Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

10

Морис Гомбинер проворно подбежал к свободному столу, наклонил стулья вокруг него, оперев их спинками о стол, — в знак того, что место занято. При этом он улыбался по-хасидски, по-мальчишески, шкодливо и виновато. Миссис Гомбинер неторопливо перешла на новое место. Казалось, что эта встреча для нее тяжелый груз. Она кривилась и что-то бормотала под нос. В мочках ее ушей болтались огромные серьги, похожие на пружины.

Грейн и Анна какое-то время сидели одни за маленьким столиком.

— Что это за несчастье? — спросила Анна.

— Я предупреждал тебя, что Майами не для нас. А он — дорогой для меня человек.

— Его жена — вульгарная баба.

— Что тут поделаешь? Давай пересаживаться.

— На меня напали сразу все болячки. Я ни с кем не могу общаться. У меня желудок наизнанку выворачивается.

— Ну выпьешь стакан чаю. У них есть дом. Может быть, там можно будет получить комнату.

— У этих сумасшедших?

— Грейн, что ты сидишь там? Переходи сюда! — позвал Морис Гомбинер. — Мы ведь вас ждем…

Грейн помог Анне встать. Они перешли к столу, за которым сидели супруги Гомбинер.

— Моя жена немного нездорова, — словно оправдываясь, сказал Грейн. Анна посмотрела на него с нежностью и одновременно с упреком.

— Что с вами, мадам? — справился Морис Гомбинер. — Есть одно лекарство от всех болезней — чай с лимоном. Когда я чувствую себя нездоровым, сразу же прошу дать мне чаю с лимоном, и это помогает. Все беды происходят от желудка и от того, что кровь становится слишком густой. Чай с лимоном все это исправляет. Ну вот, у нас удобный столик. Может быть, я могу вам что-нибудь принести? Скажите, чего вам хочется? Я люблю быть официантом.

— Ты сиди! — приказала миссис Гомбинер. — Это кафетерий, а не ресторан. Тут нет официантов. Тут каждый берет для себя сам. Если вы голодны, берите раньше, — сказала она Грейну. Анну она полностью игнорировала.

— Спасибо. Проходите вы прежде. Мы не голодны.

— Ну, пойдем. Если я не поем вовремя, то сразу же получаю спазмы в stomach.[111]

— Флоренс, если уж ты идешь, то принеси что-нибудь и для меня, сэндвич или что-нибудь другое.

— А ты иди со мной!

И они направились к буфету. Рядом с женой Морис Гомбинер выглядел еще меньше и худосочнее. Она держала руку на его плече, и трудно было понять, опирается она на него, подталкивает или же тащит за собой. Подносы и столовые приборы лежали так высоко, что Морис Гомбинер едва мог до них дотянуться. Ему пришлось встать на цыпочки. Анна покачала головой.

— Вот так баба с сережками… Герц, что это вдруг ты называешь меня своей женой? Что за комедию ты разыгрываешь перед этими людьми? Мало мне было того, что произошло в гостинице? Я не хочу выдавать себя за твою жену. Я еще не так низко пала. У меня пока есть собственное имя.

— А что я мог делать? Когда я его увидел, у меня в глазах потемнело. Мне бы радоваться его появлению: я ведь не знал, что он остался в живых. Но именно сейчас это стало катастрофой. Впрочем, мы сейчас поедим, и на этом все кончится.

— Они прицепятся к тебе, как пиявки. Правда, я начинаю верить, что папины проклятия осуществляются.

— Не будь дурой!

— Если бы только у меня было место, где я могу приклонить голову. Я едва стою на ногах. У меня все кружится перед глазами.

— Мы сейчас же поедем в какую-нибудь гостиницу.

— Какая гостиница? Нельзя приехать в гостиницу без багажа.

— Я вернусь туда и все уложу.

— А мне куда тем временем деваться? Этот воздух меня душит. Когда я их увидела, у меня сердце остановилось. Одна неприятность за другой. Прямо как в Библии. Папа говорил: «Не будет тебе покоя. Ты будешь просить для себя смерти». Он меня проклял, Герц. Он меня проклял.

— Вот уж не думал, что ты веришь в подобные глупости.

— А почему бы нет? Из всех гостиниц Майами-Бич мы должны были выбрать именно ту, в которую приезжает эта хабалка… А теперь вот эти типы… Они оба меня прокляли, папа и Лурье. И наверное, ребе тоже…

— Анна, я не верю своим ушам.

— Я бы сама не поверила, не будь вся моя жизнь цепочкой сплошных катастроф. Есть такая вещь, как фатум. Яша Котик так влюбился в меня, что едва не умер от этой любви. Но стоило нам пожениться, как он начал сживать меня со свету. Как мне удалось уцелеть, до сих пор не понимаю. Лурье тоже стал мне врагом, едва ты появился на сцене. Папа говорил ужасные вещи. Только теперь я понимаю, насколько это отвратительно.

— Что он сказал?

— Проклятия и всё в таком духе. Я еще никогда так не тосковала по обычной постели, как сейчас. Хотелось бы заснуть и никогда не просыпаться.

— Анна, не впадай в истерику. Мы сейчас найдем жилье, и ты забудешь все эти глупости.

— Нас все равно найдут. Ну вот, они возвращаются!

Морис Гомбинер и его жена подошли с двумя подносами, заставленными тарелками с едой: мясом, пудингами, супом, печеньем. Грейн сделал движение, будто собирался встать, но так и остался сидеть.

— Что принести для тебя, Анна?

— Ты же знаешь, я ничего не хочу.

— Может быть, действительно чаю с лимоном?

— Нет, Герц. Принеси мне стакан холодной воды.

— Что это за обед, холодная вода? — вмешался Морис Гомбинер. — Обязательно надо что-нибудь съесть. Все эти теории о калориях — глупости. Человек должен есть. Иначе он остается без сил. Тело — это тиран. Душа вынуждена ему уступать. И чем больше она ему уступает, тем большего оно хочет. Это история с Чемберленом и Гитлером, да сотрется его имя. А теперь все опять уступают, на этот раз — Сталину…

— Морис, ты снова начинаешь? — предостерегла мужа миссис Гомбинер.

— Все, тихо. Моя жена — красная. В ее присутствии нельзя сказать дурного слова о Сталине.

— Я не красная, но не следует повторять речи всех реакционеров. Что плохого сделал им Сталин? Он построил country[112] для рабочих, без капиталистов и фашистов. Он дал евреям Биробиджан. Если бы не Сталин, Гитлер был бы сейчас в Америке… А тут и так полно нацистов, которые хотят новой войны, и антисемитов, чтобы они все сгорели вместе с Уолл-стритом!..

— Ну-ну, ты повторяешь все, что слышишь на своих собраниях.

— Это правда, Морис, это правда. Благословенны руки Сталина. Для меня Сталин — святой человек, величайший друг народа. Если бы не он, рабочий класс уже давно бы погиб!..

И миссис Гомбинер выпустила из рук пустой поднос, который тут же с грохотом упал на пол.

— Ну-ну, не будем разводить дискуссий. Я разговаривал с десятками людей, приехавших оттуда. Это ад, настоящий ад.

— You know why[113] это ад? Because Советский Союз обливался кровью, а эти фашисты, чтоб они сгорели, не хотели открывать second[114] фронт. Только когда массы устремились в Вашингтон и хотели линчевать президента, он приказал сделать iпvasion.[115] Но это все была сплошная показуха! Они хотели потихоньку спасти Гитлера, чтобы можно было подавлять рабочих и устраивать самые жуткие погромы…

— Хватит, Флоренс, хватит!

— You shut up![116]

Стало тихо. Миссис Гомбинер принялась за суп. Она попробовала его, скривилась, посолила, поперчила, бросая при этом сердитые взгляды в сторону буфета. Морис Гомбинер сидел бледный, моргал глазам и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он кусал губы и качал головой. Потом взял было ложку, но тут же положил ее.

— Грейн, пойди возьми себе что-нибудь. Есть надо согласно всем теориям. Что тут поделаешь? Я очень ценю стих «увидел покой, что он хорош, и склонил плечо свое, чтобы нести».[117] Да разве есть выбор?.. Мадам, я действительно очень сожалею. Как там сказано у Гейне? Ого! Забыл эти слова.