Волга рождается в Европе (ЛП) - Курцио Малапарте

Уже неоднократно я пытался изобразить линию прохождения осадного фронта, внешний вид этого большого, окруженного кольцом поле боя. Это что-то вроде растянутого в ширину четырехугольника, который тянется от перешейка Аунуса, между Ладогой и Онегой, до Карельского перешейка и от Шлиссельбурга до Петергофа. Защитный комплекс Ленинграда – это одна из самых мощных вещей, которые только можно вообразить: это система полевых укреплений и постоянных крепостных сооружений – из которых некоторые происходят еще из времен Петра Великого – дополненных и усиленных мощными сооружениями военной техники, с двойной линией бетонированных убежищ и стальных куполов, оснащенных всеми современными изобретениями и новейшим оснащением фортификационного искусства, согласно проекту, который в некотором смысле, в его топографии мог бы напомнить о Вобане, но исходит из опытов в Мадриде, что касается искусства – в котором коммунисты самые большие мастера – превращения в крепость современного города. Мадрид был таким опытом, который еще сегодня представляет собой актуальную ценность для осад. Отдельного комментария заслуживает тот бесспорный факт, что коммунисты в гражданской войне в Испании, а также в этой кампании в России, доказали, что они в высшей степени владеют техникой обороны города. А также от современной и сильно вооруженной и оснащенной бронетехникой армии. Из этого можно было бы даже сделать весьма интересное исследование. Так как для этого должна быть причина; и это причина не может быть только военной.

Система обороны Ленинграда не была бы полной без Кронштадта. Военно-морская база Кронштадт – в общем и целом та же самая, которую заложил Петр Великий с помощью французских военных инженеров, по образцу тех больших военно-морских баз во Франции и в Англии, которые он сам осмотрел во время своей знаменитой поездки в Англию. Но технически новым уже по своей природе могущественной крепости Кронштадт являются оба острова, Тотлебен и Красноармейский, и семь искусственных островов из бетона и стали, которые как венец протянулись вокруг острова Кронштадт. Эти семь искусственных островных скал поднимаются из глубины моря как возвышающиеся башни, как стройные острия доломита, которые поднимают из воды только лоб, и издалека выглядят как водяные черепахи. Этот образ вызывается не только их видом, потому что внешне это как раз вид черепах, а и тем фактом, что форма острова Кронштадт это форма головы гигантской морской черепахи, вокруг которой плавают Тотлебен, Красноармейский и семь других маленьких цементных черепах. Действительно всю систему обороны Ленинграда можно представить в образе вытянувшейся в Финском заливе гигантской черепахи. Кронштадт это голова, в точности поднятая над водой голова, связанная с остальным телом длинной шеей, каналом, который позволяет кораблям флота входить в ленинградский порт, даже при отливе.

Низким и серым посреди венка его укрепленных утесов представляется мне в бинокле остров Кронштадт – гладкая масса, без выемок, без впадин, без точек опоры для глаза; но мне постепенно раскрываются желтые пятна укреплений, белые пустые площади обоих аэродромов, которые лежат на двух крайних концах острова, темный блок города, обрамленного стальным кольцом старых и новых крепостных сооружений. Зеленый купол собора, железные крыши военных бараков, складов и самолетных ангаров, мощные стеклянные стены арсенала, бронированные башни вкопанных в землю вдоль берегов острова больших бункеров, резервуары с горючим время от времени ярко вспыхивают в солнечном свете. Высокая стальная трапеция радиостанции рисует тонкую паутину на бледном небе. И там, за длинной линией низких крыш, там лежат плененные корабли, корабли Балтийского флота, самого сильного флота Советского Союза.

Весь флот, состоящий из семидесяти больших и маленьких кораблей и примерно шестидесяти подводных лодок, сконцентрированный в таком тесном пространстве, должен был бы на первый взгляд являться легкой целью для атак пикирующих бомбардировщиков и для огня тяжелых орудий с обоих берегов Финского залива. И, все же, опыт прошлой осени вместе с опытом этой зимы показал, что как раз то обстоятельство, что флот был вынужден базироваться в тесноте, может как раз представлять лучшую защиту для флота. Это опасный эксперимент, от которого командование советского флота не смогло уклониться. Но подумайте, чем является кронштадтский флот: сильная крепость из стали, могущественный комплекс бронированных башен и бронированных палуб, нашпигованных зенитными орудиями и пулеметами. Можно насчитать тысячи и тысячи направленных в небо орудийных стволов с военных кораблей, с островных укреплений, с Тотлебена, Красноармейского и семи бетонных утесов. Самолеты не могут атаковать такую мощную концентрацию огня, не подвергая себя опасности гарантированного уничтожения. К тому же, хотя русское зимнее наступление оказалось стратегически безрезультатным, однако, при всем том, оно вынудило немецкое командование отодвинуть назад позиции своей тяжелой артиллерии, и тем самым воспрепятствовало обстрелу крепости Кронштадт из тяжелых пушек.

Как бы сильно ни обязывало меня мое задание не упускать из виду чисто военный фактор общей ситуации, я, все же, не хотел бы, чтобы военные аспекты этой осады склоняли читателя к тому, чтобы он позабыл о чрезвычайном значении этой осады с политической и социальной точек зрения. Потому что всякая современная русская проблема означает не только военную, но и политическую и социальную проблему. Я хотел бы даже сказать, что военная проблема осады Ленинграда является только одним из аспектов политической и социальной проблемы.

Особенный характер борьбы, которая в течение месяцев ведется за столицу Октябрьской революции, отнюдь не чужд финским солдатам, так как они, без сомнения, принадлежат к социально самым прогрессивным во всей Европе, именно они в состоянии лучше всех осознать социальные элементы в самых различных аспектах проблем. Всякий раз, когда я беседую с одним из них, меня поражают заинтересованность, интуиция этого финского народа, его совершенное восприятие справедливости; и еще больше абсолютно христианское понимание ими социальных условий, понимание и греха тоже как социального факта. Еще никто – насколько мне известно – не показал тот очевидный факт, что на Ленинградском фронте сталкиваются два менталитета, принадлежащих к самым радикальным и самым экстремистским менталитетам Европы: если Ленинград это прочный оплот ленинской бескомпромиссности, коммунистического экстремизма, то Финляндия это с некоторой точки зрения крепкий бастион того лютеранства, которое ощущается больше как дело совести, а не как историческое событие, это значит, больше внутренний, нежели внешний факт, и которое поэтому использует социальные проблемы как базис своего отношения к жизни.

Только сегодня утром я беседовал с одним из финских солдат, которые как раз возвратились из рейда. Он улыбался. От побережья у Терийоки до острова Тотлебен только семь километров; чепуха для этих неутомимых лыжников, которые за сутки могут пробежать несколько сот километров. Мы сидели в «Лоттоле», столовой «Lotta-Svärd», под деревьями расположенного прямо перед Терийоки леса. «Лоттола» была полна солдат: они молчаливо сидели за столами, перед ними стаканы, наполненные розовым напитком, чем-то вроде горячего сиропа с приятным вкусом. «Лотты» в серой форме ходили между столами и несли подносы со стаканами. Солдат возле нас зашивал дыру в своей куртке. Многие писали, многие другие читали. Потом зашел один артиллерист с гармонью и начал играть народную песню, что-то похожее на жалобу любви, в одинокой мужской скорби. Солдаты постепенно подтягивали мелодию инструмента; это был приглушенный хор, и негромкие голоса, как будто они уважали тишину этого часа и этого места, делали печальную музыку более мягкой и более волнующей. Иногда дребезжали стекла. Это были тяжелые калибры корабельной артиллерии Кронштадта, их снаряды взрывались недалеко от деревни в лесу. Едкий дым взрывов порывами проникал в помещение, всякий раз, когда открывалась дверь. Это была простая, ясная сцена, «интерьер», полный хорошего расположения духа и невозмутимости. Мы находились в двадцати шагах от самой передней линии (достаточно было только перейти дорогу, чтобы споткнуться о брустверы стрелковых окопов), под огнем тяжелых орудий Балтийского флота.

Солдат спокойно обратился ко мне, улыбаясь, на своем наивном и полном непонятных финских слов немецком языке. Он рассказал мне, что искусственные острова, если смотреть вблизи, действительно похожи на морских черепах: при самом тихом шуме они поднимают голову над ледовой коркой, осматриваются вокруг яркими глазами прожекторов и начинают подметать ледяную равнину яростными пулеметными очередями. Он говорил мне, что русские матросы смелы, но слишком сильно направлены на технику. (Он хотел этим сказать, что их техническая специализация им мешает. Этот финский солдат был рабочим, для его внимания факты технического вида как раз представлялись помехой, которая возникает для рабочего из его специализации, если он вынужден делать работу, специалистом в которой он не является). Они так передвигаются на льду, по этой бесконечной ледяной равнине, как если бы они находились на палубе броненосного крейсера. Как будто они озабочены тем, чтобы не препятствовать движениям пушек, аппаратов и оружия на борту корабля. Они слишком сильно связаны со своим кораблем, чтобы они могли бы вести войну разведывательно-поисковых групп на поверхности моря, которая является свободной войной, войной не только максимальной подвижности, максимальной свободой маневра, но одновременно также «командной» войной. (Он, естественно, понимал команду как рабочий, как заводскую группу рабочих, не в военном смысле). Солдат, с которым я говорил, был молодым человеком примерно тридцати лет; он работал до войны на целлюлозной фабрике в Хямеэнлинне во внутренней части Финляндии. Я заметил в его словах, в его жестах, в его спокойном и серьезном выражении лица, в его прямом и открытом взгляде общую черту всех этих финнов, любого класса: черту однозначной традиции самоуправления, социальной организации и технического прогресса. В его словах звучало что-то вроде горького обвинения по отношению к рабочим и солдатам СССР. Он как будто упрекал противника за то, что те называют себя коммунистами, ссылаются на Маркса и Ленина, и демонстрируют при этом абсолютное непонимание той разнообразной пользы, которую получил финский народ от своей социальной организации. – Финляндия, – говорил он, – не народ капиталистов; это народ рабочих. Как всегда, как для каждого финского рабочего, эта проблема для него была проблемой совести, социальной совести. И я впервые, когда разговаривал с этим солдатом в «Лоттоле» у Терийоки, почувствовал, что стоит за этой войной финнов против Советского Союза: сознание бороться не только, чтобы защитить территорию государства, но и за свои социальные достижения, свою честь и свободу рабочих.