За державу обидно - Александр Лебедь

Был Летчик. На первом курсе пришел, нарисовал кружок, справа-слева по палочке — самолет в разрезе. Правее такой же кружок, такие же палочки, над кружком кривой эллипс — вертолет в разрезе. И два часа, не переводя дух, рассказывал, какие бомбы и ракеты можно к тому и другому подцепить и что с их помощью натворить. На втором курсе повторилось то же самое. А на третьем пришел, а на доске уже кружки и палочки нарисованы и про все бомбы и ракеты все написано. «Надо же, хамы, кусок хлеба отняли», — можно было прочитать на его лице. Сослался на нездоровье и ушел.

Был Связист. Приходил: «Здорово, мужики! Когда я служил под знаменами незабвенного Василия Филипповича Мар-гелова и…» — далее без остановки на два часа о чем угодно, кроме связи.

Я не хочу бросать тень на академию в целом. Артиллерист, Связист, Летчик — это все-таки исключение из правил. Большинство преподавателей в ней стараются делать свое дело хорошо. И не их вина, а их беда то, что в академии в конечном счете господствует рутина. Нужен приток свежего воздуха, новой крови, иных мыслей. Надо поставить все с головы на ноги. Академия должна быть носителем самых передовых идей военной мысли, а для этого ей необходимо тесно работать с военно-промышленным комплексом, с Генеральным штабом, с главными штабами видов и родов Вооруженных Сил.

Приток свежей крови можно обеспечить, наладив систематический обмен стажерами. Офицеров звена заместители командира полка — заместители командира дивизии, допустим, на полгода в соответствующую академию, а преподаватели на те же полгода на их места в войска.

Только без дураков: стажер, отданный приказом, со всеми отсюда вытекающими последствиями. Одни вернутся обогащенные войсковым опытом, другие — академической методикой. Здесь есть над чем подумать.

Я рассуждал с позиций рядового майора, командира батальона, который был, как принято говорить, винтиком. Если кто-то увидел в этих рассуждениях попытку бросить ком грязи в академию — неверно. Если кто-то решил, что это попытка очернить преподавательский состав, принизить его роль — неверно. Если кому-то показалось, что я Иван, родства не помнящий, пес, кусающий руку, которая его кормит, человек, не способный испытывать чувство элементарной благодарности, — неверно. Если кто-то просто по-человечески обиделся на меня — пусть не обижается. Армия — институт глубоко консервативный, и по большому счету это хорошо. Но когда погружается в консерватизм, погрязает в рутине, утопает в догматизме сердце армии — ее высшие учебные заведения, это может привести к катастрофическим последствиям. Почему сердце? Обратимся к общеизвестным истинам. Генеральный штаб — мозг армии. Никто не спорит. Академию вообще, и военную академию имени М.В.Фрунзе в частности, анатомируя армию дальше, можно сравнить с сердцем, ибо именно академии подпитывают свежей кровью все остальные составляющие армейского организма, включая и его мозг. Порок сердца чреват нарушением нормального кровообращения, хирением, старением и умиранием организма. Этого никак нельзя допустить. Пороки нужно лечить в зародыше. Поэтому все мои речи направлены на одно и пронизаны одним желанием изменить положение дел в позитивную сторону.

Но жизнь в академии состояла не из одной учебы, точнее, не только из нее. В связи с этим хочу остановиться на некоторых моментах, до известной степени характеризующих морально-нравственную атмосферу как в академии, так и вокруг нее.

Сентябрь 1982 года. Завершен курс лекций и начались практические занятия. Приходит преподаватель и оставляет мне листок бумаги с перечнем литературы, которую необходимо изучить к завтрашнему занятию. Перечень что-то великоват — 22 наименования. В сочетании с выражением «завтрашнее занятие» такой перечень как-то не смотрится. Но спорить тут нечего, и я довожу перечень литературы до группы. Наиболее алкающие знаний слушатели устремляются в библиотеку. Возвращаются, неся впереди себя, как кирпичи, неоглядную груду учебников. Раскладывают их по столам и совершенно единодушно и дружно немеют от «восхищения». Все это не только прочитать к завтрашнему дню, но и пролистать невозможно.

Кто-то из наиболее настырных и добросовестных вяло пытается что-то листать. Основная масса делает однозначный вывод, что, поскольку нельзя объять необъятное, то и связываться нечего, и дружно возвращает литературу в библиотеку. Группа к занятиям не готова. Поскольку это только начало большого учебного пути, все томятся предчувствием большого скандала с двойками, партийными разбирательствами и другими подобными «прелестями» в финале. Начинается занятие. Идет себе ничего, бойко! Мы не вспоминаем о 22 непрочитанных книжках, и преподаватель не вспоминает. Создается впечатление, что он листочка не приносил. Все начинают коситься на меня. Я понимаю их косые взгляды: «А не сам ли ты, дружок, этот дурацкий список выдумал?»

Занятие заканчивается, преподаватель уходит, все набрасываются на меня:

— Иваныч, где ты взял этот дурацкий список?

— Он дал!

— Так что ж он ни сном, ни духом даже не помянул? Ты, может, сам, того?.. Списочек, а?

— Ребята, я вам прямо скажу, не боясь умереть от скромности, — я не глуп, но сочинить список из 22 наименований с инвентарными номерами я не в состоянии. Да и зачем мне это?

— Это логично!

Вопрос умирает. Можно ли привести пример большего формализма? Можно и нужно было сказать: «Товарищи офицеры, вот вам перечень, прочитайте из него то, что сочтете необходимым». Но было сказано: «Обязательно прочитать!»

Все обязательно не прочитали, и за это никто не спросил. С этого дня читать начали то, что считали нужным сами. И очень хорошо получалось, должен я отметить.

Конспекты первоисточников — о, это симфония. Кафедр общественных наук в академии было две. Под крышей одной собраны были: научный коммунизм, марксистско-ленинская философия и политэкономия; под крышей другой: история КПСС и партийно-политическая работа. К каждому семинару огромный перечень литературы, который необходимо не просто прочитать, а подчеркиваю обязательно законспектировать. Поскольку сделать это опять физически невозможно, то народ изощряется, как может. Реально в полном объеме не конспектировал никто. Двое конспектировали частично. Это я точно знаю. Остальные списывали. Но здесь тоже были вариации. Примерно половина эксплуатировала собственных жен. Другая половина сдирала самостоятельно, чисто механически, не утруждая себя попытками вникнуть: о чем же там? Потом начинался процесс имитации глубокомыслия. На полях в произвольном порядке расставлялись восклицательные и вопросительные знаки, галочки и птички, кто-то что-то подчеркивал с помощью цветной пасты. Некоторые «стружили» на листы конспектов цветные карандаши и растирали с помощью бумажки, оттеняя таким образом наиболее важные, по их мнению, места.

Потом я распределял вопросы семинара, по не просто: один вопрос — один человек, а так, чтобы была так называемая «активность». В зависимости от объема семинарского занятия на каждый вопрос отвечали от двух до пяти человек.

С одной стороны, это старо, как мир, а с другой — никто ничего не терял. Группа была умненькая. По этой причине аргументированно спорить в ней почти все были горазды, главное было — втянуться в семинар, а там уже страсти раскалялись так, что и остановить было трудно. Спорили от души, конспектировали формально, а знания стремились получать все-таки не формальные. Поскольку система была, во всех академиях совершенно одинаковой, то каждый год академии выплескивали в войска все новые толпы формальных неформалов или неформальных формалистов — кому как нравится. Это одна из причин того, почему «рыба» под названием КПСС столь бесславно и быстро сгнила. А армия, 90 процентов офицерского состава которой были коммунистами, в лучшем случае безучастно наблюдала за этим процессом. Такова она, цена махрового формализма.

Хорошее это слово — традиции, и смысловая нагрузка этого слова высока. Но это если к ним, традициям, подходить с позиции здравого смысла. А если как-нибудь по-другому? Традиционно две десантные группы первого курса составляли академическую похоронную команду. Почему именно десантные?.. Все остальные ходили на парад, а мы — нет. Раз так, надо же нам найти какое-то дело. Парад — мероприятие плановое, а похороны — стихийное.

Позволю себе напомнить, что в академии я учился с 1982-го по 1985 год. За этот период только Генеральных секретарей из жизни ушло трое. А там еще Маршалы Советского Союза Баграмян, Устинов, член Политбюро ЦК КПСС Пельше. И еще масса других менее известных, но не менее значительных лиц. Работы нам хватало. Мы носились с похорон на похороны с интенсивностью пожарников. Я по воле заместителя коменданта города Москвы полковника Макарова почему-то постоянно попадал в пару, на которую возлагалась обязанность несли портрет. По этому поводу в мой адрес сыпалось достаточное количеству, мягко говоря, двусмысленных шуток. А В. А. Востротин ехидно сформулировал, в чем тут дело: