Мой друг работает в милиции - Наталия Швец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впившись пальцами в сиденье с гула, Луговой смотрел на следователя обезумевшими от страха глазами, пытался что-то сказать и не мог. Спазмы сдавили ему горло.
— Раз молчите вы, придется говорить мне, — продолжал Новиков. — Шестого сентября, услыхав по радио объявление, — вы знаете, о каком объявлении я говорю, — вы решили запутать расследование этого дела. Из будки телефона-автомата вы позвонили в милицию, наплели всякую ерунду, назвав себя Марком Даниловичем Клофесом. Вы назвали имя-отчество Шадрина, потому что злы на него, поскольку он одареннее вас, ну а фамилия Клофес — загадка для детей младшего школьного возраста. Вы ловко читаете слова справа налево. Вот так, гражданин Луговой. Впрочем, никакой вы не Луговой, но об этом — потом. А сейчас, если вы в состоянии говорить, ответьте все же: почему вы решили убрать Кривулину — Рябову?
— Она… она… — Луговой сорвал с себя очки и, держа их дрожащими пальцами, невнятно бормотал: — Она… грозилась… Грозилась, что погубит меня… хотела оклеветать…
— Каким образом она могла вас погубить?
— Я же был в плену… в концентрационном лагере… у фашистов. В лагере кто-то выдавал немецкой администрации коммунистов… евреев… — Он умолк, зрачки его без очков стали огромными.
— Дальше!
— Рябова угрожала, что заявит… будто это делал я… А как бы я мог доказать, что не я?..
— Неплохо придумали, Луговой, — усмехнулся Новиков. — Неплохо. На мертвого можно сваливать все, на живого — труднее, вы этого не учитываете.
Брошенное вскользь замечание Новикова укрепило догадку Лугового: Рябова жива и, конечно, дает показания, предстоит очная ставка.
— Где и когда вы познакомились с Рябовой?
— Не помню… в армии… во время войны…
— Что с вашей памятью, Луговой? Быть может, вы забыли, что орудовали в армии изменника Власова? Отвечайте! Когда вы оказались в так называемой Русской освободительном армии предателя Власова?
— Меня насильно… грозили повесить…
— Какую должность вы занимали в этой бандитской армии? Не вздумайте лгать, это вам только повредит.
— Я был в штабе… рядовым работником…
— И оказались с Власовым в Чехословакии, когда он бежал под ударами наших войск?
— Да… В Чехословакии Власова захватили, а мне… а я отстал.
— Очевидно, вы были важной птицей у Власова, если оказались при нем даже в Чехословакии?
— Нет, нет, я был рядовым штабным офицером.
— Не скромничайте, Луговой. Цианистый калий упал к вам не с неба. Нам известно, что только самые приближенные к Власову мерзавцы получали яд, чтобы покончить с собой, если окажутся в руках советских органов. Ведь Рябова тоже служила у Власова, но яда не получила…
— Она добровольно вступила, а я — под страхом смерти… На суде она, наверно, наврала, что ей угрожали…
— На каком суде?
— Когда ее судили за то, что она служила у Власова.
— С чего вы взяли, что ее судили?
— Она сама мне рассказала в июле, при встрече. — Он умолк, потрясенный внезапно мелькнувшей догадкой.
— Рябова до сих пор не была судима, ей удалось скрыть свое преступное прошлое, — сказал Новиков.
Глаза Лугового налились яростной злобой.
— Гадина! — выкрикнул он, потеряв всякую власть над собой.
— Луговой! Не забывайте, где вы находитесь!
— Она сказала… Она обманула меня! Тварь!
— Что она вам сказала? Чем вы так возмущены?
— Эта тварь сказала, что ее судили за измену в сорок шестом году, что она отбыла свой семилетний срок в лагере на Колыме, что теперь ей ничего не страшно. Гадина! Тварь! Стерва! — зашелся криком Луговой.
Причину столь неистовой ярости Лугового Новиков понимал. Если бы Луговой знал, что Рябова тоже скрывает свое преступное прошлое, тогда бы она боялась его, а не он ее.
— Гадина! Гадина! — продолжал выкрикивать Луговой.
Новиков ждал, когда Луговой переборет приступ необузданной истерии. Побелев от ярости, Луговой потрясал над головой кулаками, его посиневшие губы дергались и кривились! Новиков поставил перед Луговым стакан воды.
— Выпейте!
Трясущимися руками Луговой обхватил стакан и, стуча зубами о стекло, стал пить, давясь и обливаясь водой. Сделав последний глоток, он все еще сжимал в руках граненый стакан. Наступила реакция. Он тяжело дышал, его лоб покрылся испариной, голова бессильно свесилась на грудь.
— Признаете вы себя виновным в измене Родине? — громко и отчетливо спросил Новиков.
— Признаю, — шепотом ответил Луговой, по-прежнему не подымая головы.
— Признаете себя виновным в том, что пятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года решили уничтожить опасного свидетеля своего преступного прошлого — Рябову Раису Ивановну, дав ей отравленную конфету?
— Признаю…
— Подпишите протокол. — Новиков придвинул к Луговому исписанный лист бумаги, и тот, не глядя, подписал его крупными, кривыми буквами…
Когда увели Лугового, Новиков откинулся на спинку кресла и неподвижно, закрыв глаза, просидел так несколько минут, потом вдруг резко выпрямился и набрал номер телефона.
— Дробов? Новиков говорит. Сообщаю: уравнение решено, неизвестных больше нет…
Примечания
1
Фамилии в рассказе изменены.
2
ЦАБ — центральное адресное бюро.
