О, я от призраков больна - Алан Брэдли

– Инспектор Хьюитт, – начала я, – пока вы не ушли, я хочу…

– Не стоит, – сказал он, отмахиваясь. – Не стоит.

Черт подери! Меня что, лишают возможности извиниться? Но не успела я сказать еще хоть слово, как он продолжил:

– О, кстати, Антигона просила меня передать тебе ее комплименты по поводу довольно эффектного зрелища фейерверков. Несмотря на то что ты нарушила почти каждое положение актов о взрывчатых веществах 1875 и 1923 годов, обсуждение чего мы отложим до того, как смягчится главный констебль, она говорит, что твое представление было видно и слышно в Хинли. Несмотря на снег.

– Несмотря на снег, – говорил отец, и в его голосе звучало – невероятно! – что-то похожее на гордость. – Друг миссис Мюллет сообщил, что видел отчетливое красноватое сияние в Ист-Финчинге, и кто-то сказал Максу Броку, что звуки взрывов были слышны даже в Мальден-Фенвике. К тому времени снегопад начал стихать, конечно, но тем не менее, если поразмыслить… это замечательно. Вспышка молнии во время снегопада – не то чтобы совсем неслыханная вещь, конечно. Я позвонил своему старому другу Таффи Кодлингу, который работает метеорологом на воздушной базе в Литкоте. Таффи говорит, что хотя этот феномен чрезвычайно редок, хотя он был зафиксирован рано утром в Рождество, прямо перед… э-э-э… Флавия… э-э-э… несчастным случаем…

Я не слышала, чтобы отец произносил так много слов зараз с тех пор, как он исповедовался мне, когда произошло убийство Горация Бонепенни. И тот факт, что он воспользовался телефоном, чтобы узнать о молнии! Мир слетает с катушек?

Я вымылась и расположилась на диване в гостиной, как будто я викторианская героиня из тех, которые вечно умирают от чахотки в романах Даффи.

Все собрались вокруг меня, словно в игре «счастливая семья», которую мы однажды достали из буфета, когда три недели лил дождь и бесконечно играли в столовой за обеденным столом с мрачной и решительной веселостью.

– Они думают, что молния ударила в твою пиротехнику, – говорила Даффи. – Так что вряд ли тебя можно привлечь к ответственности, не так ли? Правда, она оставила здоровую дыру в крыше. Доггеру пришлось организовать импровизированную бригаду из жителей деревни. Какое потрясное шоу! Жаль, ты его пропустила!

– Дафна, – сказал отец, выстрелив в нее взглядом, который он приберегает для нелитературного языка.

– Ну, это правда, – продолжила Даффи. – Ты бы видела, как мы стояли кругом по задницы в снегу и глазели, будто шайка аденоидных исполнителей рождественских гимнов!

– Дафна…

Викарий сжал челюсти, пытаясь подавить ангельски глупую усмешку. Но до того, как Даффи сморозила что-то еще, в дверь легко постучали, и внутрь просунулся неуверенный нос.

– Можно войти?

– Ниалла! – сказала я.

– Мы просто зашли попрощаться, – театральным шепотом произнесла она, входя в комнату со спеленатым свертком на руках. – Съемочная группа уехала, и мы с Десмондом – последние, кто остался. Он собирался отвезти меня на своем «бентли», но, похоже, машина замерзла. Оказалось, доктор Дарби собирается в Лондон на встречу однокашников, и он предложил подвезти меня и ребенка до самого дома.

– Но разве не слишком рано? – спросила Фели, заговорив впервые. – Разве вы не можете остаться ненадолго? Я даже не успела посмотреть на ребенка со всеми этими делами.

Говоря это, она нахмурила брови в мой адрес.

– Вы слишком добры, – ответила Ниалла, переводя взгляд с лица на лицо. – Было так мило снова вас всех увидеть, и Дитера тоже, но Бан свела меня кое с кем, кто работает над новой кино-адаптацией «Рождественской песни». О, пожалуйста, не делай такое лицо, Дафна, эта работа позволит нам прокормиться, пока не подвернется что-нибудь настоящее.

Отец пошаркал ногами и осторожно взглянул из-под бровей.

– Я сказал мисс Гилфойл, что мы будем рады принимать ее в гостях, сколько и когда она захочет, но…

– …но ей надо ехать, – жизнерадостно договорила Ниалла, улыбаясь ребенку, которого держала на руках, и стряхивая что-то невидимое с его подбородка.

– Он похож на Рекса Харрисона, – заметила я. – Особенно лбом.

Ниалла мило покраснела, бросив взгляд на викария, будто в поисках поддержки.

– Надеюсь, он унаследовал мозги отца, – сказала она, – а не мои.

Повисло долгое неудобное молчание из тех, во время которых ты честно молишься, чтобы никто не зашумел.

– А, полковник де Люс, вот вы где, – раздался всемирно известный голос, и явился Десмонд Дункан походкой столь отточенной и рассчитанной на внимание, какую он когда-либо демонстрировал перед камерой или на подмостках Вест-Энда. – Доггер сказал мне, что я найду вас здесь. Я ждал удобного случая сообщить вам выдающуюся новость.

В руке он держал экземпляр «Ромео и Джульетты», ранее взятый в библиотеке.

– «Прекрасны ноги тех, кто приносит добрые новости» – как-то так говорил апостол Павел, цитируя Исаию, но, вероятно, имея в виду себя, в письме римлянам, – сказал викарий, ни к кому не обращаясь.

Все посмотрели на туфли Десмонда Дункана, купленные на Бонд-стрит, но, осознав свою ошибку, внимательно уставились на потолок.

– Этот довольно непритязательный томик, найденный в вашей библиотеке, если я не ошибаюсь, – первое кварто Шекспира. Его ценность неоспорима, и я был бы повинен в жестоком прегрешении, если бы сделал вид, что это не так.

Он внимательно рассмотрел обложку, снял очки, бросил взгляд на отца, снова нацепил очки и открыл книгу на титульной странице.

– Джон Дантер, – медленно и благоговейно прошептал он, протягивая книгу так, чтобы все видели.

– Прошу прощения, сэр? – переспросил отец.

Десмонд Дункан сделал глубокий вдох.

– Готов поклясться, полковник де Люс, что вы владеете первым кварто «Ромео и Джульетты». Напечатанным в 1597 году Джоном Дантером. К сожалению, на ней имеется современная подпись. Но, возможно, ее смогут удалить профессионалы.

– Сколько? – резко спросила тетушка Фелисити. – Должно быть, она должна стоить немало.

– Сколько? – Десмонд Дункан улыбнулся. – Целое состояние, вероятно. Могу сказать вам, что если сейчас выставить ее на аукцион… миллион, пожалуй. Это то, что известно как «плохое кварто», – продолжил он, едва сдерживая возбуждение. – Текст в некоторых местах несколько отличается от того, который мы привыкли слышать в постановках. Считается, что он воспроизведен по памяти со слов актеров Шекспира. Отсюда неточности.

Как будто в трансе, Даффи медленно кралась вперед, протягивая руку к книге.

– Вы говорите, – спросила она, – что сам Шекспир мог держать эту самую книгу в руках?

– Вполне вероятно, – ответил Десмонд Дункан. – Это должен определить эксперт. Взгляните: здесь везде есть следы, нацарапанные чернилами, судя по виду, очень старыми. Кто-то явно делал пометки.

Пальцы Даффи, находившиеся не более чем в дюйме от книги, внезапно отдернулись, как будто она обожглась огнем.

– Я не могу! – заявила она. – Просто не могу.

Отец, стоявший неподвижно, теперь механически потянулся к книге с лицом, застывшим, как церковная кочерга.

Но Десмонд Дункан не договорил.

– Являясь частью открытия или, по крайней мере, идентификации столь великого сокровища, я хотел бы думать, что имею некоторое преимущество, когда и если вы решите…

В гостиной воцарилась тишина, когда отец забрал книгу из рук актера и медленно начал переворачивать страницы. Он пролистал весь кварто, как обычно люди делают с книгой, с конца к началу. Добрался до титульной страницы, и теперь она лежала перед ним открытая.

– Как я сказал, эта современная порча может быть легко устранена экспертом, – продолжил Десмонд Дункан. – Полагаю, в Британской библиотеке работают специалисты по реставрации, которые смогут стереть эти несчастные помарки без следа. Я вполне уверен, что, когда все свершится, вы будете довольны результатом.

С ничего не выдающим лицом отец разглядывал монограмму – инициалы свои и Харриет.

Его палец медленно скользнул по поверхности бумаги, наконец замер на красных и черных инициалах и осторожно обвел их – Харриет, потом свои, переплетенные крестом.

Словно по радио, я читала мысли, пролетающие у него в голове. Он вспоминал день – тот самый момент, когда были начертаны эти инициалы, красными чернилами – Харриет, черными – его.

Возможно, они были написаны, когда они вдвоем сидели летом у залитого солнцем окна? Или укрывшись в оранжерее, пока внезапный летний дождь лил снаружи по стеклу, отбрасывая слабые водянистые тени на юные задумчивые лица?

Двадцать лет тенью промелькнули по лицу отца, невидимые никому, кроме меня.

А теперь он подумал о Букшоу. Шекспировское кварто, проданное на аукционе, принесет достаточно, чтобы расплатиться с долгами и с толикой благоразумного инвестирования позволит нам жить скромно, но в комфорте так долго, сколько потребуется, и – с Божьей помощью – останется даже несколько лишних фунтов время от времени побаловать себя листом марок Пенни Блэк.