Голгофа XXI - Елизавета Ельская

Святослав лишь хмыкнул, а Мария укоризненно произнесла:

— Фома, ты когда-нибудь угомонишься?

— Нет, вряд ли, если только лет через двадцать-тридцать, когда из меня уже песок будет сыпаться, не раньше.

Мария шутливо всплеснула руками:

— Боже, как еще долго ждать!

— Куда нам торопиться? — подмигнул ей Фома, и Мария невольно рассмеялась.

Несмотря на болтовню, Фома ни на минуту не прерывал своего занятия. Когда стало смеркаться, включили переносной прожектор, а вновь явившийся на помощь Филипп, вооруженный двумя фонарями, направлял их лучи туда, куда не проникал свет прожектора. Все, кроме Фомы, уже поужинали. Его тоже звали, но он отказался, заявив, что поест, когда закончит.

Сегодня была очередь Марии готовить и мыть посуду, и после ужина она осталась на кухне одна. Вечер выдался сухой и относительно теплый, и мужчины высыпали на крыльцо. В зоне они прихватили со склада сигареты, и теперь курящие курили, а некурящие сидели с ними так, за компанию.

Прибираясь на кухне, Мария взяла в руки оставшуюся от прежних хозяев чашку с отбитым краем и двумя трещинами, делавшими ее непригодной для употребления; очевидно, поэтому на нее никто не позарился. Красная, с большими белыми горошками, из толстого фаянса, — прикоснувшись к ней, Мария словно ощутила удар, пришедшийся на кончики пальцев и оттуда распространившийся по всему телу. Красный цвет стал цветом крови, и эта кровь текла по щеке молодой женщины, бежавшей среди чахлых низкорослых деревьев.

«Ольга, Ольга!» — кричал где-то неподалеку мужской голос.

Мужчина бежал следом за ней, но Мария каким-то непостижимым образом знала, что женщина — совсем юная девушка лет семнадцати-восемнадцати — убегает не от него, а вместе с ним. Они оба спасались от кого-то. Девушка споткнулась и упала. Ее изодранные руки тоже были в крови. Сзади раздался глухой шум.

«Быстрее! — крикнул тот же голос, полный отчаяния. — Уходи, спасайся!»

Девушка вскочила, на миг оглянулась — на лице ее был написан ужас загнанного зверя, — затем снова бросилась бежать. Тонкие стволы мелькали со всех сторон, а впереди замаячил просвет. Грязно-зеленые кочки, запах стоялой воды — болото. Девушка в страхе замерла, еще раз оглянулась и, приглушенно вскрикнув, рванулась к предательской зыби.

Видение оборвалось, и Мария очнулась. Она по-прежнему стояла на кухне возле стола, держа в руке битую красную чашку, и ее знобило, как тогда, когда она встретила показавшихся чем-то неприятными мальчика и девочку. На ладони расползалось пятнышко крови: она сжала чашку слишком сильно и порезала палец об острый сколотый край. Мария поспешно поставила чашку на стол, к самой стене, подальше от себя, и сунула палец в рот. Порез был неглубокий, и кровотечение быстро прекратилось. Она залепила крошечную ранку и уселась на скамейку, подперев подбородок ладонью.

То, что она видела, произошло не очень давно… и как-то связано с чашкой. Мария не пыталась снова взять ее в руки, потому что не хотела опять испытать передавшийся ей от девушки страх. Наверное, она видела смерть хозяев дома, ведь староста говорил, что они утонули в болоте. Не потому, что были неосторожны, а потому, что бежали от кого-то, кого смертельно боялись.

«Медведь? — предположила Мария. — Хотя какие нынче медведи — они же от этой слякоти давно вымерли. Тогда волки или дикие собаки. Или какие-нибудь твари вроде тех, что напали на нас в зоне. Теперь таких будет все больше и больше…»

Она домыла посуду, оставив только еду для Фомы, потом налила себе еще кружку горячего чая и мелкими глотками выпила всю до дна, чтобы согреться и отогнать накатывавшие на нее волны холода, невесть откуда взявшиеся в этот теплый вечер. Может, все дело в том, что она устала? Не сейчас, не сегодня, а за весь проделанный ими путь. Нет, нельзя распускаться, одернула она себя. Другим не легче. Даже тяжелее, и они наверняка вымотались еще больше, ведь на ее долю приходится меньшая нагрузка. И при любой опасности она всегда остается за их спинами.

Дверь открылась, и компания курильщиков и примкнувших к ним ввалилась в дом. Фаддей поставил на стол банку консервированных помидоров.

— Выкинь ты ее, — сказал Святослав. — Срок годности уже истек. Надо было внимательнее смотреть, что берете со склада.

— Ничего, — отмахнулся Фаддей, — это ж не мясо и не рыба, а помидоры, ими не отравишься.

— Лучше выбрось, — настаивал Святослав.

— Ни за что! Я томаты обожаю. Кто-нибудь еще хочет? Нет? Прекрасно, мне больше достанется. — Он помахал пораненной в зоне рукой. — Как выздоравливающему мне полагается усиленное питание. Маленькая добавка к ужину.

Вскрыв банку, он принялся с аппетитом уплетать содержимое.

Симон сказал:

— Половину оставь, тебе и так довольно будет.

— Я ведь спрашивал, кто еще хочет! Чего ж ты молчал?

— Сейчас я не хочу, — пояснил Симон, — но если к утру с тобой ничего не случится, я с удовольствием доем эти помидорчики.

— Вот уж нет, дудки! — возмутился Фаддей. — Какой умный выискался! Весь риск мне, а удовольствие пополам? Не выйдет. Утром я их сам доем. У меня на них особые права. Я как раз тащил банку с томатами, когда на нас твари налетели.

— Ладно, ешь, пока не лопнешь, — сказал Симон. — Никому твоя тухлятина не нужна.

Опустошив банку наполовину, Фаддей аккуратно прикрыл ее крышкой и веско предупредил:

— Симон, если завтра будет недоставать хотя бы одного помидора, я тебе голову откручу.

— Ты что, пересчитал их?

— Да, пересчитал! С такими, как ты, иначе нельзя.

— По-моему, ты плохо считаешь. Наверняка на два-три ошибся.

— На два-три?! Имей совесть! Их всего шесть осталось!

— Какие шесть? — невозмутимо возразил Симон. — У тебя в глазах двоится. Завтра утром, на свежую голову, ты сам увидишь, что их гораздо меньше. Если, конечно, с тобой все будет хорошо. А если нет, тебе по-прежнему будет казаться, что их шесть.

Слушая их голоса, Мария чувствовала, как ослабевает хватка ледяных пальцев, перебиравших ее позвонки сверху донизу и обратно. Вскоре появился Фома, весь испачканный в машинном масле.

— Готово, — сообщил он, — можно ехать хоть сейчас.

Мария потянулась к его тарелке.

— Садись есть, я сейчас подогрею.

— Сначала помыться надо. Посмотри, на кого я похож!

Симон язвительно уточнил:

— Как всегда, на лохматое чучело.

Мария постучала по столу пластмассовой ложкой:

— Прекратите! Симон, если ты сейчас же не замолчишь, я помогу Фаддею открутить тебе голову.

Фома с интересом спросил:

— Что, набирается команда для отделения пустой головы Симона от его столь же никчемного туловища? Надеюсь, меня записали?

— Ты тоже замолчи! — грозно велела Мария. — Я устала от вас обоих. Идем, полью тебе, чтобы ты умылся и стал похожим на человека.

Симон пробормотал им вслед:

— Это невозможно, зря стараешься, рыженькая.

Фома стащил через голову шерстяную рубашку. Мария взяла до половины наполненное водой ведро, и они вышли во двор. Не прошло и пары минут, как оттуда донесся вопль Фомы:

— Сумасшедшая, ты что делаешь?! Елки-моталки, всю спину облила! Я же только на шею лить просил! Сейчас зима, между прочим.

С его возмущенными криками смешивался хохот Марии. Потом они вернулись, Фома на ходу вытирался, а Мария, все еще смеясь, размахивала пустым ведром, которое потом вручила Симону:

— Принеси воды, пожалуйста.

Симон с готовностью поднялся.

— Чтобы облить Фому, я натаскаю целую бочку. Особенно если удастся засунуть его туда лохмами вниз.

Перед тем как сесть за стол, Фома подвел Иоанна к месту посветлее и, осмотрев шрам на лбу, сказал:

— На выставку своих достижений я бы тебя не отправил, но вообще-то неплохо. Главное, что голова цела.

Когда настала пора ложиться спать, Фаддей начал проявлять признаки беспокойства и то и дело куда-то исчезал, а потом отозвал Фому в сторонку и что-то тихо сказал ему, после чего тот стал рыться в лекарствах и потом вручил Фаддею маленькую пластмассовую баночку, в которой явно были таблетки. Это не укрылось от взора Симона, и он тотчас с живостью поинтересовался самочувствием Фаддея и предложил ему доесть оставшиеся помидоры немедля, не откладывая на утро. Фаддей в ответ лишь что-то неразборчиво буркнул и в очередной раз вышел из дому. Симон расхохотался и постучал ногтем по банке:

— А помидорчиков-то действительно шесть! И к утру будет ровно столько же, если только он сам их не выкинет еще раньше.

Когда дошло до распределения ночных дежурств, Фаддей заявил, что его мучает бессонница и потому он берется присматривать за машиной, смена ему не потребуется.

Святослав с усмешкой сказал:

— Если твоя… гм… бессонница все же пройдет, разбуди Филиппа, чтобы сменил тебя.

— Хорошо, — уныло кивнул Фаддей, — но она вряд ли пройдет.