Незваный гость. Поединок - Виктор Андреев

— Этот топор! Сомнения нет. Зовите старика. Я его немного знаю.

Вошел Цыганков. Лысина во всю голову, впавшие, малюсенькие до неприятности глаза без белков, рыжая бороденка. Думалось, протянет тенорком приветствие, а он бухнул, как в колокол:

— Дра-аст!

И мне вспомнилось: «Бог! Бог! Бог!..

— Здравствуйте, гражданин Цыганков! Здравствуйте, — отозвался прокурор первым. — Что же это вы делаете? Мы вам государственное добро доверили, а вы...

— Добро! — Цыганков покрутил головой. — Гниль одна. Со старой крыши толь...

— Гниль, а навалили тележку — конь не потащит. Как же так?! В прошлом году на вас заявления были, что вы Шомрину на молельню лес отпускаете сверх ордеров. Себя тоже не обидели. Дом и баню построили...

— Все по закону, гражданин прокурор. Бог свидетель...

— А топор этот ваш? — спросил прокурор.

— Мой.

— А кто же склад сторожил, когда вы толь повезли?

— Приживалка моя, Прасковья Воронова...

— Та самая, что в бане с дочерью живет? — спросил я, вспомнив показания Веры Лозиной.

— Та. Вы уж ее не трогайте, ради Христа, — попросил Цыганков. — Она и так не в себе. Дочь от нее отказывается...

— Почему же?

Цыганков взглянул на меня.

— Будто не знаете... Когда крестом и молитвой ограждала себя от искушения, то близка была к богу и к матери. Теперь же...

— Вы тоже пятидесятник? — спросил я.

— Про это все знают. Про меня в фельетоне прописано.

— Говорят, вы заместитель Шомрина, проповедник в секте?

— Называют и проповедником, — согласился Цыганков. — Только какой я проповедник, когда прочитать прочитаю, а растолковать святое слово не могу. Не дано мне. Я больше топориком. Здеся я мастер.

— Мастер, а топор с зазубринами, — заметил прокурор.

— Для чистой работы у меня другой есть. Тот я берегу. — Цыганков поглядел на меня, потом на прокурора и дернул свою рыжую бороденку. — Гляжу я на вас и замечаю про себя: что вас интересует больше, толь эта, пропади она пропадом, или этот случай в Березовой балке? Спросили бы прямо.

— Нас интересует и то, и другое, — прервал Цыганкова прокурор. — И всему будет свое время. А если вам не терпится, то прошу ответить на такой вопрос: кто делал крест, на котором была распята дочь вашей приживалки Сима?

Вопрос был поставлен рискованно. Цыганков мог ответить на него отрицательно, и тогда...

— Крест вытесал я. И вот этим топориком. Зазубрины вы подметили правильно, — быстро заговорил Цыганков. — А вот для чего крест — не знал.

— Ну, расскажите, как это происходило, — попросил прокурор.

— Тут и рассказывать нечего, — начал Цыганков. — В субботу заехал ко мне Шомрин напомнить, что в воскресенье моление в Березовой балке, попросил сделать крест и поставить его на поляне. Я спросил, для чего крест. Мол, обходились и без него, а тут канитель такая. Шомрин на меня рассердился, сказал, что во мне нет радения ко Христу. Еще раз сказал, чтоб крест был часам к девяти. Будем молиться. Ну, молиться, так молиться. Не впервой. Сестры, те с господом на иноязыках говорят, а мне даже писание не открывается. Мое дело сполнять. Вот и пошел я в воскресенье пораньше в лес и поставил крест. Поставил, а сам присел невдалеке от дороги, отдыхаю. Вдруг слышу: кто-то на телеге едет. Выглянул — Шомрин. Подошел я к нему, поздоровался: «Где тут у тебя?...» — спрашивает. Догадываюсь, это он про крест. Повел, показал. Шомрин остался доволен. «После моления, — говорит, — крест нужно будет сжечь. Возьми-ка в телеге канистру с бензином да облей его. И сучьев нужно собрать поболе...» Я сходил за канистрой, облил и крест, и кучу хвороста, которую мы сложили невдалеке от креста. После этого я отнес канистру на телегу, засунул в сено...

— Канистра была пустая? — спросил я, чувствуя себя на пороге разгадки.

— Пустая.

— Почему это вам запомнилось?

— Пробку от нее я потерял.

— Что же было дальше?

— Да ничего. Сели мы с Шомриным и поехали в город. Он стал скупать тряпки, а я подался домой: Шомрин сказал, что молиться будут одни сестры.

С минуту мы молчали. Показания Цыганкова обрывались на самом важном.

— Кто же был в тот день на молении? — спросил я больше для того, чтобы записать этот вопрос в протокол.

— Я никого не видел.

— А как оказалась на кресте Сима?

— Не знаю. И слыхом не слыхал.

Я зачитал Цыганкову протокол. Он подписал, и мы отпустили его домой.

— Ну, как вы относитесь к показаниям старика? — спросил меня прокурор и тут же ответил: — От такого можно ожидать всего. Хитер. И, кажется, он рассказал так, как ему велел Шомрин.

Еще свидетели

Почти каждую ночь, перед тем как уснуть, я читаю атеистическую литературу — все, что могу достать в Белогорске.

Очень интересны высказывания людей, которые ранее занимали высокие посты в церковной иерархии, а впоследствии порвали с верой и церковью. Вот некоторые.

Е. К. Дулуман:

«Мои горькие ошибки и шатания должны многих научить и предостеречь. Знаю, что не без пользы для слушателей проходят мои атеистические выступления, которые я провожу с 1954 года».

А. А. Осипов:

«Ни бога, ни какого бы то ни было духовного потустороннего мира не существует, а любая религия является иллюзорным, надуманным отражением в человеческом сознании не познанных еще тайн природы, законов общественных отношений, психических и физических особенностей самих людей».

Вот как говорят бывшие профессора богословия! К ним бы нужно прислушаться верующим. Но, как ни странно, на них большее влияние часто оказывают такие люди, как Шомрин, Цыганков — неучи, а подчас и преступники. Дела их нередко противоречат законам секты, однако верующие почему-то прощают своим наставникам злобу, корысть, чревоугодие, обман — все пороки.

Вот и Мария Ивановна, дежурная по гостинице. Когда я заговариваю с ней о Шомрине, она никогда не отзывается о нем плохо. В ее глазах он — праведный человек.

Однажды, когда она вошла ко мне с чайником (она всегда ночью приносила мне чай), я попросил ее присесть.

— Говорят, что вы кассиром у Шомрина, — спросил я прямо. — Правда это?

Мария Ивановна стала как кумач.

— Каким там кассиром, — прошептала она. — Ну, дадут люди на нужды веры, приму...

— У вас учет есть какой-нибудь?

— Пожертвования совершаются тайно. Христос видит, сколько кто дал. Перед ним отчет держим...

Откровенным ответом Марии Ивановны я был удивлен.

— Сколько же вы собираете в месяц?

— Не подсчитываю. Грех... Кладут мне под салфетку, а кто сколько — не знаю... И отдаю так — в салфетке. А брат Иосиф знает, куда и на что израсходовать...

Верить или не верить Марии Ивановне? Правду она говорит или нет?

— А вы лично жертвуете на веру?

— Когда как... Бывает, даю.

— Сколько?

— Когда десятину внесешь, когда меньше...

— Сколько это, десятину?

— Десятую часть заработка...

— У вас, наверное, деньги лишние?

— У кого они, товарищ Иванов, лишние?.. Вера требует.

— На какие же нужды?

— Это вы спросите брата Иосифа. Может, он и скажет...

В коридоре раздался стук — кто-то из запоздавших колотил в дверь.

— Я пойду? — робко спросила Мария Ивановна.

В душе я ругнул человека, который неожиданно оборвал нашу беседу.

...Утром у меня состоялся еще более интересный разговор. Едва я успел расположиться за столом, чтобы на свежую голову перечитать протоколы допроса свидетелей, как услышал из-за двери робкое: «Можно?» Упитанный молодой человек в хорошем костюме нерешительно перешагнул порог. Посетитель мне не понравился. Бородка и волосы были как у стиляги, выражение глаз — преподлое, смотреть в них было неприятно. Я пригласил присесть, спросил, по какому он делу.

— Поговорить к вам... — Молодой человек стал мять в руках коричневую шляпу, сам глядел на угол письменного стола, где ничего не лежало. Странный тип. Да и не так молод он был, как показалось с первого раза. Молодил его румянец да юношеская бороденка, смешная и жалкая. А вот у глаз морщинки, тени.

— Слушаю вас.

— Видите ли, я... служитель культа. Настоятель местной церкви священник Коротков.

Поп! Первый раз в жизни приходилось разговаривать с человеком столь редкой и неприятной профессии. Невольно мне вспомнились карикатуры на попов. Нет, этот поп был другой. По облику его можно принять за художника-модерниста.

— Сколько вам лет?

— Тридцать шесть.

Вот тебе и молодой человек! Наверно, живется батюшке неплохо. Как бы угадав мои мысли, Коротков оправдался:

— Жизнь веду праведную, не пью, не курю, обязанностями не перегружен, а общественной работы не несу.

Он еще острил!.. Как его называть? Гражданин? Товарищ? Просто Коротков? По имени-отчеству?..

— Семья есть? — спрашиваю.

— Как же! Жена (заметьте: не матушка!), дети. Трое...

— И давно вы?..

— В пятьдесят пятом закончил духовную семинарию. И вот с того времени... А в Белогорске три года.