Альфа и Омега (СИ) - Сейд Анна

— Ее ведь можно убрать? — меж тем спросила Никки, и в ее глазах я увидела надежду. — Йон сказал, что можно и что вы тоже этого хотите, как и он.

— Он прав, — согласилась я, ощутив, однако, как внутри меня словно бы опалило холодом. Почему-то слышать это от него лично и от этой девушки это были две совершенно разные вещи. — Я не знаю, возможно ли разорвать связь, но мы оба этого хотим. Сейчас из-за метки за нами гоняется Церковь, и я даже думать боюсь, что они предпримут, если поймают нас. — При воспоминании о том склепе с мертвецами на фреске мне сделалось дурно. — Но если метка исчезнет, у нее не будет причин охотиться за нами, а значит мы оба сможем вернуться к прежним жизням.

— Я… так боюсь за него, — тихо выдохнула моя собеседница, понуро опустив голову. — Вы не представляете, как он дорог мне и как я ему обязана.

— Я… думаю, что могу представить, — не стала лукавить я, выразительно покосившись на люльку с агукающим младенцем. Но Никки, кажется, не заметила этого.

— Если я смогу чем-то вам помочь… Я имею в виду в том, что касается метки… Я понимаю, что я, скорее всего, буду бесполезна, но…

— Я не думаю, что вы сможете что-нибудь сделать, — согласилась я. — Но спасибо за… ваше участие.

Мне кажется, мы обе ощущали себя безмерно неловко в этой дурацкой ситуации, но каким-то чудом нам удалось удержаться от взаимных нападок, обвинений или агрессии. Однако я не могла не признать, что общество Никки было для меня эмоционально изматывающим. Смотря на нее и ее ребенка, я не могла не рисовать в своей голове самые разные картины того, как они с Йоном проводили тут время наедине — еще до моего появления в его жизни. И хотя они не должны были причинять мне боли, потому что я просто не имела права мечтать о том, что мне не принадлежало (пусть даже судьба и сам Великий Зверь, кажется, пытались убедить меня в обратном), мне все равно было больно. И так тоскливо, что хоть волком вой.

Выйдя от Никки, я толком не разбирала дороги, куда иду, спустившись по лестнице и минуя одну комнату за другой. Дом был погружен в сонное утреннее молчание — почти все его обитатели еще спали, уставшие после долгой ночи, запахи которой все еще витали в воздухе. Они по-прежнему меня будоражили и тревожили, но я отмахивалась от ненавязчивой пульсации внизу живота, не концентрируясь на ней и ее причинах. Возможно, со временем я бы даже научилась совсем ее игнорировать.

— Зачем он вообще ее притащил?

Я остановилась возле двери, ведущей на кухню, уже буквально положив ладонь на ее ручку. Женский голос был мне не знаком, но это определенно была одна из тех омег, кто вчера толпился вокруг меня на кухне.

— Таким, как она, тут не место. Она из цивилов и смотрит на нас свысока. Не выношу таких. — А вот это определенно была Сузи. Впрочем, после вчерашнего я не слишком удивилась, услышав нечто подобное.

— Старшая сестра говорит, что они с Йоном связаны, — задумчиво проговорила первая девушка. — Думаешь, это правда?

— Не думаю, что он рад этой связи, — отозвалась Сузи, судя по звукам открыв холодильник и что-то оттуда достав. До меня донесся слегка кисловатый запах перестоявшего супа. — Ты сама видела, он вчера, как вернулся, сразу к Никки умчался, а на эту девицу и не смотрел особо.

Я не стала слушать дальше, да и аппетит у меня окончательно пропал. Желание оказаться дома, в своей комнате, слыша, как Джен что-то делает за стенкой, стало настолько сильным, что я на полном серьезе стала раздумывать, а не вернуться ли мне обратно. В конце концов, на что Церкви сдалась только половинка истинной связи? А Йона они никогда не найдут, так что…

Метку на моей руке неприятно дернуло, и, кажется, впервые за все время я почти против своей воли была с ней согласна. Убежать все равно не выйдет. Это была наша общая проблема, и нам надлежало решить ее вместе — по возможности с минимальными потерями для обеих сторон.

Почти случайно наткнувшись на дверь, ведущую наружу, я вышла через нее и внезапно оказалась на заднем дворе, отгороженном от остального пространства квартала сеткой-рабицей, натянутой между вбитых в землю металлических труб. Первым, что бросилось мне в глаза, стала огромная старая вывеска с другим названием, видимо снятая с фасада здания, когда сюда перебрались Ория и ее девочки. Несколько рядов наполовину разбитых темно-серых лампочек составляли слова «Райский притон». Словосочетание резало слух и в целом звучало почти как оксюморон. Я подумала, что, если бы просто где-то в городе увидела такое название клуба, точно бы не захотела его посетить. Рядом с вывеской стоял старый автомобиль со снятыми колесами и почти полностью распотрошенным салоном, какие-то железные бочки, доски, погнутые листы жести и тому подобный хлам, которого было в достатке и на третьем этаже, где жила Никки. Создавалось впечатление, будто все это осталось после предыдущих владельцев здания, и у нынешних все руки не доходили вывезти это великолепие куда-нибудь на свалку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Привлеченная шумом, доносившимся с крыши, я подняла голову и, к своему удивлению, увидела Йона. Он и еще пара омег, одетых в рабочую одежду, кажется, латали кровлю. Сам альфа был в своей типичной безразмерной толстовке черного цвета с закатанными рукавами, а его волосы были частично собраны на затылке, но, видимо, их длины еще не хватало для полноценного хвостика, потому что часть прядей так и болталась неприкаянной. С такой прической он отчего-то выглядел старше, и я невольно залюбовалась тем, как сноровисто он работал руками, улыбался, слушая что-то, что говорят ему девушки, и как легко и пружинисто двигался, словно находился не на покатом скате в трех этажах над землей, а на ровной асфальтовой площадке.

— Разве не все мы влюбляемся именно так? — раздался в моей голове голос отца Горацио. — Встречаем кого-то, не подозревая, что за чувства он способен в нас разжечь, а потом становится уже слишком поздно. Сердце никогда не слушает разум.

Стоя посреди захламленного двора, на краю города, в одежде с чужого плеча и с полной сумятицей в растревоженных мыслях, я в полной мере осознала, что, кажется, действительно влюбилась в него. Мне очень хотелось думать и верить, что это лишь влияние метки, но сейчас, когда я смотрела на него снизу вверх, когда вспоминала и перебирала в голове, что он сделал для меня, когда с невольным протяжным выдохом вспоминала ощущение его тела рядом с моим и то вчерашнее, путанное, горячечное, безрассудное… Все казалось слишком реальным.

И не менее отчетливо я в тот же момент понимала, что это была только и исключительно моя проблема. Я хорошо помнила свою мать и то, как тяжело она переживала охлаждение отцовских чувств к ней. Она так старалась вернуть их, так старалась разжечь огонь их былой страсти, что даже мы, дети, ощущали во всем этом что-то отчаянное и почти истеричное. В моей памяти до сих пор хранился один из их последних разговоров — как она рыдала, стоя перед ним на коленях и цепляясь за его штаны. Называла своим единственным, говорила, что любит и умрет без него, умоляла не оставлять ее и даже грозилась наложить на себя руки. Я хорошо помню эту обреченную тоску в глазах отца. С годами, размышляя обо всем этом, я пришла к пониманию, что он не был плохим и не желал никому зла, просто в какой-то момент его чувства угасли, и он не нашел в себе сил оставаться с нелюбимой женой даже ради детей. Безответно влюбленная женщина — да, впрочем, наверное, это можно сказать в целом о ком-то безответно влюбленном вне зависимости от вида и пола, — возлагающая бремя своих неразделенных чувств на того, кто эти чувства не разделяет, это тяжелое и в какой-то степени даже жалкое зрелище. Уже тогда, смотря на свою мать, я знала, что никогда не позволю себе стать такой. Что не опущусь до ее уровня и никогда не брошу свое сердце под ноги тому, кому оно совершенно точно не нужно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Одна из омег, работавших на крыше, наконец заметила меня и что-то негромко сказала Йону. Тот отыскал меня взглядом, что-то прикинул в уме и вместо того, чтобы спуститься по лестнице, как все нормальные бестии, предпочел спрыгнуть прямо оттуда. Признаюсь, у меня на мгновение захолонуло в груди, когда он вдруг ни с того, ни с сего оттолкнулся ногами от жалобно хрустнувшей под его весом кровли и взмыл в воздух — что ни говори, я все еще не привыкла к этим его выходкам. Приземлившись, альфа по-звериному оскалился, словно давая выход энергии Зверя, потом выпрямился и, как ни в чем не бывало, подошел ко мне, отряхивая от влажных комков земли руки в рабочих тряпичных перчатках.