Голгофа XXI - Елизавета Ельская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Постой! Идем вместе.
Пока Фома складывал в коробку приглянувшиеся ему детали и инструменты, Святослав стоял рядом, держа наготове снятый с плеча автомат. Однако оказалось, что он ожидал беду не оттуда, откуда она пришла: крик и выстрелы раздались от машины. Святослав побежал туда, но было поздно: Матфей лежал на полу, из его шеи хлестала кровь. Невесть откуда взявшаяся тварь (вероятно, проникшая сюда вчера вечером, когда вездеход въезжал в гараж) тихо, без визга налетела на Матфея и, вцепившись когтями ему в плечо, с ходу полоснула зубами по шее. Удар двух верхних резцов оказался смертельным — хрип Матфея стих очень быстро. Рядом с его телом валялась дохлая тварь, подстреленная то ли Филиппом, то ли Симоном — стреляли оба.
«Я не мог предусмотреть этого, — в отчаянии подумал Святослав, глядя на тело. — Никто не мог…»
Мария тоже смотрела на погибшего. Ее усталое лицо с заострившимися чертами словно обмякло. Святослав понял, что она тоже каждую минуту ждала беды, которую не в силах была предотвратить, и теперь, когда то, что должно было свершиться, свершилось, наряду с болью, возможно, испытывала облегчение оттого, что невыносимое ожидание кончилось.
— Возьмем его с собой, — сказал Святослав. — Похороним, когда отъедем отсюда подальше.
Они нашли кусок брезента и завернули в него тело. Примолкший Фома сел за руль, и вездеход плавно выкатился из гаража. Тварей вокруг не было, похоже, стая улетела, и Святослав с горечью подумал, что, если б они вчера не закрыли двери гаража, эта последняя, наверное, улетела бы тоже.
«Мы делаем что-то, думая, что так будет лучше, а потом все оказывается наоборот. Будто кто-то смеется над нами холодным, жестоким смехом… Таким же холодным и жестоким, как наш мир. А Бог, если он все-таки есть, отвернулся от нас. Но скорее всего его просто нет. — Святослав посмотрел на завернутое в брезент тело. — И там тоже нет ничего, только равнодушная пустота».
После полудня они сделали остановку, чтобы вырыть могилу. Глядя, как в яму летят комья земли, Святослав, стыдясь самого себя, все же не мог отогнать гаденькую мыслишку о том, не предателя ли они сейчас зарывают в землю, ведь Матфей и Симон были первыми в его списке подозреваемых. Если да, то он уже никогда этого не узнает, потому что расставить ловушку можно лишь на живого, а мертвый ни в какую ловушку не попадется.
«Если же нет… тогда прости меня, Матфей».
Список живых подозреваемых уменьшился до четырех человек — Симон, Иоанн, Фаддей и Фома.
Немного постояв над свежим холмиком, они снова сели в машину. Фому за рулем сменил Филипп. Святослав рассеянно смотрел на уползавшие назад раскисшие луга и темную полосу перелеска.
«Эта земля умирает и в предсмертной агонии порождает чудовищ. Не мы сотворили мир таким, он достался нам в наследство, и это наследство проклято. И мы тоже прокляты».
Наверное, у него еще держался жар — в охваченном лихорадкой мозгу возник причудливый образ некоей клетки, на которую со всех сторон наваливались химки, плеши, рудники и просто помойки и развалины. Они давили и давили, и под их напором клетка сжималась, становясь все меньше и меньше. С болезненной остротой Святослав ощутил себя внутри нее, внутри этого неумолимо сжимающегося пространства, а снаружи бесновались разные твари, мутанты и волчары, тоже уже утратившие человеческий облик. Страшные, уродливые морды.
«Это облик нашего будущего», — откуда-то извне пришла к нему мысль. Он хотел отринуть ее, но не смог. Торжествующие хари искажались в злобных, диких гримасах, празднуя победу. Ему стало душно, к горлу подступала тошнота. «Я брежу», — подумал он, непослушными пальцами расстегивая ворот рубашки.
Теплая ладонь сидевшей рядом Марии легла на его руку.
— Что с тобой? — спросила она.
То ли от ее прикосновения, то ли от голоса видения разом пропали, и ему стало легче.
— Ничего, все нормально, — ответил Святослав, стараясь, чтобы она не заметила, как дрожат его пальцы. — Все нормально…
Вездеход упрямо катил вперед, увозя маленький отряд на восток. Теперь он состоял всего из восьми человек.
Евангелие от Марка, глава 13.
1 И когда выходил Он из храма, говорит Ему один из учеников Его: Учитель! посмотри, какие камни и какие здания!
2 Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне.
3 И когда Он сидел на горе Елеонской против храма, спрашивали Его наедине Петр, и Иаков, и Иоанн, и Андрей:
4 Скажи нам, когда это будет, и какой признак, когда все сие должно совершиться?
Глава 11
Иоанн поправлялся быстро, его состояние опасений не вызывало. Когда он перебрался со своего импровизированного ложа на сиденье, то заявил, что отоспался на пару недель вперед; звучавшие вокруг него днем голоса создавали ощущение безопасности и не мешали дремать.
Как-то после полудня они выехали на открытое место и увидели покрытый неправдоподобной, ярко-зеленой травой холм, на котором возвышалась белокаменная церковь. Такие строили давно, очень давно. Все смотрели на нее как завороженные, потому что она была отзвуком давно смолкших голосов, задержавшимся в зеркале отражением ушедшего в небытие образа. След волны на песке и свист крыльев стаи, улетевшей за облака. Нечто эфемерное, хотя и воплощенное в незыблемости камня. Откуда она взялась здесь и как уцелела? Наверное, на ней все же были следы разрушения, но от подножия холма, откуда они смотрели, белизна стен выглядела не тронутой ни временем, ни человеком. Хотя солнца не было, проплывавшие вверху облака пронизывал свет. Казалось, они чем-то сродни этому храму, частице мира, которого уже нет.
Филипп сказал, что поскольку им все равно надо будет скоро остановиться, чтобы сварить обед, то почему бы не сделать привал здесь? Предложение было принято. Фома заглушил мотор, и вездеход замер внизу холма. Все выбрались из машины. Прислонившись к борту, Иоанн с выражением тихой задумчивости долго рассматривал церковь, и ветер ерошил его пшеничные волосы, сдувая пряди на лоб, рассеченный неровным шрамом.
— Красиво… Теперь ничего такого нет.
Оказавшийся рядом Симон грубовато заметил:
— Теперь много чего нет.
Иоанн покачал головой:
— Это совсем другое. Ты не понимаешь…
— Извини, — неловко сказал Симон. — Я не хотел задевать твои чувства.
Иоанн посмотрел на него с недоумением, затем слегка улыбнулся:
— A-а, ты решил, что я верующий?
— Ну вроде того…
— Нет, я в Бога верю не больше твоего. Просто она, — Иоанн махнул рукой в сторону церкви, — очень красивая. Даже если бесполезная, все равно красивая. А это уже что-то значит, верно? У людей, которые ее построили, как и у тех, кто потом приходил сюда, в жизни было то, чего у нас уже нет. Пусть не вера, но что-то иное, кроме грязи и убожества.
На его лице, всплыв из глубины души, отразилось то, чего в двадцать пять лет быть не должно: застарелая горечь и боль. Он провел ладонью по лбу, отбрасывая лезущие в глаза волосы, задел шрам, и его губы слегка дернулись, но он тут же забыл об этой мимолетной боли, которая ничего не значила по сравнению с той, другой, и тихо добавил:
— Это ведь очень важно: иметь что-нибудь такое, о чем приятно вспоминать.
Тут он заметил рядом Филиппа и смутился, подумав, что всегда собранный и жесткий Филипп может решить, будто он раскис. Однако Филипп тоже окинул храм задумчивым взором и затем сказал совсем не то, чего от него могли ожидать, что прозвучало в его устах неожиданно и странно:
— Я не принимаю всерьез христианские сказочки, но если Бог все-таки есть, я хотел бы задать ему один вопрос. Только один: почему он никогда не протягивает нам руки? — Красивое лицо Филиппа скривилось в горькой гримасе. — А знаете, что хуже всего? Если Он протягивает, а мы не замечаем. Слишком долго не замечаем…
Резко отвернувшись, Филипп отошел и скрылся за машиной. Пронизанное далеким закатным светом небо, подобное опрокинутой чаше, сияло бездонной голубизной.
Перекусив, они снова сели в машину и, отчего-то смущаясь друг перед другом, молча смотрели на храм, до тех пор пока он не скрылся из виду. Возможно, они, сами того не осознавая, стремились сохранить что-то в своей душе от этого светлого места, унести с собой частицу храма. Не как символа веры, которой не было ни у одного из них, а как нечто противоположное тому, что их окружало, что было их жизнью: грязи, крови, уродству, жестокости, зыбкости и ненадежности всего, кроме смерти.
Фома, с утра сидевший за рулем, а теперь уступивший место Филиппу, сказал:
— Я читал про одну любопытную теорию насчет переселения душ. Будто бы душа после смерти переходит в рождающегося ребенка, и так снова и снова, но каждый раз ничего не помнит о предыдущих существованиях. И по некоему закону — он называется Кармой — душа несет ответственность за то, что совершено ее носителем в предыдущих жизнях.
