Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы. - Наталья Лебина

Часть архитекторов-конструктивистов понимала под домом-коммуной единый архитектурный объем, в котором были объединены индивидуальные квартиры и коммунальные учреждения. По такому принципу в Ленинграде, в частности, были спроектированы Бабуринекий, Батенский и Кондратьевский жилмассивы. Процесс постройки одного из них описан в романе Ю. Германа «Наши знакомые». В некоторых новых постройках была произведена попытка реализовать иной тип коллективного жилья, существовавший в двух формах. Первая — 2–4-х комнатные семейно-индивидуальные квартиры с умывальником, подобием кухни и персональным ватерклозетом. Магия этого слова на рубеже 20–30-х гг. была для обитателей рабочих казарм почти абсолютной. Но уже ванно-душевой комплекс предполагался один на несколько квартир. Вторая форма жилья включала отдельные жилые комнаты, соединенные с небольшим помещением для разогревания пищи. Остальные удобства были общими и располагались в коридорах. При этом нигде не оговаривалось, на сколько человек должна была приходиться душевая точка, раковина или туалет. Здесь столь почитаемая советской системой санитарная норма переставала действовать. Более того, считалось, что такое жилище, а по сути дела совместное использование этих обязательных гигиенических атрибутов нормальной жизни, позволит быстрее осуществить переход к более развитому коллективному быту!

В 1929–1930-е гг. в Ленинграде на улице Рубинштейна, 7 возвели дом-коммуну гостиничного типа, описанный поэтессой О. Ф. Берггольц: «Его официальное название «Дом-коммуна инженеров и писателей». А потом появилось шуточное, но довольно популярное в Ленинграде прозвище — «Слеза социализма». Нас же, его инициаторов и жильцов, повсеместно величали «слезинцами». Мы, группа молодых (очень молодых!) инженеров и писателей, на паях выстроили его в самом начале 30-х тт. в порядке категорической борьбы со «старым бытом»… Мы вселились в наш дом с энтузиазмом… и даже архинепривлекательный внешний вид «под Корбюзье» с массой высоких крохотных клеток-балкончиков не смущал нас крайняя убогость его архитектуры казалась нам какой-то особой строгостью, соответствующей времени». У «слезы социализма» было множество недостатков, которые вынуждена была признать даже такая убежденная комсомолка 30-х гг., как Берггольц: «Звукопроницаемость же в доме была такой идеальной, что если внизу, на третьем этаже, у писателя Миши Чумандрина играли в блошки или читали стихи, у меня на пятом — уже было все слышно вплоть до плохих рифм. Это слишком тесное вынужденное общение друг с другом в невероятно маленьких комнатках-конурках очень раздражало и утомляло»[354].

Действительно, некоторые конструктивисты, как теоретики, так и практики архитекторы, доводили идеи обобществления быта до абсурда. Читатель, когда-либо обращавшийся к повести «Мы» Е. Замятина, невольно вспомнит, что героям повести предлагалось творить любовь в специально обозначенное время по предъявлению розовых билетиков. Примерно так рассуждал архитектор Н. Кузьмин. Он планировал, например, сделать в доме-коммуне общие спальни на шесть человек. Муж и жена на законном основании могли в соответствии с особым расписанием уединяться в «двуспальню» или «кабину для ночлега»[355]. Проект Кузьмина по настоянию Ларина пытались реализовать на стройке Сталинградского тракторного завода. В Ленинграде до «розовых билетиков» дело не дошло. Более того, дома-коммуны «не состоялись» в своем первоначальном варианте практически нигде. Их практика была осуждена специальным постановлением «О перестройке быта», принятом ЦК ВКП(б) 16 мая 1930 г.

Но бытовые коммуны, или, как их называли в документах, бытовые коллективы, в конце 20-х гг. разрастались теперь уже с государственного благословения. Для их создания не требовалось разворачивать грандиозное строительство. Коллективизация быта вновь стала вестись подсобными средствами. И эта перспектива в первую очередь нависла над молодыми рабочими. Число горожан увеличивалось прежде всего за счет разбухания пролетарской прослойки. В 1910 г. в Петербурге она составляла 27 % населения, а в 1931 г. достигла почти 57 %. Жилищное строительство перестало поспевать за бурным ростом количества рабочих. Кроме того, следует признать, что и знаменитые конструктивистские дома воздвигались в большинстве случаев для средней руки номенклатуры и новой интеллигенции, как, например, толстовский дом в Ленинграде на набережной Карповки, 13., «Слеза социализма» или возведенный уже в 1934 г. Дом политкаторжан. Рабочим же, в особенности приезжим, приходилось довольствоваться либо углами, либо старыми казармами. Чтобы как-то помочь молодым людям справиться с трудностями материального порядка, профсоюзы и комсомол вновь вернулись к идеям коммун.

В 1928 г. комсомольская организация Балтийского завода предложила открыть коммуну, так как на предприятии плохо с жильем и «есть ребята, которые живут в подвалах, на чердаках, ходят по ночлежкам»[356]. Такую же в целом благородную цель преследовал и ЦК ВЛКСМ, принимая в июне 1929 г. постановление «Об использовании фонда улучшения быта рабочих на бытовые нужды рабочей молодежи». В постановлении отмечалось «наличие большого количества рабочей молодежи и в особенности живущих вне семей, находящихся в тяжелых бытовых условиях жизни» и предлагалось создавать коммуны, опираясь на финансовую помощь фонда[357]. Коммуны стали появляться при ленинградских фабриках «Скороход», «Красное знамя», заводах «Красный путиловец», «Большевик», «Красный треугольник». Обычно они создавались, как и в самом начале 20-х гг., в совершенно не приспособленных для общего проживания помещениях: в старых казармах, красных уголках при клубах, нередко даже в комнатах коммунальных квартир.

Во многих случаях коммунарам предлагалось обобществлять сначала 40, затем 60, а впоследствии 100 % заработка. Журнал «Смена» писал о жизни в подобных коммунах: «Всем распоряжается безликий и многоликий товарищ-коллектив. Он выдает деньги на обеды (дома только чай и ужин)… закупает трамвайные билеты, табак, выписывает газеты, отчисляет суммы на баню и кино»[358]. В некоторых бытовых коллективах из общей казны даже оплачивались алименты за состоявших ранее в браке коммунаров. Как и в начале 20-х гг., в большинстве коммун доминировали аскетические принципы быта. Запрещалось, например, по собственному желанию на дополнительно заработанные деньги покупать себе вещи без санкции коллектива.

Деятельность коммун носила политизированный характер. При приеме новых членов спрашивали: «Хочет ли вновь вступающий строить новую жизнь или он просто заинтересован в жилой площади?» Покинуть бытовой коллектив можно было только положив на стол комсомольский билет, что влекло за собой разного рода неприятности. Молодежь завода «Красный путиловец» в 1930 г. на одном из общих собраний и вообще решила создать на Елагином и Каменном островах «остров коммун для воспитания в условиях нового общественного быта настоящих коммунистов»[359]. Однако, кроме наивного желания «перескочить к коммунистическим отношениям», ни у руководящих работников, ни у рядовых коммунаров не было ни материальных условий, хотя бы таких, как в «Слезе социализма», ни элементарных знаний психологии. Не случайно сами коммунары писали: «Позднее, когда мы лучше познакомились друг с другом, пожили буднями, мы увидели, какие мы разные люди и как калечилась инициатива ребят из-за скороспелого желания быть стопроцентными коммунарами»[360].

Официально коммуны существовали до 1934 г., а точнее, до XVII съезда ВКП(б), охарактеризовавшего движение по их созданию как «уравниловско-мальчишеские упражнения «левых головотяпов»»[361]. К этому времени в советском обществе уже сформировались устойчивые элитные слои, которым необходимо было создавать приличные условия жизни. Любопытно отметить, что люди, приближенные к власть имущим, даже после решений XVII съезда партии пытались устроить себе социализм в отдельно взятом доме. В декабре 1934 г. началось строительство известного дома-коммуны Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Предполагалось возвести здание на 200 квартир, помимо которых, как зафиксировано в протоколе заседания комиссии по строительству от 18 декабря 1934 г., «…при доме должны быть столовая, клубный зал, читальня, детсектор, амбулатория, стационар, аптека, кооператив, гараж и т. д». Это мало чем напоминало жалкие условия «Слезы социализма». Особенно вызывающим выглядело заявление о размерах квартир в проектируемом доме: «Емкость каждой квартиры устанавливается по тому же принципу заселения, что и ныне существующие дома, то есть из расчета 1 чел. на комнату»[362]. Но по такой «санитарной норме» жилую площадь получали только сливки советского общества. Остальным приходилось довольствоваться коммуналками или коммунами, превратившимися в обыкновенные общежития.