Современная датская новелла - Карен Бликсен

Если из того, что раньше было чистейшей радостью и чудеснейшим удовольствием, делают ремесло, думает актер, не спеша приняться за вторую порцию, то чудо покрывается плесенью, а радость оскверняется низостью и грязью. Его взгляд скользит по часам, у него еще достаточно времени. Он закрывает глаза, вдруг лоб актера покрывается испариной — стрелки часов неподвижны, да и тиканья он тоже не слышит. Он проглатывает последние куски, вскакивает и с горящим от жажды горлом распахивает дверь на половину хозяев. Там, на стене, висят часы, маятник как сумасшедший мечется за узкой стеклянной дверцей, актер опоздал на двадцать минут. Комната пуста, но где же здесь зал, где дверь, которая ведет в зал? Актер мчится назад, к своему столику, хватает «Фауста», выскакивает в коридор, распахивает одну дверь за другой, в чулан, в уборную и, наконец, на улицу. На каменном крыльце стоит хозяин и пялится на небо, он медленно поворачивается — черт бы побрал этих крестьян с их медлительностью.

— Я провожу вас, — говорит хозяин.

Актер не привык к большому скоплению зрителей, но тут, в зале, сидит только один человек, женщина.

— Погода, — шепчет хозяин и сочувственно пожимает плечами. — Дождь, — говорит он. — К тому же завтра у нас утиная лотерея.

И он убирается на свою половину, дабы набраться сил для завтрашнего мероприятия, убедившись предварительно, что актер явился в зал целый и невредимый. Актер поднимается на помост, кланяется даме и просит прощения за свое опоздание. За стеной слышится рояль, назидательный голос учителя танцев, неуклюжий топот учеников.

Актер кланяется, листает «Фауста» и начинает.

Подняв в первый раз глаза от книги, он встречается с ее взглядом. Она сидит одна в пустом зале, одна среди всех этих пустых рядов. В расстегнутой меховой шубке, молодая, изящная, красивая. Он пристально смотрит на нее, она — на него, в ее глазах вспыхивает улыбка, он чувствует, что краснеет, и углубляется в текст. Хорошо, когда есть книга, которую можно крепко держать обеими руками, хорошо, когда есть слова, в которые можно впиться глазами, чужие слова. Но сердце и мозг продолжают работать, несутся стрелой: все это ложь, проклятая ложь и галлюцинации, у меня лихорадка, бред.

Внезапно он умолкает и бросает на нее горький взгляд, она спустила шубку с плеч, круглые девичьи плечи, здесь ведь чертовски жарко, и за все это тепло ему придется платить, и за еду, и за ночлег, а деньги на дальнейшую поездку… так-то, ты что думаешь, какая красивая шея. Он страшно разгневан, она унижает его своим присутствием, превращает в шута тем, что сидит в зале одна-одинешенька, подкрашенная, нарядная, и храбро улыбается, презрительно улыбается, делая вид, что все в порядке. Нахальный цыпленок. Сейчас она получит урок, который никогда… никогда… Прийти и так дерзко держаться. И актер раскрывает книгу, он читает, сейчас он угостит эту девицу, он будет читать до тех пор, пока она не свалится со своего насеста. Без всякой пощады.

Но если он поддался жажде мести из заведомой глупости, из тщеславия, даже не вспомнив о своей миссии в провинции, о своих идеалах, то Фауст подшутил над ним, величие драмы не оставило его безучастным. Актер считал, что он знает текст, но в этом зале, в присутствии этой слушательницы текст преображается, рождается заново, становится удивительно молодым, нетронутым, чистым. Весна, весна… И чего стоит месть этого мстителя, который сам взволнован, очарован, опьянен? Он и остается в дураках, он теряет связь с этой землей, с этим трактирным залом, этим помостом, он больше не слышит, что за стеной идет урок танцев, не слышит собственного голоса, немного простуженного, немного гнусавого, он слышит только Мастера, Мастера. Твердая скорлупа, которая прежде сковывала его сердце, давила, причиняла боль, сделалась мягкой; лишь один раз актер вспоминает о девушке, на секунду взглядывает на нее и видит, что она пылает.

Растаял лед, шумят потоки[5].

Весна, весна, прекрасные губы полуоткрыты, прекрасные глаза широко распахнуты. Это возбуждает его, и он читает, читает. Забыты нужда и унижение, исчезли разочарование, грязные комнаты трактиров, дешевые обеды, лишние бутылки, грязные воротнички, холод, страдания. Он читает, читает, и как читает! И наконец, когда книга уже дрожит в его руках и усталость наваливается невыносимой тяжестью, когда кровь грозит разнести на части и голову и сердце, тогда он прекращает:

О, чуткость ангельских догадок![6]

Он кланяется, сходит с помоста, пересекает зал и выходит.

Шатаясь, он проходит через половину хозяев, его взгляд падает на часы, он читал три часа без передышки, сознание этого лишает его последних сил. В обеденном зале он бросает книгу на стол, хватает свой все еще влажный плащ и выходит на свежий воздух, дождь перестал. Актер проиграл, он жалкий неудачник, он сердито топчется взад и вперед по мостовой перед трактиром, чтобы размять ноги, чтобы легкие наполнились воздухом, чтобы холод остудил тело. Он чувствует, как у него по спине бежит пот и застывает под рубашкой. Актер идет по направлению к особняку, но поворачивает обратно, так и не дойдя до кованых чугунных ворот. Он поднимает голову и смотрит на свое окно над конюшней, он насквозь продрог, он болен, болен, и он быстро входит в трактир.

И замирает на пороге. Дверца кафельной печки распахнута, в печке беснуется огонь, и в зале становится не на шутку жарко. Его столик застлан скатертью, на нем стоит блюдо с бутербродами, пиво и водка. Актер снимает плащ и делает шаг к столу, потом набрасывается на еду. Он опрокидывает в рот водку, наливает пиво и жадно пьет его, он ест прямо руками — холодные котлеты, обжаренные в сухарях, с косточкой, маринованные и свежие огурцы, редиску.

Он поднимает бутылку с водкой и смотрит ее на свет, выпита только половина, но кто станет утверждать, что бутылка была полная, когда он сел за стол. Он наливает снова, победоносно поднимает бокал и сквозь него видит, что напротив него на стуле сидит девушка. Ее серая шубка висит на спинке стула, девушка молода и стройна, платье плотно облегает фигуру, она улыбается ему сквозь бокал и кивает. Ваше здоровье. Он пьет.

Она держит наготове спички, маленькие дамские спички в металлическом коробке с рекламой кирпича. Ага, папаша обжигает кирпич, он кирпичник или как это там называется? Девушка кивает и подносит ему горящую спичку. Чтобы помочь ему, она опускается на колени, когда он столкнул на пол «Фауста» и закладки разлетелись по всему полу. Девушка больше не возбуждает актера, его охватывает изумительное чувство сытости, он словно качается на ленивых теплых волнах. Эта обыденность, этот мещанский уют. Домашнее, хозяйское присутствие женщины. Это она наполняет его бокал, когда он оказывается пуст, она собирает грязные тарелки, правда, выносит их хозяйка трактира, и хозяйку трактира он просит принести еще вина, вина и коньяку к кофе. Но внезапно его сытая радость исчезает: звук Маргариты — шелковый шелест чулок и юбки молодой женщины, энергичный стук ее высоких каблучков, когда она встает, чтобы принести ему чистую пепельницу, ее дыхание, которое приковывает его взгляд к ее рту, к ее красивым губам и белоснежным зубам, обнажающимся во время улыбки.

— Вы не поверите, — говорит он, — но вчера я завидовал даже крестьянкам в автобусе. — И он смеется, как бы удивляясь на самого себя. — Вы не поверите. — Он сминает сигарету и зажигает новую, пых-пых. — Надо читать… — пых… — юмор, если хочешь иметь дом, но я не изменю искусству, я не изменю идеалу, выпьем за идеал!

Он сидит, обхватив обеими руками рюмку с коньяком, аромат коньяка сам струится ему в ноздри, актеру не надо даже принюхиваться — а-а-ах!

— И даже если я буду ходить… — Он чуть не произносит «в грязных воротничках», но вовремя спохватывается. — И даже если я буду есть… — С его языка чуть не срывается грубость. Господи, откуда у меня эти слова? — Хлеб свой в поте лица своего…

Разве я не люблю искусство, думает он, разве я не пожертвовал всем ради него? Он проклинает себя и наливает снова, потому что девушка опять сидит перед мим, и вдруг — нет, это совершенно невозможно, — но вдруг они находятся уже не в трактире, а в саду, по ту сторону кустарника, удаляется Мефистофель со своей трактирщицей Мартой, а рядом с ним освещенная ярким весенним солнцем стоит она, в руке у нее ромашка, она обрывает на ней лепестки, один за другим. А потом… нет, это совершенно невозможно — но они уже в маленькой беседке, и он целует ее, и она шепчет, едва слышно: «О, как я люблю…» — и в ту же секунду раздается стук в дверь, и актер по книге знает, что это Мефистофель, и в гневе топает ногой; дверь кухни отворяется, хозяйка трактира стоит и смотрит на него через очки, он приходит в себя и машет ей, что она может удалиться.

Пока Марта стояла в дверях, в них проскользнула мерзкая собачонка и спряталась под столом. Потом она вылезла оттуда. Противная собачонка, безобразное создание. Она коварно подбирается поближе и, когда она уже достаточно близко, готовится к звериному прыжку. Актер замечает, что ее слюна капает ему на брюки, и слышит, как ее зубы лязгают в пустом воздухе, когда он с достойной восхищения ловкостью убирает ногу. Словно отведав хлыста, собачонка уползает под стол и прячется там.