По следам знакомых героев - Бенедикт Сарнов

— Да ну?

— Представьте себе! Надеюсь, вы помните, как Чацкий в самом начале пьесы говорит: «Ах, тот скажи любви конец, кто на три года вдаль уедет»?

— Конечно, помню.

— Выходит, Чацкий три года не был в Москве? Так?

— Само собой. Он был за границей.

— А приятелю своему, Платону Михайловичу Горичу, он совсем другое говорит. Помните? «Не в прошлом ли году, в конце в полку тебя я знал?».

— Ну да. И что же?

— Я просто поражен, Холмс! — возмутился Уотсон. — Неужели вы при вашей редкостной сообразительности не видите, что тут у Грибоедова вопиющая несообразительность! Как это Чацкий мог знать Платона Михайловича в прошлом году в полку, если он целых три года не был на родине?

— Вы, значит, сами, без чьей-либо подсказки заметили эту ошибку Грибоедова?

— Клянусь вам, сам! А теперь получил полное подтверждение своей правоты, прочитав у Пиксанова… Одну минуточку, сейчас я вам покажу…

Взяв в руки книгу, он быстро нашел нужное место.

— Вот, видите? Тут целая глава, которая так прямо и называется: «Мелкие недостатки сценария». И среди этих мелких недостатков чуть ли не на первом месте — указание на ту несообразность, которую заметил я. Вот, взгляните!

Холмс взял из рук Уотсона книгу и прочел:

— «Не в прошлом ли году, в конце, в полку тебя я знал?» Эта фраза неожиданна после заявления об «отъезде вдаль», в «чужие края», «на кислые воды». Изучение же рукописей устанавливает и еще один любопытный факт. В фразе «Кто на три года вдаль уедет» слово «три» написано по выскобленному, и по нижней петле, оставшейся от выскабливания, можно догадаться, что было написано «два». Таким образом, Грибоедов хотел сначала ускорить отсутствие Чацкого хотя бы на один год. Это было бы правдоподобнее, а еще лучше было бы согласовать все вышеуказанные реплики со словами, обращенными к Горичу: «…в прошлом году»…

— Ну, что? — торжествовал Уотсон. — Убедились?

Но Холмсу, судя по всему, это рассуждение маститого литературоведа показалось не вполне убедительным.

— Вы, стало быть, уверены, что Грибоедов действительно ошибся? — с сомнением переспросил он.

— Да что с вами, Холмс! — возмутился Уотсон. — Добро бы, это утверждал такой невежда, как я. Но Пиксанов… Вы ведь сами рекомендовали мне прочесть его книгу, говорили, что он в высшей степени серьезный ученый…

— Грибоедов был тоже весьма ученый человек, — возразил Холмс. — Однако вы с легкостью готовы допустить, что он ошибся. Почему же в таком случае вы не можете допустить, что ошибся исследователь?

— Свою ошибку Грибоедов мог и не заметить. А со стороны виднее, — нашелся Уотсон.

— Да? — усмехнулся Холмс. — Однако Пиксанов говорит, что Грибоедов как раз заметил, что у него выходит некоторая несообразность. Обратите внимание: сперва он хотел написать, что Чацкий отсутствовал только два года. Но потом почему-то зачеркнул слово «два» и написал «три». То есть вместо того, чтобы уменьшить срок отсутствия Чацкого, взял да, наоборот, увеличил его на год. Стало быть, он над этим думал? А? И, вероятно, у него были на этот счет какие-то свои соображения?

— Вы просто придираетесь! — обиделся Уотсон.

— Да нет, я просто стараюсь исходить из фактов, — пожал плечами Холмс.

Обнаружив ошибку у самого Грибоедова, Уотсон сильно поднялся в собственных глазах. Немудрено, что он продолжал настаивать на своей правоте.

— Вы исходите не из фактов, — раздраженно заметил он, — а из того, что у Грибоедова, как вам кажется, каждое слово продумано, взвешено, рассчитано. По-вашему, если он великий писатель, так он и ошибиться не может?

— Да нет, почему же, — сказал Холмс. — Вот, например, Лермонтов. Он бесспорно великий поэт. Однако у него сказано: «Терек прыгает, как львица, с косматой гривой на хребте». А у львицы, как известно, гривы быть не может. Грива только у льва. А у Гоголя Чичиков летом разъезжает в шубе. Как видите, и великие писатели могут ошибаться.

— Почему же тогда вы не верите в ошибку Грибоедова?

— Не то чтобы не верю, а предлагаю проверить.

— А как мы можем это проверить? — растерялся Уотсон.

— Старым, испытанным способом. Допросим свидетелей… Хочу только предупредить вас, Уотсон. Беседуя с героями Грибоедова, старайтесь, пожалуйста, не разрушать стихотворную речь. Говорите стихами. Я заметил, что это у вас иногда совсем недурно получается. Ну а если вам трудно будет точно попасть в размер или подыскать подходящую рифму, лучше промолчите. Договорились?

— Постараюсь, — пробурчал Уотсон.

Часы в большой гостиной фамусовского дома пробили восемь раз, и Лиза открыла глаза.

— Светает!.. Ах! как скоро ночь минула!Вчера просилась спать — отказ.«Ждем друга». — Нужен глаз да глаз,Не спи, покудова не скатишься со стула.Теперь вот только что вздремнула,Уж день!.. Ой! Кто это такой?!

Прямо перед ней, откуда ни возьмись, возникли два незнакомых господина.

— Какой-то барин. Гость. А с ним еще другой…Ужель я сплю и это все мне снится?

Холмс прервал ее:

— Я вижу, вы неглупая девица:Коли угодно вам считать, что это сон,Пусть будет так. Не повредит вам он.Извольте только ясно и правдивоНа все мои вопросы отвечать.Я вижу, вы согласны?

— Ну и диво! — только и могла выговорить Лиза.

— Без лишних слов. Позвольте мне начать…

И Холмс продолжал без запинки, словно всю жизнь только и делал, что изъяснялся стихами:

— Вам ведом Александр Андреич Чацкий?Скажите, как давно покинул он Москву?

— Ох, батюшки! Ну что за сон дурацкий!

— Вы не во сне. Мы с вами наяву.Итак, я жду. Вы помните, быть может,Его отъезд в далекие края?

— Мне мысль о том поныне сердце гложет,Стоял он там, где вы. А так — стояла я.Он с барышней тогда надолго расставался.И так грустил! Слезами обливался.«Что, сударь, плачете? Живите-ка смеясь»,А он в ответ: «Недаром, Лиза, плачу, —Кому известно, что найду я, воротясь?И сколько, может быть, утрачу!»Бедняжка будто знал, что года через три…

— Как вы сказали? Три? А может, меньше? — прервал ее Холмс.

Уотсону тоже очень хотелось внести свою лепту в этот допрос. Но, не сумев быстро подыскать подходящую рифму, он от неожиданности перешел с Лизой «на ты»:

— Нам надо точно знать! Не ошибись смотри!

— Ах, сударь, плохо знаете вы женщин.Мы все забудем, но разлуки часНавеки в памяти останется у нас.

Уотсон был очень доволен результатами эксперимента.

— Ну? Что скажете, Холмс? — торжествовал он.

Но вдруг радость его угасла. На лице отразилось сомнение.

— Что это вы вдруг приуныли, дружище? — спросил Холмс.

— Я подумал: может быть, эта Лиза тоже не настоящая? Кто вас знает? Может быть, все, что она тут говорила, сочинил не Грибоедов, а наша машина.

— Ах, Уотсон, Уотсон, — укоризненно покачал головой Холмс. — Я вижу, вы все еще не научились отличать настоящие, живые стихи от кибернетических. Могу вас успокоить: та фраза, ради которой мы, собственно, и затеяли встречу с Лизой, — самая что ни на есть настоящая, грибоедовская!

Достав «Горе от ума», Холмс быстро нашел нужную страницу и прочел:

— «Бедняжка будто знал, что года через три…». Как видите, это не сконструированная нашей машиной, а настоящая Лиза утверждает, что именно три года прошло с тех пор, как Чацкий покинул Москву. И тем не менее воздержимся пока от окончательного вывода. Допросим еще одного свидетеля.

— А кого?

— Лучше всего, я думаю, Фамусова. У него должна быть хорошая память на такие вещи.

Фамусов был под впечатлением внезапного приезда Чацкого. Вспоминая свой разговор с ним, он ходил взад и вперед по комнате и раздраженно бормотал себе под нос:

— Что за комиссия, создатель,Быть взрослой дочери отцом!Не друг, и не родня, и даже не приятель,А этаким явился наглецом…

— Кто наглецом? Уж вы не обо мне ли? — спросил, появляясь на пороге, Шерлок Холмс.

Фамусов был искренне удивлен:

— Об вас? Нет, я об Чацком.

           — В самом деле?А чем пред вами Чацкий виноват?

— Я ж говорю: он мне не сват, не брат,Явился утром. Прямо без доклада.А эта вертихвостка так и рада.«Ах, батюшка! Сон в руку!» — говорит.Глаза блестят, лицо так и горит…Какой тут сон? И почему он в руку?Ну, Чацкий! Ну и выкинул он штуку!Три года не писал двух слов,И грянул вдруг как с облаков…

— Три года не писал, вы говорите?Подумайте… Проверьте… Не спешите.И двух-то лет, пожалуй, не прошло…

— Зря, сударь, мне перечите назло.Четвертый год пошел. Я помню точно!

Но Холмс продолжал настаивать: