Дом с золотыми ставнями - Корреа Эстрада

– Нет, мадам, – отвечала, чопорно поджав губы, одна из старушек, – здесь вместо господа бога дон Федерико Суарес. Он приказал служить вам со всем возможным почтением.

– Ну нет, – отвечала я, – это же поношение белой расы, нарушение всех основ.

Я попрошу сеньора, чтобы больше он вас такому унижению не подвергал.

Старушки растерянно переглянулись, и одна из них снова отвечала, но уже без всякой чопорности, в том духе, что уж лучше прислуживать обходительной и вежливой, пусть и темнокожей даме, чем терять возможность заработать по два песо в день… Снова я подивилась щедрости сеньора, ибо каждая из старушек получала в день втрое больше, чем батрак во время сафры или портовый грузчик. Недурная плата за поношение расы.

Мне приготовили ванну, вымыли, расчесали и уложили волосы, одели во все с иголочки, подали завтрак, повели осматривать дом. Я нелепо чувствовала себя, когда старушки забегали вперед открывать двери и называли "Мадам", но скоро перестала обращать на них внимание.

Просторный двухэтажный особняк дон Федерико строил, не считаясь с затратами, широко и удобно. К зданию с круговыми галереями по обоим этажам примыкали нарядные, тоже двухэтажные постройки. В них на первом этаже размещались всякие хозяйственные службы, а наверху были белошвейные мастерские и жилища невольниц, в них работавших, как на подбор, молодых, красивых и веселых. Судя по этому, а также еще по некоторым намекам, я заключила (это не составило труда), что под видом мастерских дон Федерико содержал под боком нечто вроде восточного гарема.

Была, однако, в доме и библиотека – на испанском и английским, а также немецком, французском, итальянским. Раньше у меня никогда не находилось времени для чтения, но тут от безделья взяла томик Вальтера Скотта, залезла с ногами на турецкий диван и даже на какой-то миг почувствовала себя барыней.

Впрочем, я не столько читала, сколько думала о своей замысловатом положении. Что ответить бравому лейтенанту, когда он вернется со службы?

Пусть меня простят все гордые недотроги из романов, но я решила уступить.

Благородные дамы из книжек никогда не были рабынями и не знали, что это значит.

Стоило подумать, что я могу никогда не увидеть Факундо и маленького Энрике, как у меня в голове мутилось, и все остальное по сравнению с этим казалось и не важным, и не страшным.

А лейтенант? Он вел себя как сильный человек. У меня были основания полагать, что он держит свое слово. Но при всем этом он оставался небескорыстным и порочным, сластолюбивым до гурманства, а я, хотя бы формально, его собственностью. Стоило ли дразнить гусей? С этим человеком следовало быть осторожным.

Много лет спустя, нажив от дона Федерико немалые неприятности, я спрашивала себя: может, и уступала зря? Залезать в его постель мне не хотелось ни тогда, ни после, как бы ни поворачивались обстоятельства и какой бы ни заходил разговор. И пришла к выводу, что не зря. Справиться с ним я тогда не могла и получила бы неприятности куда раньше и куда сильнее. Он всегда был из тех, кого сопротивление раззадоривает.

Ну, значит – в бой!

Сеньор Суарес приехал поздно, сердитый и – судя по голосу, каким распекал прислугу в воротах – усталым. Я показалась в окне – во всеоружии. В середине дня принесли новое платье, и старушки меня переодели в нечто бледно-голубое, ниспадавшее складками и открывающее шею, плечи и руки. Оно напоминало одеяния гречанок из учебника по древней истории. Повязку, знак колдовского отличия, я сняла. Шестнадцать кос были уложены в корону и украшены цветами. Ах, что говорить: мне шел девятнадцатый год, и стоит ли добавлять что-то к этому?

Дон Федерико на мое приветствие поднял глаза – и обомлел. Он не смог ничего ответить. Он шел по лестнице, не чуя под собой ног. Могу поручиться, что он очнулся только в ванной, после того как лакей вылил ему на голову ведро холодной воды.

Евлалия пришла звать меня к ужину. В этот раз она была подчеркнуто любезна и ступала осторожно, как по льду. Мой незамысловатый фокус всегда производил впечатление. Сейчас гипнотизеры в цирке показывают еще и не такое (попади я на работу в цирк, пошла бы, наверно, далеко), но тогда… Это было так давно!

Ничего не скажешь, обставлено все было красиво. Уголок на галерее, затянутый со всех сторон вьюнком, и сквозь зеленую решетку где-то виднеются звезды. Два трехсвечника освещают стол, на нем – огромный букет, хрусталь и серебро. Рядом два стула. Один свободен, а около второго, замерев, стоял мужчина в широкой белой рубашке, с растрепавшимися глянцево-черными волосами, в волнении приглаживая жесткие черные усы.

Я подошла и сделала реверанс. Он поцеловал мне руку, отодвинул стул, усадил – точь-в-точь как галантные джентльмены с настоящими леди, и я старалась вести себя как леди, тем более что одежда соответствовала. Что касается манер, смею вас заверить, что хорошая горничная в манерах стоит многих леди.

Дон Федерико налил в тонкие бокалы вино.

– До дна за здоровье моей королевы! – сказал он.

Пили до дна, но легкое вино не мутило голову. Начался разговор, – тонкая, дипломатичная игра, мы оба словно опасались один другого и прощупывали, изучали взглядами и словами, которые поначалу мало что значили.

– Как здоровье королевы Кассандры?

– Благодарю, прекрасно; я окружена такой заботой и роскошью, что порой забываю, кто я есть.

– Ты настоящая королева, и я хотел оказать тебе прием, достойный королевы.

– Вы наделали при этом кучу глупостей.

– "Ты". Говори мне "ты".

– Хорошо, поскольку мы здесь вдвоем. Ты хотел удивить меня? Чем? Шелками? В Африке я не имела платьев от Урибе, но кусок ткани, в который я заворачивалась, был шелковым. Белые служанки? Если бы я не знала, как нужда перекрашивает черное в белое?

Я заставила его растеряться, как мальчишку, пойманного с поличным на какой-то проказе.

– Ты думаешь, я пускал пыль в глаза?

Конечно, именно этим он и занимался. Не хуже родственника-обалдуя. Не в пример умнее, а по сути то же самое: вот, я тебя с собой равняю! Но не скажешь же ему напрямую об этом. Обидится, беды не оберешься.

– Вовсе нет! Все женщины могут оценить, если их балуют. Но я могу оценить и риск, на который ты шел, чтобы вытащить меня из рук родственничка, и то, как ты принял мою болезнь, и то, с каким уважением относится к тебе мой муж – а он уважает не каждого белого. Это стоит много дороже, дон Федерико!

Он вздохнул облегченно:

– Я вдруг подумал, что могу быть неприятен тебе.

– Ты хотел, чтобы я была искренней.

– Наш так нелепо прерванный позавчерашний разговор…

– Ты бы хотел его продолжить. Ведь ты для этого меня позвал, ни для чего другого… по крайней мере пока не будет дан ответ.

– Ты слишком умна для негритянки.

– Для дочери кузнеца – нет.

Я взяла у него бокал и наполнила вином.

– Я дочь кузнеца и ведьма, и вижу тебя, будто ты прозрачнее этого стекла. Я дочь кузнеца и в качестве таковой приношу несчастье мужчинам – знаешь? Даже если бы ты раньше знал, не испугался бы, ты не из робких. Ты умен, смел и влюблен, – в меня, между прочим, и меня это волнует.

Я не могу ответить тем же, на это есть известная причина. Но я, пожалуй, в состоянии дать то, что ты просил – в сущности, это не так уж много.

Я бы сказала что-то еще, но рот мне закрыли поцелуем.

Бедное мое тело, чего ему не пришлось вынести в эти ночи! Этот господин в постели был неутомим и неистощим на выдумки. Он знал, как себя ублажить. Он никогда не причинял боли намеренно; но когда брал его наконец угомон, не оставалось ни одной косточки, ни жилочки, которая не ныла бы, прося пощады, хоть была и крепехонька и молода. Знаний в этом деле у Федерико Суареса хватило бы на целую академию, а, собственно, эта академия находилась через патио.

Но все время, пока я была в этом доме, гарем оставался в забросе. Когда сеньор лейтенант приходил домой, мы уже не вылезали из постели. Подозреваю, что он отсыпался на службе, потому что возвращался, полный сил и чертей, и продолжал с того же места, на котором остановился накануне.

Потом первая горячка сошла, и в воскресенье, помнится, мы целый час проговорили за утренним кофе, причем оба были одеты. Дальше – больше, беседы стали затягиваться, хоть не в ущерб основному занятию. Право, мне нравилось говорить с доном Федерико больше, чем кувыркаться в постели. Он был умный, тонкий, хорошо понимающий собеседник. Уж он-то знал историю с географией и много что еще: за плечами имел университет в Саламанке, а на плечах недурную голову.

На второй неделе моего затворничества он поинтересовался, откуда я такая умная выискалась. Я не стала утаивать ничего, рассказывая и про Ибадан и про Лондон; но когда дошла до схватки на "Звезде", вдруг сердито выругался – чего себе раньше не позволял. Я было замолчала, но он велел продолжать. Потом, когда узнал, что донья Белен писала в Лондон, страдальчески сморщился.