Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг. - Юхо Кусти Паасикиви
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё до того, как Ирьё-Коскинен успел получить инструкции по вручению этой ноты, первый заместитель народного комиссара иностранных дел СССР Потёмкин поздно вечером 29 ноября передал ему ноту, которой разрывались дипломатические отношения с Финляндией. Принимая эту ноту, Ирьё-Коскинен сообщил, что ответ Финляндии на подходе и что правительство Финляндии согласно на односторонний отвод войск, размещённых на Карельском перешейке. Потёмкин сказал, что решение правительства Советского Союза уже принято и что его задачей была только доставка этого решения адресату. В ночь с 29 на 30 ноября Ирьё-Коскинен, которому не удалось попасть на приём к Молотову, доставил ноту правительства Финляндии в Народный комиссариат иностранных дел.
Советская нота по инциденту в Майниле от 26 ноября была как по форме, так и по содержанию весьма умеренной. Содержавшееся в ней предложение об отводе наших войск на Карельском перешейке от границы на 20–25 километров – поскольку советское правительство «хотело бы, чтобы такие возмутительные факты впредь не имели места» – вовсе не было невозможным. Но следующая нота советского правительства от 28 ноября, которая была ответом на нашу ноту, переданную накануне, была жёсткой, предельно напористой, дававшей понять, что советское правительство уже определило свою позицию. Когда я читал в газетах нашу первую ответную ноту, она в тот момент казалась мне вполне приемлемой. Но сейчас, много позже, уже узнав образ мышления большевиков, я вновь задумывался над этим вопросом и начинал в какой-то степени понимать тот напор, который буквально бил из следующей ноты советского правительства. Правительство СССР основывало своё предложение на сообщении Генерального штаба Красной армии о событиях в Майниле. Когда же мы не только назвали его безосновательным, но и сослались на то, что причиной может быть неумелость советских войск, проявленная в ходе учений у самой финской границы, то это уже можно было считать оскорблением достоинства Красной армии, а в таких вопросах русские весьма щепетильны. Кроме того, замечание советского правительства относительно того, что предложенный нами одинаковый отвод войск привёл бы к дислокации советских войск в пригородах Ленинграда, имело под собой основания. Поэтому с нашей стороны было бы разумно согласиться на односторонний отвод войск от границы, что мы и сделали в нашей последней ноте, а также предложить перенести решение вопроса в согласительную комиссию. Не исключено, что возможный выигрыш нескольких дней не позволил бы добиться чего-либо существенного, особенно с учётом того, что мы сами не были готовы вносить новые предложения. Да и Кремль уже решил, в любом случае, добиваться выполнения своих требований.
Но был ли инцидент в Майниле провокацией советской стороны, имевшей целью добиться положения, определённого статьёй 1 Договора о ненападении: нарушение территориальной целостности договаривающейся стороны для получения оснований денонсации этого договора?
В насквозь злобной и лживой книге «Финляндия», вышедшей в Советской России в конце 1940 года, говорится о том, что премьер-министр Каяндер выступил в Хельсинки 23 ноября «с провокационной антисоветской речью, чуждой международной практике. […] Выступление премьер-министра Финляндии было явным сигналом к войне против Советского Союза. […] Не прошло и трёх дней после подстрекательской речи Каяндера, как с финской стороны прозвучали первые выстрелы». За ней следовала публикация из шведской коммунистической газеты “Ny Dag” с рассказом финского солдата, взятого в плен неподалёку от Майнилы: «Солдаты, находившиеся на передовой – там была наиболее агрессивно настроенная группа, – решили послать большевикам привет: они произвели выстрелы, которые и дали повод к началу войны». Согласно переводу в «Правде», газета шведских коммунистов информировала, со ссылкой на рассказ финского солдата, что выстрелы не были произведены по приказу вышестоящего командования, но «судя по всему, в Хельсинки уже были нацелены на войну». Вместе с тем, газета сообщала, что в Финляндии раздавались голоса против разрыва переговоров, на этой позиции был также и Маннергейм.
В «Правде» грубо ругали Каяндера за упомянутую речь. По сути, она не содержала ничего иного, что многократно предлагалось с нашей стороны. Есть, однако, два момента, позволяющие понять, почему она так повлияла на русских. Во-первых, в ней было жёстко заявлено, что ни на какие более крупные уступки мы не пойдём. Во-вторых, сама форма высказывания представителя малого государства могла вызвать раздражение у руководства могущественной великой державы. «Финляндия в отношении Советского Союза всегда проявляла дружелюбие и уступчивость, дальше которых независимому государству трудно пойти, не подвергая опасности собственную безопасность, – сказал Каяндер. – Финляндия не согласится на роль государства-вассала. Нас к этому не склонить ни войной нервов, ни путём изнурения, равно как и любыми соблазнами». Это звучало, как слова Бисмарка: “Wir Deutche furchten Gott, aber sonst nichts in der Welt” («Мы, немцы, боимся Бога, но никого другого в этом мире»).
Создаётся впечатление, что после этого Кремль, который до этого, возможно, ожидал от нас новых предложений, убедился в том, что у него не оставалось другой альтернативы, кроме как отказаться от своих требований – пойти на это великой Советской России перед маленькой Финляндией было невозможно, – или же проталкивать их с позиции силы. Нетрудно догадаться, что Кремль в этом случае выбрал второе решение.
Возможно, детали майнильского инцидента навсегда останутся невыясненными. У нас в отношении данного вопроса есть своя позиция: это – не наша вина. Русские утверждают обратное. Если оценивать ситуацию беспристрастно, то вообще и особенно в тогдашних условиях столь грубое нарушение пограничного мира было бы с нашей стороны совершенным безумием и пренебрежением самыми элементарными интересами нашего отечества. Могли ли быть такие шальные головы среди способных хоть как-то думать людей? Конфликты, спровоцированные между государствами, и особенно великими державами, к сожалению, не являются чем-то невозможным. Похоже, что они стали почти неотъемлемым элементом техники международного общения. Иной раз они происходят без ведома верхов.
Но менее объяснима спешка, которую в те дни проявило советское правительство. Нота Советского Союза по инциденту в Майниле была, как уже говорилось, весьма умеренной по форме и содержанию. Правда, наш ответ на неё был, по моему мнению, излишне негативным. Но при наличии доброй воли это не должно было вызвать разрыва дипломатических отношений со стороны Кремля, даже не дожидаясь
