Теннисные мячи для профессионалов - Леонид Словин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Денисов привычно перевернул несколько страниц:
«…Мое уязвленное честолюбие, нескромность, остатки гордыни, которая, как оказалось, не исчезла до конца, зависть, недружелюбие — все поднялось во мне во имя этого чувства, рядящегося под самую сильную и светлую любовь в жизни!»
«…Я бегаю за тобой! Это стыдно и сладко. Мы как в школе. За нами следит весь класс. Ребята открыто меня презирают, мы деремся каждый день…»
«…Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен…» «Все кончилось. Рано или поздно это должно было случиться. Не хотелось ни говорить, ни двигаться. Я чувствовал себя тем, кем не был, может, на самом деле, но в результате стал — честолюбивым пронырой и лицедеем…»
Денисов нашел то, что искал:
«…Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды вернули вправо. Исчез. Но стука двери не было. Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он? Профессор, с которым я так и не познакомился? Я мог простоять всю ночь. Было еще темно, когда он появился снова. Я шел за ним…»
«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган».
«Перст судьбы: он — племянник…»
«…Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного. Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»
Денисов завернул рукопись, бросил в сумку электрокипятильник, туалетные принадлежности — нехитрый свой скарб.
Он знал: у него не будет времени вернуться сюда. С особой тщательностью оглядел номер, вышел, запер за собой дверь. Это было как бы продолжением игры:
«Тот, кто въедет утром, не должен догадаться, что до него тут жил оперативный уполномоченный розыска…»
В аллеях густо лежала темнота. Одно из окон писательского корпуса все еще было освещено. Стрекот машинки доносился глухо, неразборчиво. У ворот Дома творчества никто не сидел. Денисов вышел на центральную улицу, сероватые тени скрывали поселок.
Денисову стало спокойнее. Он знал, почему неверна версия начальника коктебельской милиции в том виде, как Лымарь ее сформулировал:
«Волынцев мог посвятить Рогова в свои проблемы…»
«Он спутал, Лымарь! Проблемы Ланца хорошо известны. Все. До одной! Из его рукописи!… Именно они привели его ночью в мае к даче…»
Электроника слабо пискнула. В Москве начинало светать, в Планерском рассвет еще и не предвиделся.
«…Он выслеживал счастливого соперника, который готовил убийство вдовы Роша! И теперь нас не может не тревожить вопрос: будут ли учтены показания убитого, записанные им в дневники, где герои надежно упрятаны под псевдонимами?»
Все вставало на свои места:
«Рогов назвался племянником вдовы, чтобы объяснить ночное вторжение на чужую дачу… Он и не предполагал, что вдова Роша, ее племянница, Наташа, Волынцев, а теперь и он, Рогов, после этого навсегда окажутся связаны как родственники, члены одного клана в болезненном воображении неудачливого литератора…»
На шоссе было по-прежнему тихо, только у автобусной станции негромко играла гитара. Туристы пели, сгрудившись у рюкзаков.
«Мать моя, — донеслось до Денисова. — Давай рыдать, давай думать и гадать, куда, куда меня пошлют…»
«…И в случае любого ущерба, нанесенного вдове Роша, в этом самом порядке и будут внесены в первый же протокол допроса Волынцева! «Никогда!» — понял Рогов, прочитав приведенное в эссе Ланца описание, пока жив Волынцев, ему уже не завладеть, не подвергая себя огромному риску, миллионами вдовы Роша!… Никогда!»
Денисов прошел рядом с туристами. Песня оборвалась: его спросили, который час, он машинально ответил.
«Рогову пришлось выбирать: либо отказаться от преступления, либо решиться на двойное убийство. И решать быстро — осенью, когда Роша получала оставшиеся деньги, Ширяева и Волынцев снова собирались в Коктебель…»
— Спасибо, — донеслось с рюкзаков.
— Пожалуйста.
«У волков-одиночек не остается потерпевших. Свидетелей в живых они, как правило, тоже не оставляют. Поэтому он избавился от Волынцева… Это разгадка. Но первое ли это дело Рогова? Слишком тщательно и безжалостно оно готовилось…»
Денисов не раз приходил к выводу о благодатной роли задач, кажущихся неразрешимыми: «К сожалению, только, гордиев узел часто легче рассечь, чем обнаружить…»
— Слушаю. — Лымарь снял трубку подозрительно быстро. Видимо, собрался в отделение. — Не мог уснуть. Звонил -тебя не было. Ты уходил?
— К себе. Собрал вещи.
— Думаешь, уедешь?
— Наверное. Сюда прилетит следователь. Королевский.
— Ты что-то хотел?
— Надо послать сержанта в поселок.
— К Роша?
— К Веде. Хорошо, если она с мужем сходит к художнице.
— Я съезжу сам. Все?
— Да.
Денисов положил рукопись на стол. Она была все еще раскрыта на знаменательном месте:
«…Когда-нибудь мы вместе посмеемся над перипетиями этой ночи…»
Частыми громкими звонками оповестила о себе междугородная. Денисов снял трубку.
— Донецк вызывает… — На линии была все та же телефонистка. — Говорите.
— Денисов, слушаю.
— Доброе утро!… — Донецкий розыскник не стал тратить времени, взял быка за рога. — Как его фамилия, которым интересуешься? Рогов? Дежурный правильно записал?
— Да. Рогов Вячеслав…
— Николаевич… Я проверил. Прописан, работает… Ничего за ним нет.
Денисов надеялся, что задержанный как-то известен Донецкому уголовному розыску.
— И на слуху?
— И на слуху тоже. В связи с чем ты интересуешься?
— Думаю, он одиночка, чистодел. Не оставляет следов…
Розыскник внимательно слушал.
— …Здесь продана дача. Деньги большие. Часть заплатили в мае, часть позавчера. Оба раза делал попытки… Если что, его бы сто лет искали! Машину оставлял у стоянки, но так, чтобы избежать регистрации.
— У него машина? — Донецкий розыскник заинтересовался: у них, видимо, было что-то связанное с машиной.
— «Жигуль».
— А кто на даче?
— Хозяйка. Ей за восемьдесят.
— Одна?
— Да.
— Это меняет дело. Шулятников!… — крикнул он кому-то.
Денисов слышал, как донецкие оперативники коротко перебросились несколькими фразами.
— Здравствуйте. Внешность Рогова можете описать? — спросил Шулятников. Он держался официально.
— Высокий, молодой…
— Еще!
— В очках, рыхлый. Я разговаривал сейчас с его женой. Он обеспечил себе алиби: на всякий случай приобрел билеты в Старый Оскол.
Собеседник на линии уточнил:
— Вы из Планерского? Старший опер?
— Москва. Транспортная милиция.
— В отпуске?
Денисов не мог бы сказать, кто из оперативников его спросил. Первый? Второй?
— Командировка. У нас убийство на Павелецком вокзале. Меньше недели назад. Я подозреваю Рогова.
— А доказательства? Санкцию на арест получите?
— Пока не знаю. Доказательства все больше косвенные.
Абоненты в Донецке тихо посовещались. Наконец один спросил осторожно:
— Как он? Книжки читает?
— С этим благополучно… Первым делом незаконно выхлопотал пропуск на территорию Дома творчества! На корт и в писательскую библиотеку…
— Стоп! Я пошел звонить начальнику розыска.
— Интересует? — спросил Денисов.
— У нас нераскрытое убийство. От ноября прошлого года. Потерпевшая — Смааль Валерия Иосифовна. Тоже одинокая, пожилая. Преступник молодой. Приехал на машине. Всех перебрали — знакомых, родственников…
— Так…
— Теперь книголюбами занялись. Ты сказал — сразу по приезде в библиотеку записался. А наша Смааль работала в библиотеке на общественных началах. Сначала проверим, нет ли на Рогова читательского формуляра…
— Долгое дело?
— Зачем? Наш контингент весь выписан!
XIII. ОТЧИЙ ДОМ
Компания, приехавшая вместе со старшим оперуполномоченным Пашениным — Веда, ее муж, йог — Зубарев, Ширяева, Мацей, — сразу же заняла его кабинет, лишила телефона, а самого Пашенина выселила в комнатенку, именуемую «лабораторией». Один из сотрудников уже занимался там «фотоделом» — тиражировал изображения задержанного.
— На даче перерезан телефон… — объявила дежурному Веда. — Сусанна, бедняжечка, всю ночь пыталась дозвониться — не смогла…
В поселке было по-прежнему темно, тихо. В милиции царило возбуждение. Ширяева несколько раз принималась плакать, ее успокаивали. Говорили все разом. Пашенин снова комплексовал: появление большого числа представителей творческой интеллигенции его нервировало.
