Chernovodie - Reshetko

– Наливай, Поливанов! Я тут хозяин, понял!

– Понял, понял! – с пьяной ухмылкой соглашался Поливанов. – Как не понять! – Он приподнялся, хмель качнул его, и собутыльник вновь оказался на топчане.

– Вот едреныч! – пьяно удивился Поливанов. – Душно чей-то! – Он снова с трудом поднялся и ухватился двумя руками за бутыль. Наклонив ее, с трудом наполнил две алюминиевые кружки.

Сухов тупо смотрел на собутыльника, как тот неверными руками наполнял кружки, расплескивая брагу на грубые доски стола.

По лицу коменданта блуждала кривая ухмылка:

– Слизняк ты, Поливанов, я посмотрю! Нету в тебе крепости ни в середке, ни снаружи. Баба ты, вот кто! – Комендант взял кружку ухватистой ладонью, некоторое время пристально смотрел на нее и, сморщившись, медленно выцедил брагу сквозь зубы без перерыва, запрокидывая голову все выше и выше, так что на толстой шее вздулись синие жилы. Так же медленно поставил кружку на стол, слегка пристукнув ею о столешницу. Захватив несколько перьев зеленого лука, он свернул их в несколько раз, ткнул в горку серой соли, насыпанной прямо на стол, и с хрустом стал жевать сочную мякоть. И только потом в упор посмотрел на Поливанова вдруг проясневшими глазами и внушительно с расстановкой заговорил:

– Я, Поливанов, за свою власть кому хошь глотку порву! – он крепко сжал волосатый кулак и многозначительно постучал им по столу.

Помощник коменданта пьяными глазами смотрел на набычившегося командира, на его жесткий кулак, и у подчиненного невольно побежали мурашки по спине, глядя на слепую неукротимую силу.

– А ты пей, раз начальник приказывает! – Сухов тяжелым взглядом смотрел на помощника. Поливанов, не отрывая глаз от волосатого кулака, взял кружку и залпом выпил мутную жидкость. Сухов довольно осклабился, вытер рукавом гимнастерки бежавший по лицу пот и словно забыл про своего помощника:

– Власть, она, брат, знат, на кого положиться. Знат, на кого опереться. И я за таку власть кому хошь глотку порву! – снова со смаком проговорил Сухов. – Кто я был до совецкой власти – да никто! А щас – сержант. Понял! За два года дослужился – партейным стал! – Он помолчал, на лице у него вдруг расплылась улыбка. – Помню, служил я в продотряде… Командир был зверь! – с невольным восхищением и завистью говорил комендант. – Далеко-о-о пойдет, сука! Молодой – да ранний!.. Нас пять человек было; зашли мы в один двор – и сразу к анбару. А молодая баба встала на пороге, руки расставила и блажит на всю деревню: «Не пущу, ироды! Чем я детей кормить буду!» – Васька, командир наш, берет ее спокойно и в сторону. Зашли мы в анбар, она за нами, цепляется за командира и орет во всю дуринушку. Васька берет ее – да как шарахнет… Баба и с копылков, расстелилась на полу, юбчонка заголилась, а под ней ничего. Лежит она с голой ж… а Васька плетью ее да плетью, с приговором: «Получай, сучка кулацкая! Получай!» Как врежет плетью, так кровавый рубец на коже выступает! Всю задницу бабе расписал! – И вдруг неожиданно захохотал, громко, отрывисто, широко разевая рот. – Го-го-го!

Поливанов вздрогнул. Он растерянно смотрел на своего командира; такой смех вызывал невольный страх. Кончив смеяться, Сухов уставился на помощника и снова повторил:

– Смотрю я на тебя, Поливанов, слизняк ты! – он с отвращением передернул плечами и смачно сплюнул на пол. – И как тебя совецка власть выбрала! Ну ниче, я тебя выучу! – Уверенно с апломбом говорил Сухов и требовательно закончил: – Наливай!

Выпил еще кружку браги, и на Сухова накатило: ему захотелось что-то делать, кого-то поучать… Пошарив возле себя рукой по топчану, он нащупал плеть и выпрямился, слегка касаясь головой конька палатки. Он стоял, покачиваясь, около выхода и продолжал пренебрежительно смотреть на помощника, потом назидательно сказал:

– Учись, Поливанов, у Гришки Замораева да у Гошки Бондарева из седьмого поселка. Тоже молодые, а нос по ветру держат. Такие плевать против ветра не будут и мать родную не пожалеют! Активисты… – Сухов грязно выругался и потряс кулаком в сторону поселения: – И тут будут активисты. Прижмет – дак приползут, ни куда не денутся! – Затем, посмотрев на Поливанова, уже спокойнее закончил: – Я тоже, Поливанов, с активистов начинал. И вишь, кем стал – сержантом, партейным!

Уже заступив на улицу, придержал полу палатки рукой, проговорил в раздумье, словно самому себе:

– И Прокопий Зеверов!.. Ишь, как юлит мужик! Ниче, юли, юли – такие нам нужны. Когда-то я просил у вас кусок хлеба, теперь – вы у меня! Все вы у меня тут! – Сухов сжал крепкий кулачище, так что побелели пальцы, лицо налилось пьяной яростью.

Томился в лучах полуденного солнца июльский день. Ни ветерка. Сквозь поредевший от вырубки лес виднелись свинцовые воды Васюгана. Беззаботно перекликались кулички, перелетая с берега на берег. Лагерь молчал. Только недалеко от палатки слышалось сочное тюканье топоров. Это строительная бригада во главе с Федотом Ивашовым кончала рубить пятистенник. Будущее жилье коменданта и продуктовый склад. Федот, с большой окладистой бородой, закрывающей наполовину грудь, тесал стропилину. Кончив тесать, он воткнул топор рядом в пенек и с наслаждением растер поясницу.

– Хорош седни денек, мужики, ничего не скажешь! Рожь, поди, в колос пошла! – говорил мечтательно Ивашов. – Люблю я, братцы, в энту пору на полях побывать. Кажный стебелек к ногам твоим льнет. Вовремя дождь прошел, вовремя!..

Остальные мужики тоже выпрямились. Прекратился стук топоров. Сосед Ивашова, невысокий худощавый мужик с жиденькой бороденкой, Афанасий Жучков, который уже здесь за норовистый характер успел получить кличку Заноза, присел на бревно и достал кисет. Он огляделся серыми неулыбчивыми глазами, лицо его вдруг подобрело, и со скупой, какой-то виноватой улыбкой проговорил:

– А я, признаться, мужики, и лета никогда не видел!

– Ну ты, Заноза, загнул! – рассмеялся старик Грязев, черный как смоль. – Как это не видел?

– А вы-то сами видели?! – все так же виновато улыбался Жучков: – Земля подсохнет – с утра до вечера на пахоте. Кони не выдерживали. Заменишь их и опять пахать. Солнце, бывало, садится, а клин недопахан. Так бы взял его руками и задержал на небушке. Ты куда, мол, торопишься! Не видишь, работы полно… Только отпахался – сеять пора! Сев прошел – смотришь, и Троица. Тут, правда, пару дней гулеванишь – от души. Родителев вспомянешь и снова за работу…

Жучков стал загибать толстые бесформенные пальцы на руке. Загнув первый, он проговорил:

– Гумно поправить надо? Надо! Пригоны чинить надо? Надо! Пока с имя провозился, глядь, покос на носу. Не успеешь откоситься, как хлеба начали спеть. Стало быть, убирать пора! После уборки – молотьба… Да так и молотишь – с осени до самой весны…

Теперь уже старик Грязев виновато улыбнулся и удивленно сказал:

– Как-то не думалось! А и верно, мужики, ни хрена мы не видали – ни зимы ни лета!

Старший сын Ивашова, Степан, зло бросил:

– Зато щас видим! О нас позаботились. Во-он идет наша власть! – Степан показал на подходившего коменданта.

Бригада подобралась, выжидательно поглядывая на начальство.

Сухов стоял, чуть расставив ноги. Плеть, согнутая пополам, методично хлестала по голенищу сапога. Он тупо глядел на людей осоловевшими глазами. Бригада тоже выжидательно смотрела на коменданта.

Сухов шагнул вперед. Его глаза льдисто заблестели, лицо искривила злобная ухмылка:

– Сидите, мать вашу… Прохлаждаетесь, кулацкая сволочь, захребетники! – змеей шипел комендант, наливаясь яростью, подогретой изнутри кислой брагой. – Я вам покажу, как сидеть! – Плеть неожиданно взметнулась вверх и со свистом опустилась. Ситцевая рубаха на плече Жучкова лопнула. Афанасий сдавленно вскрикнул. Плеть снова взмыла вверх.

– Перестань баловать! – враз побагровевший Федот вскочил на ноги: одной рукой перехватил плеть, другой взял за грудки коменданта и легко оторвал от земли тяжелое тело. Сухов хрипел, беспомощно сучил ногами. Федот шагнул в сторону и поставил коменданта на землю.

– Шел бы ты, начальник, по своим делам. Здесь мы и без тебя управимся! – угрюмо пробасил Федот.

Сухов оторопело смотрел на Ивашова. Сам физически очень сильный, он преклонялся перед силой других, которая превосходила его собственную. Тут уж ничего с собой Сухов поделать не мог. Сила есть сила! Физиономия коменданта помимо его воли расплылась в улыбку. Он только и мог сказать:

– Молодца, Ивашов, молодца! – и затем длинно и забористо выругался. С каждым матерным словом Сухов приходил в себя, обретая привычную для себя наглость и самоуверенность. Словно древний Ахилл, которому помогала сама мать сыра земля. Под конец матерной тирады потряс плетью перед носом Федота. – Смотри у меня, Ивашов! Плеть походит по твоей спине!

– Иди, иди, начальник! Занимайся своими делами. Их, поди, у тебя невпроворот! – насмешливо проговорил Федот. – А нам робить надо!