Светочи Тьмы - Татьяна Владимировна Корсакова

– Значит, Мирославу?

– Да.

– Она жаловалась?

– Что вы?! Это не девочка, а кремень! – Профессор улыбнулся. – И была, и осталась. Вы с ней знакомы?

– Довелось пообщаться. Очень энергичная особа. Трудно представить, что кто-то мог ее травить.

– Мне тоже, но Амалия Ивановна никогда не ошибалась в таких вещах, она была очень эмпатичным человеком. Она даже собиралась поговорить о происходящем с Мирославой.

– Почему с Мирославой, а не с директором лагеря? – спросил Самохин.

– Потому что, по мнению Амалии, девочку травил как раз Славик Горисветов с дружками.

Вот это была новость так новость! Славик Горисветов, наследный принц и, если верить Елизавете Петровне Весниной, жених Мирославы. Это что же получается, от ненависти до любви?.. И Мирослава, девица бойкая и весьма решительная, враз забыла все свои детские обиды?! Может быть обиды были несущественные? Может быть Амалия Ивановна преувеличивала масштаб проблемы? Или мелкий тиран вырос и одумался? Жизненный опыт подсказывал Самохину, что из мелких тиранов обычно вырастают тираны крупные. Мало кто из них встает на путь исправления и искупления.

– Как они ее обижали? – спросил он. – Амалия Ивановна вам не рассказывала?

– Нет. – Профессор покачал головой. – Она считала, что это должно остаться между девочками, планировала поговорить сначала с Мирославой, а потом с ее бабушкой. Бабушка Мирославы была очень деятельной и волевой особой. Я думаю, она просто не догадывалась о том, что у ее единственной внучки есть такого рода проблемы.

– А Амалия Ивановна догадывалась?

– Амалия Ивановна видела детей, так сказать, в естественной среде их обитания. Видела не каждого в отдельности, а всех разом. Мирослава боялась Славика Горисветова. Боялась и всячески его избегала.

– А Артём Морозов?

– А что Артем? Вы спрашиваете, случались ли между этими двумя конфликты? Я не знаю, не замечал ничего подозрительного. Славик был самый старший в лагере, почти взрослый. И дружки его были ему под стать. Мирослава была маленькая. В том смысле, что хрупкая и невысокая. Она и сейчас такая.

Самохин покивал. Да, до модельного роста Мирослава Мирохина сильно не дотягивала, она брала напористостью и какой-то несвойственной женщинам упертостью.

– А Артём был высоким уже тогда, – профессор покачал головой.

– Вы хотите сказать, что Артём Морозов не был ботаном в классическом понимании этого слова? – уточнил Самохин.

– Я хочу сказать, что он был достаточно рослым, чтобы дать отпор, и у него был стержень. Не думаю, что Славик выбрал бы его в качестве жертвы.

Самохин задумался. Да, при всей своей неформальности и патлатости, Артём Морозов не выглядел беспомощным хлюпиком, неспособным за себя постоять. По крайней мере, сейчас. А каким он был тринадцать лет назад?

– Он рассказывал вам, как именно получил свои травмы?

– Нет. – В голосе профессора послышалась тень досады. – Его нашел воспитатель лагеря, мальчик был без сознания. Воспитатель сразу же позвонил Всеволоду Мстиславовичу, тот вызвал «Скорую», а я вызвался быть сопровождающим. Уже в «Скорой» Артём пришел в себя.

– И ничего не сказал?

Самохину слабо верилось в такую возможность. Парень пережил стресс, а стресс развязывает язык.

– Он только спросил, где Мирослава. Тогда мы еще не знали, что с ней тоже случилось это страшное несчастье.

– Мне интересна хронология. Сколько времени прошло между этими двумя случаями? Вы помните?

– Я знаю лишь, что девочку привезли в больницу примерно через час. Артёма к этому времени уже обследовали врачи.

– Значит, они не могли повстречаться в больнице?

– Это совершенно исключено.

– А почему Артём спрашивал про Мирославу?

– Я не знаю. Тогда вообще было тревожное время, ночью в овраге нашли еще одну жертву Свечного человека. Вся округа стояла на ушах. Наверное, он просто беспокоился за подругу.

– И что вы ему сказали, Исаак Моисеевич?

– Я сказал, что с Мирославой все хорошо, что она дома с бабушкой. Сказал просто, чтобы его успокоить. Я же не знал, что и с Мирославой случилось несчастье.

– Почти в то же самое время.

– Да, получается, что так. – Профессор глубоко задумался, а потом спросил: – Вы думаете, что это могут быть звенья одной и той же цепи? На Артёма напал тот же человек, что и на Мирославу?

– Я пока не знаю, что думать, но хронология событий настораживает, – признался Самохин.

– Но почему они молчат? Почему молчали тогда и молчат сейчас?!

– Хотелось бы мне знать ответ на этот вопрос. А скажите, Исаак Моисеевич, какого рода талант был у Алексея Бойко?

– Хоть тут я могу быть вам полезен, товарищ следователь. – Профессор рассеянно улыбнулся. – Этот мальчик мог бы стать великолепным спортсменом. Он очень быстро бегал. Артём говорил, что Лёха быстрее ветра. Он бегал сам и, кажется, учил бегать Мирославу. Но это вам лучше спросить у нее самой.

– Один не стал великим скрипачом, вторая – великим художником, третий – великим спортсменом, – сказал Самохин задумчиво. – Вам не кажется, Исаак Моисеевич, что Горисветово больше забрало у этих детей, чем дало?..

* * *

Темнота наступила как-то сразу, словно бы кто-то на небе выключил гигантский рубильник. Рубильник выключил, а вместо люстры оставил на небе желтый ночник полной луны. Мирослава постояла на парковой дорожке, вдыхая уже ставший прохладным воздух. Она стояла, ощущая, как бесцельно утекает время, единственный по-настоящему невосполнимый ресурс. На душе было неспокойно. Даже несмотря на то, что в Горисветово больше не осталось ни одного ребенка. Это был какой-то особый вид тревоги, от которой вибрировали кости, а волосы снова стремились вздыбиться. Мирослава знала толк в тревогах. Со многим она могла справиться, научилась за годы жизни, но сейчас не знала, как поступить. Наверняка она знала только одно: в свою квартиру она не вернется, не найдет в себе силы еще раз посмотреть на ванну на грифоньих лапах. Если придется, она будет ночевать в кабинете, но скорее всего, не ляжет спать вовсе! Потому что не сможет! Потому что в голове – сумбур, а в сердце – смута! Потому что она упускает что-то очень важное! Упустила в своем прошлом, запихала в кладовку с ментальным хламом и не хочет искать! Не модный психолог заставил ее забыть это очень важное – она сама забыла, совершенно добровольно! И теперь это забытое ноет, как открывшаяся спустя годы рана, не дает покоя, гонит вперед. Вот прямо по этой подсвеченной желтым лунным светом парковой дорожке. Вот прямо к Свечной башне…

Нет, она не дура и не сумасшедшая! Она не станет лезть в ловушку, как героиня какого-нибудь третьесортного ужастика. Она бы, возможно, полезла в ловушку вместе с Фростом, но Фроста больше нет