Осколки полевых цветов - Микалея Смелтцер

– Я была у друга.

– О. – Она выглядит озадаченной, вероятно, потому, что знает, что кроме Калеба и Лорен я больше ни с кем не общаюсь.

Калеб. Боже, что теперь делать?

Чувство вины оседает у меня в животе, и я боюсь, что меня сейчас стошнит. Как это на меня не похоже – вытворять что‐то подобное. Мама поднимается с дивана, но покачивается и, поднеся руку ко лбу, садится обратно.

– Мама. – Я бросаюсь к ней. – Ты в порядке?

Ее глаза зажмурены, и судя по всему, ей больно.

– В порядке. Все отлично. Просто голова закружилась. Я думаю, из-за недостатка сна, – бормочет она.

Я тревожно хмурюсь. Я знаю, что у нее, как и у меня, случаются беспокойные ночи, но на этот раз у нее, кажется, что-то другое.

– Мама, – волнуясь, я беру ее за руку, чтобы помочь подняться. – Ты что-то не договариваешь?

Она бледнеет.

– Ничего. – Она встает и направляется к лестнице, ее рука дрожит.

– Я вижу, когда ты лжешь, – говорю я ее удаляющейся фигуре.

Она замирает и опускает ладонь на перила. Не глядя на меня, она произносит:

– Ты тоже лжешь. Думаешь, я не вижу? У всех нас есть свои секреты, Салем, и нам позволено их хранить.

С этими прощальными словами она уходит наверх и ложится спать. А я застываю на месте. Все мое тело словно сковано льдом. Я смотрю в окно на дом Тайера и тоже поднимаюсь наверх. Она никак не могла узнать. Я должна в это верить.

Глава тридцать вторая

Я торжественно еду на поезде в Бостон. Это неожиданная, но необходимая поездка. Я возмущена своим предательством Калеба. Даже если мне и было так хорошо, я поступила неправильно и не могу допустить, чтобы это продолжалось.

На вокзале я выпрыгиваю из поезда и спешу к кампусу и по адресу его общежития, который он мне дал. Я нервничаю.

Я люблю Калеба. Он мой друг, мой любовник. Он опора в моей жизни, на которую я могу положиться, и я собираюсь разорвать эту связь. Я знаю, что, когда все закончится, я, скорее всего, больше никогда о нем не услышу. Это отстой, потому что я не хочу его терять, правда не хочу, но я должна.

На улице дождливо и холодно, небо мутно-серое. Я надеваю капюшон, прячу руки в карманы и иду по улице.

Я не сильна в таких делах. Мне никогда не приходилось разбивать чье-то сердце, а Калеба я искренне люблю, и от этого только хуже. Но мои чувства к Тайеру всепоглощающи. Это магнетизм, который я не могу отрицать.

До появления Тайера я думала, что то, что у меня с Калебом, и есть нормальные отношения, и есть любовь. Но сильнее ошибаться я не могла. Калеб никогда не заставлял мое сердце биться так, как это делает Тайер. Я должна была порвать с ним раньше, но я была в растерянности и не сразу поняла, что происходит.

Зато теперь я это знаю и должна поступить правильно.

Я отправляю Калебу сообщение, и он предлагает мне прийти в его комнату. Я надеялась, что он встретит меня на улице.

Но я следую его инструкциям и оказываюсь за дверью, на которой висит белая доска. Я стучу в дверь, изнутри доносится какая-то возня.

Затем Калеб открывает дверь с сияющей улыбкой и заключает меня в объятия. Он крепко сжимает меня, утыкается лицом в мою шею, и я помимо воли с облегчением вздыхаю. Я правда по нему скучала. Я его обнимаю.

И ты собираешься разбить ему сердце?

Я уже это сделала. В тот момент, когда отношения с Тайером начали отклоняться от платонических, я причинила ему боль, даже если он этого и не знает.

Он опускает меня на пол и поворачивается к кому-то в комнате.

– Мэтт, это Салем.

Мэтт на кровати играет с каким-то гаджетом. У него темные, почти черные вьющиеся волосы.

– Класс. – Он едва заметно кивает.

– Идем. – Калеб берет меня за руку. – Я покажу тебе кампус.

Он взволнован, его глаза светятся счастьем, и я не могу сказать «нет».

Мы покидаем комнату, держась за руки. К тому времени, как мы выходим из здания, мне удается высвободить руку из его ладони. Чувство вины…Я не могу держать его сейчас за руку.

Калеб водит меня по кампусу Гарварда, указывает на разные здания и рассказывает, когда они были построены, на чьи деньги, и упоминает кучу других деталей, которые не укладываются у меня в голове.

Побродив в течение часа, мы берем в ларьке кофе и находим скамейку. Он насухо вытирает его рукавом своей куртки.

– Здесь красиво, – говорю я и делаю глоток латте с тыквенными специями. – Понимаю, почему тебе так нравится.

– Я бы хотел, чтобы ты была здесь.

– Я бы никогда не поступила в Гарвард.

– Я уверен, что поступила бы, детка. Но есть и другие колледжи, а еще ты могла бы жить и работать в Бостоне. Со следующего года мы могли бы снимать квартиру вместе…

– Калеб, – обрываю я его. Не плачь. Не плачь. – Нам нужно кое о чем поговорить.

– Конечно, в чем дело? Это мама? Слушай, я знаю, что она вела себя мерзко этим летом, но…

– Дело не в твоей маме. Я. Не. Буду. Плакать.

Он хмурится.

– Тогда в чем?

Я крепко сжимаю стакан с кофе.

– Калеб, скажи честно, у нас все было хорошо с тех пор, как мы закончили школу?

– Я… Салем, это нормально, что время от времени пары переживают трудные времена. У нас были некоторые проблемы, когда я поступил в колледж, но ничего криминального. – Он издает грубый смешок. Я его не поддерживаю, и он спрашивает, посерьезнев. – Так ведь?

– Калеб, – я задыхаюсь, произнося его имя.

Я не хочу сломаться, но это кажется неизбежным.

– Ты, что ли, меня бросаешь? – Похоже, он шокирован. Ранен. Разбит.

Я киваю, подбородок дрожит.

– Ничего не получается.

– Очевидно, у тебя. Я… я думал, у нас все нормально. – Он трет рукой подбородок. Обычно он гладко выбрит, а теперь на нем едва заметный намек на светлую щетину.

– Мы отдаляемся…

– Правда? Я не заметил.

Я не ожидала, что он будет так ошеломлен. Неужели только я почувствовала дистанцию между нами?

– Да, – тихо говорю я. Я не хочу превращать разговор в громкие разборки. – Ты почти все лето играл в футбол, занимался в спортзале и делал все, что хотела твоя мама. Ты даже не поехал со мной на концерт…