо побывать. Правда?

- Правда, дядя Ваня! - обрадовался мальчик.

- Пойдешь?

- Пойду...

Ему до смерти надоели гольды с их делами. Вид озерной воды напоминал пареньку Амур.

- Вот бы, Васька, тебе на море побывать! - толковал Иван. - А ты, Савоська, - засмеялся он, обращаясь к старому гольду, - не кручинься. Может, еще и недаром старался!.. Зря ничего не случается!

Вид воды и гор в новом, необычайном сочетании был полон свежести и чистоты. Васька с замиранием сердца смотрел на открывшийся перед ним огромный новый мир.

- А вон и белки видны.

На вершинах хребтов белели снега. С той стороны пахнул холодный ветерок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

От синих лохматых лесистых берегов в озеро протянулся лысый мыс, редко уставленный берестяными юртами. Тунгусы обступили Бердышова. Савоська подвел к Ивану слепого старика.

- Вот Суокина, тот самый старик, у которого ноанский торговец сына погубил.

Тунгус тянул слабые руки, желая ощупать Ивана. Они дрожали, как ветви на ветру.

- Кто хочет узнать, как погиб мой сын?

Старик рассказал, что Синдан избил сына и парень долго хворал.

- Их рода прозвание Ыйден, - говорил Савоська. - Ыйден - значит царь. Этот старик царского рода. У тунгусов давно цари были.

- Вот до чего тунгусские цари дожили! - сказал Иван, обращаясь к Илье и Ваське. - Были цари, да одичали. А самого последнего торгаш насмерть, избил.

Тунгус рассказал Ивану, что все они здесь крещеные. Еще до прихода русских ездили они за хребты, и на Бурукане крестил их поп в юрте с крестом.

- Ну, а кто у вас царем был? - спросил Иван.

Старик долго перечислял имена своих предков. Васька смотрел на тунгусов, и не верилось ему, чтобы такие оборванцы были царями.

- Вот был царь так царь!.. - покачивал Иван головой, как бы неподдельно сожалея о судьбе тунгусских владык. - Провинились они в чем или их завоевали?

Иван слыхал, что были случаи, когда царей свергали и рубили им головы. Похоже было, что и у тунгусов что-то стряслось с царями.

- Паря, этот случай не худо бы всем царям знать!

"Приеду домой, надо рассказать, что я тунгусского царя видел", думал Илюшка.

Ыйден пожаловался Ивану, что старухе его не хочется жить на озере. Говорит, в лесу теплей и не так страшно. Боится, что опять Синдан может прийти.

- А русских не боится?

- Нет, русских-то мы не боимся. Я молодой был, помогал русским, тихо и, как показалось Ивану, с обидой сказал Ыйден. - Мы ждали, что жизни перемена будет...

Слепой Суокина принял Ивана за офицера и благодарил, рассказал подробно, как погиб сын, просил, пусть русские осудят Синдана.

Ночевали у подножья крутой сопки у стойбища самогиров, как называли родственное гольдам племя, жившее на этом озере. По их имени озеро Эворон называли Самогирским.

С вечера Иван изрядно выпил и уснул на корме лодки. Ночью он проснулся, вылез из-под полога и уселся у борта. Черная блестящая вода уходила в бескрайную даль. Было прохладно, с озера тянул ветерок. На скалах высились кедры и ели, похожие на черные перья. Над их вершинами горела луна. Слышались удары бубна, крики. В одной из юрт блестел огонек там шаманили.

- Га-га!.. - доносился голос Савоськи.

- Га-га!.. - кричали гольды.

Шаману них был свой, но Савоська вызвался помочь вылечить больного.

Ивана вдруг взяла тоска. Чувство это изредка, но с большой силой охватывало его.

"Где я? В тайге, на озере, за тысячи верст от людей! - думал Бердышов. - Тут никогда никто не бывал, кроме меня да офицеров от Невельского..."

Человек, привыкший к дикой жизни, выросший в тайге, Иван хотел поехать в людные места, в большой город, посмотреть разных людей, потолковать в живой толпе. Ум его не мирился с тем, что всю жизнь придется скитаться по глухим таежным трущобам. Ему казалось, что где-то есть место - многолюдное, яркое, веселое, назначенное ему, - от которого он почему-то отторгнут, и не он один, а весь его род. И вот Бердышовы всю жизнь таскаются по тайге и все не выберутся из нее домой. Иван тосковал по этому неведомому гнезду.

"Я всю жизнь отступаюсь от того, чего хотел. Что толку, что я помогаю людям? Я не смею делать то, что хочу. А если рискнуть?" - подумал он. Душа защемила от того, что представилось ему. "Это было бы счастье! Неужели я не могу сделать то, что хочу? Только не надо бояться".

Ивану давно уже и сильно нравилась Дуняша. Еще когда ей было тринадцать лет, а он бывал в Тамбовке у ее отца, ему все хотелось смотреть на нее. Теперь она подросла, ей шел семнадцатый год. Он сам понять не мог, что с ним делалось, когда он ее видел. Он все забывал: жену, семью. Он все ради нее бросил бы: и дела, торговлю, охоту. Он готов был ради нее еще бог знает что сделать, а не только бежать вровень с лошадьми по цельному снегу из Уральского до Мылок. Он чувствовал, что теперь ему не удержаться, его как понесло течением. Он еще сам не знал, как все сделает, уменье действовать силой и хитростью было у него в крови.

Он, кажется, не всегда бы смог рассказать сам о своих мыслях и намерениях, как не мог он рассказать о многих приметах охоты на зверя: в его охотничьей душе была выработана почти звериная чуткость, и он знал такие уловки, для которых, кажется, и слов-то людских нет.