Город грехов - Юрий Трещев

— Она ушла и не вернулась… тело ее искали, но не нашли… она исчезла, растворилась в воздухе, но иногда она приходит ко мне невидимой, чтобы взглянуть на меня спящего и получить наслаждение… — Еврей утер слезы.

— Он, мне кажется, не столько евреем и преступником, сколько бедным и несчастным человеком…

— Однако голос у него восхитительный…

— У моей жены был такой же голос… прошлой ночью она мне снилась… я увидел ее и пошел к ней, но не дошел, ноги задрожали, ум помутился… я испугался, что не смогу вернуться…

— И в аду есть жизнь, но холодная и призрачная…

— Вы так говорите, как будто были там…

— Где я только не был… был и в горах, и в пустыне, песок меня там душил, а солнце превращало тело в дрова… был я и в тюрьме, откуда переселился в сумасшедший дом, а потом на западные острова… о них писал поэт, называя их островами блаженных… побывал я и в монастыре и вышел оттуда под другим именем… — артист взглянул на еврея, который выглядел растерянным и смущенным, потом перевел взгляд на спящего философа. — Странно, философ заснул… ему наши истории и смущения не интересны… а ты что насупился?.. наверное, замышляешь что-то?.. — спросил артист еврея.

— Я думаю о жене и детях… — на глазах еврея опять блеснули слезы.

— Женщины коварны, злорадны и мстят изобретательно… философ, ты спишь?.. проснись…

— Я не сплю… я пытаюсь понять весь этот ваш словесный вздор… впрочем, лучше выкинуть все это из головы…

— Скажи, что тут вздорного?..

— Боже мой, так вы философ?..

— Да, а что?..

— Как вы думаете, зачем бог шатром простер небо со светилами, воздвигнул на водах твердь и призвал человека из небытия?..

Философ говорил уместно и возвышенно о жизни и смерти, описывал себя как соучастника устроения мира, сотрудника бога, и чертил на песке линии, круги и извивы.

— Не понимаю, о чем он говорит?.. он играет словами, как будто совершает некий словесный обряд…

— Он философ, но и ему не чужда стихия героического и трагического…

— Я тоже могу так говорить…

— Вы философ?..

— Я?.. нет… а он на самом деле философ?..

— Во всяком случае, выглядит он как философ…

— Да, видно, что он уважает себя… такой человек не потеряет лицо даже в лохмотьях…

— Вы его знаете?..

— Отчасти… когда-то он был моим учителем…

— Вы тоже философ?..

— Нет, я писатель…

— Я тоже пишу, теперь все пишут, даже женщины…

— Расскажите, о чем вы пишете?..

— Что-то я знаю, отчасти пророчествую, открываю истины, если люди еще способны что-то понимать и принимать мои слова всерьез…

— Говорят, в своих скитаниях вы заглянули во все темные углы… и даже в мрачные бездны преисподней, уподобившись богу, победителю ада, насколько это возможно…

— А что такое ад?..

— Это некое мрачное место…

— Так мы уже в аду?.. — сонно потягиваясь, спросил старик, худой, похожий на призрака.

— А где же еще?.. вы, я смотрю, тоже жертва любви… пострадали от женщины?..

— Она пыталась отравить меня со зла, а может быть из ревности или из зависти… впрочем, даже если бы я сидел, запершись в своих четырех стенах и ничего не делал, рано или поздно, я все равно очутился бы в аду… я уступил ее полным обмана советам, на словах таким выгодным, а на деле оказавшимися преступными… не знаю, чем я вызывал ее ненависть… по ее милости я превратился в угрюмого, рехнувшегося старика, у которого ум за разум зашел… женщин я избегал… я знал только муз… и жил, радуясь и вместе с тем страдая… человек рожден для страданий… мне было уже за пятьдесят, когда я познакомился с женщиной и благодаря ее скандальной славе стал известным толпе, как безбожный и проклятый поэт, привыкший за деньги служить всем наподобие шлюхи… она сошлась с моим хромым секретарем… общаясь с ним, она и сама стала припадать на одну ногу… я не желал себе лишнего счастья… хорошее портится ненужным… я не тратил свое время на оказание благодеяний неблагодарным, на сочувствие и выражение дружеских чувств по отношению к близким и прочим, полным коварства и подлости (все это случайно и, кстати, вдруг открылось мне), которых я раздражал одним своим видом… я был одинок, жил как бог, далеко от всех… и все же я познал власть обстоятельств над собой и получил как подарок смерть, которая заткнула мне рот, заставила замолчать, и не дышать… — Слезы выступили на глазах старика.

— Успокойся старик… мне, как и тебе, и многим, если не всем, тоже суждено было быть под каблуком у красивой жены и стать жертвой насмешек…

— И моя жена была хоть и не красива, но падка безмерно на мужчин… и не только на мужчин… даже старость не давала ей отдохнуть…

— А моя жена была скромницей…

— Ты шутишь?..

— Нет, вовсе нет…

— Есть ли, вообще, скромные женщины?.. страсть — это деспот, что царит над людьми… впрочем, забудьте, все это вздор…

— А я думаю, все это достойно сцены и смеха…

— Мы лишь орудия, нужные женщинам, чтобы продолжить их жизнь на земле… — сказал худой старик, похожий на призрака.

— Вас послушать, так в проклятии и гибели города виноваты женщины… — сказал человек в клетчатом пальто.

— Кто вы?..

— В той жизни я был поэтом и холостяком… и был счастлив… я кормил лишь пса, услаждал его поэтическими тонкостями, хотя и он проявлял нрав шлюхи… я писал стихи не ради пользы, а ради удовольствия, хотя и не был настолько обеспечен, чтобы не заботиться о заработке… и эта забота мешала мне отдаться любимому занятию и соединить харит с музами… — Человек в клетчатом пальто умолк, побледнел и сел на камень, потом лег.

— Что с ним?..

— Не знаю…

— Меня поражает и раздражает трагический тон его голоса…

— Он, наверное, проклятый поэт… они описывают ужасы настоящего и безнадежного будущего…

— А что он здесь забыл?..

— Пришел просить Прозерпину оживить собаку, которую похоронил…

— Мне кажется, он умер… — Подойдя к человеку в клетчатом пальто, артист нашел его тело еще теплым. В руке проклятый поэт сжимал платок, мокрый от слез.

— Умер, бедняга, не дождавшись решения Прозерпины…

— И не познав женщины… однако, мне кажется, что эти забавы были ему знакомы…

После этих слов беседа странников подошла к концу…

Люди спали. Во сне они, не стыдясь, страдали и кричали о своей боли.

И пахли они потом, кровью и слезами…

Человек, спавший рядом с проклятым поэтом, обнял его, почувствовал, что обнимает мертвеца, очнулся и завопил от страха.

Возникла паника.

— Граждане бездомные, не шумите, сохраняйте невозмутимость, осанку и позу… — сказал артист.

Человек, лежавший рядом с ним, пробормотал что-то невнятное.

— Что, что?.. — переспросил артист.

— Все, что ты говорил, я уже слышал…

— Кто ты?..

— Нет, нет… не надо имен…

— Ты хочешь остаться неназванным?..

Человек без имени отвернулся к стене.

Артист лежал, закрыв глаза, и думал о проклятом поэте, и о том, кто сотворил и человека и червя. Открыв глаза, он глянул на небо, но видеть там было нечего или почти нечего. Он повернулся лицом к стене и заснул.

Во сне артист дожил до возраста старика, потом превратился в младенца, вернулся в утробу матери, снова родился, дожил до возраста философа и очнулся.

«Ничего не изменилось… да и на что я мог рассчитывать?.. лучше зависть внушать, чем жалость… впрочем, люди, если и проливают слезы, то чаще всего над самими собой, а не над чужим горем…» — размышлял артист. Размышляя, он забылся и заговорил вслух.

— Повтори, я не понял… — попросил философ.

— Ты не спишь?..

— Я слушаю твою историю со всем вниманием… что же было дальше?.. жены были обузой тебе?..

— Нет, они были ангелами и херувимами…

— Артист, ты плачешь?..

— Не могу сдержать слез…

— Слезы приличны твари дрожащей… — сказал старик в очках.

— Старик, ты кто, бог?..

Старик в очках промолчал. Человеком он был осмотрительным и скрытным.

— Скажи, старик, бог есть?..

— Есть…

— Говорят, что бог никогда не смеется…

— Значит, он не бог…

— Моя тетя была верующей, не раз она обращалась к богу со страхом и надеждой… — заговорил артист после довольно продолжительного молчания. Монолог его был путанным и слишком длинным, чтобы его пересказывать.

В этой сцене он был трагическим актером и открывал странникам перспективу стать богом через страдание, унижение и срам.

— Всякий, возвышающий себя, будет унижен, а унижающий себя, возвысится… — сказал артист и таким голосом, что многие пробудились от сна и вспомнили о своем достоинстве.

Пробудился и философ.

— Что с тобой?.. ты весь в слезах?.. — обратился он к артисту.

— Тяжко мне дышать и жить… в разладе я с самим собой и с миром… где спасение?..